Дмитрий Ащеулов "Потоп"

– Возьми, – плаксиво канючила Валька.

– Чего кричите? – из пелены дождя вынырнул Митька, шедший навстречу.

Всхлипывая, Валентина выложила ему всю историю о забытом долге и ее несчастной душе.

– Ладно, – сказал Митька, – нечего вам ругаться. Давай сюда деньги, – он вытащил из пальцев оторопевшей женщины купюры.

– Вот и все. Греха нет. А на эти деньги я пойду у жены Малашкина самогона куплю. А то сельпо закрыто, а по деревне ни у кого нет. Пойду я, ладно.

Втягивая голову в плечи, чтобы не натекла за шиворот вода, он пошел прочь от притихших женщин. Его темная фигура медленно растаяла в струях дождя. Райка тяжело вздохнула: жаль было денег.

… В той ночи было все, предвещавшее конец света. И ветер ревел иерихонской трубой. И гром был, словно глас Божий, возвещавший о начале конца. И ночь вспыхивала огненными апокалипсическими молниями.

Сквозь раскаты грома было слышно, как исступленно выли собаки и дождь разбивался о землю. Проспать такую ночь было нельзя.

Малашкин сидел на постели и смотрел на кровавые вспышки молний, освещавшие спальню. Нет, Костя Малашкин не боялся конца света. Он был атеист. И дядя его, бывший агроном Корякин, тоже был атеист. И вообще все в их роду были злостные атеисты, еще бабка говорила, что именно из их рода вышел тот мужик, что сделал крылья из дерева и прыгнул с колокольни.

Сегодня Малашкин проснулся от мысли, которая осенила его во сне, что именно из-за деревянного сооружения Никиты Захарова по деревне поползли странные слухи.

«А если этого Никиту остановить и постройку-то его разрушить, всем слухам и сплетням конец, потоп отменяется, – пронзило Малашкина. – Надо бы прижать его к стене и строго спросить, чего он там возится с топором».

Ко всем своим достоинствам, а может быть, и недостаткам, Малашкин был человеком действия. Недолго думая, он решительно встал с кровати, оделся потеплей, накинул плащ-палатку и, немного подумав, взял двустволку. Перед уходом он бросил взгляд на свою жену, спавшую крепким сном и не боявшуюся ни Бога, ни черта, ни тем более конца света. В общем, крепкая жена была у Кости. Как и он сам. Даже, наверное, покрепче, потому что побаивался ее Малашкин.

Милиционер вышел во двор и, пригинаясь под порывами ветра и струями дождя, заспешил к дому Никиты Захарова. Когда он взобрался на пригорок, то вдруг замер, увидев толпу сельчан.

Ветер рвал полы их одежд. Ливень заливал их с головы до ног. Они стояли в молчаливой покорности и смотрели почему-то на восток, ожидая конца света. Малашкин остановился в шагах пяти от толпы, но никто не обратил внимание на его одинокую фигуру в пелене дождя.

Хныкали дети, наспех одетые и вытащенные из теплых постелей под дождь. Кто-то всхлипывал, все неумело крестились и жались друг к другу, чувствуя родство и жалость к рядом стоявшим. А вокруг все сотрясалось, стонало и захлебывалось. Вокруг бушевала стихия.

Ярко вспыхнула молния. На мгновение все увидели дом Никиты Захарова и его таинственное строение.

– Что же он, гад, один спастись хочет? – словно электрический разряд, пронзил толпу чьей-то голос. Разглядеть говорившего Малашкин во мраке не смог.

– Мы все потопнем, а он спасется! Нет ему, гаду! Люди, чего же мы стоим, айда крушить!

Все словно этого и ждали. Тяжело дыша и вибрируя, толпа медленно поползла к дому Никиты. Она легко скользила по чавкающей грязи, хрипя, ругаясь и исступленно крича. Общий страх нашел-таки выход. Выход в разрушении.

Откуда-то появился огонь, шипящий на дожде. Толпа неслась вперед, и ее уже ничего не могло остановить.

Вслед бежал Малашкин с ружьем наперевес, тоже чего-то орущий, тоже падающий в лужи. Он размазывал грязь по лицу, вставал и снова бежал, ловя на бегу ртом дождевую воду. Наперерез толпе из дома бежал Захаров в белой рубахе и с топором в руке. Он тоже орал. Его поглотила толпа, уже добравшаяся до белого строения из струганых досок. Их отдирали руками, а что не отдиралось – подпаливали огнем.

На пригорке одиноко стоял Петр Кузьмич. Ему казалось, что люди там, внизу, справляют какой-то языческий праздник, приносят жертвы и прыгают через костер.

Малашкин бегал вокруг толпы, пальнул из ружья два раза в воздух с приказом разойтись. Но, увы, его никто не слышал. Безумно по небу метались молнии. Небеса надрывались громом, ветер раздувал огонь, бешено гудя в пламени, и люди метались, словно тени, вокруг костра, швыряя добротно выструганные доски в огонь. Все это длилось долго, до изнеможения сил, до безумия. Пока Митька, перепачканный гарью и с обоженной щекой, вдруг не закричал, срывая голос до хрипоты:

– Дождь… Дождь кончился –а-а!..

Все замерли, задрав головы вверх, в небо. И наступила тишина. Дикая. Сладкая. Лишь только доски потрескивали в догоревшем костре. Скорбное, печальное небо висело над людьми. Было тихо, дымом пах костер. Дождя не было, а на востоке поднималось солнце.

Люди расходились, и лишь по пепелищу бродил Никита Захаров, оплакивая свой курятник.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ПРОШЛОГО

Есть одна история о зеркале, на которое упал солнечный луч, и оно вспыхнуло, ослепляя всех вокруг.

– Я самое яркое, самое прекрасное! – с гордостью зазвенело оно со стены. – Забыть меня невозможно, я горю светом тысячи солнц!

Но вот набежала тучка, солнечный луч исчез, зеркало потухло, и его все, как и прежде, перестали замечать. Ведь самое безликое из всего, что нас окружает, это зеркало. В нем видят лишь свое отражение, само же зеркало не видит никто.

В чем-то Сойкин был похож на зеркало. Его постоянно с кем-то путали, кому-то он кого-то напоминал. То дядю Колю из Кемерово, то Исаака Борисовича из бухгалтерии. Порой незнакомые люди подходили к нему на улице и ни с того ни с сего хлопали по плечу, рассказывали радостно об удачно разродившихся племянницах, говорили о чем-то неизвестном для Сойкина, расспрашивали его, зачем это он развелся третий раз. А то вдруг пускались в воспоминания о том, как сидели с ним в вытрезвителе, или о том, как он подрался на похоронах своего дяди. На самом-то деле с Сойкиным ничего подобного не случалось, поэтому он слабо кивал, вежливо улыбался и быстро прощался, вызывая недоумение у незадачливых «родственников». К этому всему он привык. Ведь каждый человек несет в жизни свой крест. Каждого достает в жизни что-то свое, особенное. Одних преследуют глупые начальники, других склочные соседи, третьи окончательно запутались среди жен и любовниц. То, что Сойкина с кем-то путали, его особенно не раздражало. Обижало то, что люди, с которыми он действительно провел бок о бок какой-то период его жизни, его с трудом вспоминали. Встретил он на улице одноклассника Веньку Галкина.

– Венька! – закричал Сойкин, от радости хватая руку Галкина и с чувством пожимая ее. – Как жизнь? – весело спрашивал Сойкин. Но конопатый Венька кисло морщился, пытаясь стереть с лица растерянность.

– Ничего, хорошо. Как ты сам? – бормотал он, беспокойно шаря по лицу Сойкина глазами.

– Ну, как ты с футболом? Гоняешь-то еще мяч? – на что-то продолжая надеяться, говорил Сойкин.

– Так мы на «Трудовых резервах», на соревнованиях, – обрадованно говорил Венька.

– Нет. Да ты что, в самом деле, что ли не узнаешь? – возмущался Сойкин.

– А! Ты с политеха, с механики, – тыкал пальцем в небо Венька.

– Ну, ты даешь, – тяжко вздыхал Сойкин.

– Нет, в самом деле, у тебя еще роман был с черненькой такой, со второго курса.

– В школе! В школе учились, – орал почти на всю улицу Сойкин.

– Ах, это в школе, да, да, – растерянно говорил Галкин.

– Помнишь, как мы учительскую подожгли? – доказывал свою причастность к Венькиному прошлому Сойкин. – А как журнал стащили и пятерок понаставили?

Венька помнил все: и подожженную учительскую, и журнал с криминальными пятерками по математике, но вот Сойкина он никак не мог вспомнить. По лицу было видно.

– Ну, это когда было, – тянул он.

Потом потихоньку стали вспоминать одноклассников. Венька обмяк, раздобрел.

– А Машка-то стала моделью, – говорил Венька. – А Ромка, он, помнишь, к нам во втором классе пришел, – рэкетир. На джипе ездит. Крутой

– Семкина собак разводит, на даче живет, десятка два собак и целый выводок своих пацанят, – увлеченно сплетничал Галкин.

Они еще долго говорили, кто и кем стал, кто чего добился. Обычный треп бывших одноклассников. Но за всем этим Сойкин почувствовал какой-то неясный для себя стыд. Что он сделал и чего не сделал? Кем он мог быть и кем так и не стал? Отчего это зависит? От каких слов, обстоятельств и случайностей? Ведь в детстве все друг у друга на виду были, все вроде одинаковые, а жизнь-то, она всех по-своему расставила. Неужели пару десятков лет назад все уже было решено, продумано кем-то заранее, и тому же Леонову выпало сесть за кражу автопокрышек, а дылде Мухиной стать женой прокурора… А они, глуповатые, веселые, доверчиво смотрящие и ждущие от жизни чего-то особенного, ничего и не знали, да и до сих пор не знают, наверное, что ждет каждого завтра. Что же тогда жизнь? Масса Случайностей, складывающихся в одну большую Закономерность, или всего лишь Случайность, состоящая из множества Закономерностей?

И Венька тогда неизвестно к чему говорил:

– Внутри всегда остается потерянность. Даже приобретая, теряем. Достигая возможности стать таким, теряешь возможность стать другим, быть может, более счастливым.

– А ты где сейчас, чем занимаешься? – прервал его Сойкин.

– Я в бизнесе, – нехотя сказал Венька.

– Да?! – удивился Сойкин. – Ты же раньше был комсоргом.

– Ну и что? Время было такое. Идеалы в обществе поменялись. Поменялись они и у меня, исчезли иллюзии. К тому же людям свойственно все время меняться.

– Но если все оставалось бы по-прежнему, то ты бы…, – пробормотал смущенно Сойкин.

– Здесь главное – вера, – пристально глядя в глаза Сойкину, строго сказал Венька. – Главное искренне верить в то, что ты делаешь.

Тут у него зазвонил мобильный телефон.

– Ты извини, дела. Ну, бывай, – сказал он Сойкину и пошел, поднося аппарат к уху.

В основном люди – существа самовлюбленные. Каждый человек считает себя неповторимым и весь мир пропускает через призму своей неповторимости. «Мир! Я пришел в твои объятия, вертись же пред моими стопами», – вот что хочет крикнуть каждый младенец в первую же секунду своей жизни, но за неумением красиво изъясняться переходит на визг. К тому же в большинстве случаев человек считает себя намного лучше, чем думают о нем окружающие. Глупец считает себя довольно разумным. Хам и нахал – оригиналом. Чиновник-взяточник считает себя достойным и уважаемым членом общества, при этом о самом обществе он не высокого мнения. И каждый пытается проявить в чем-то свою индивидуальность и личность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69820183&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.