« – Доктор Майер, а где ваша очаровательная ассистентка?
– Вы что, сегодня один?
– Как провели выходные? Были в театре? А с кем?
С тех пор как появилась Тая, на голову Фридхофа сыпались со всех сторон шутки и подколы. Прямо удивительно, как легко и быстро весь коллектив единогласно начал подтрунивать над этой парочкой. А всё началось с того, что Тая убедительно попросила доктора Кайзера оставить ее под крылом Фридхофа, когда ее вдруг неожиданно отправили в другую операционную ассистировать другому анестезиологу. Другой анестезиолог был вообще странный. Во время операции он беспардонно растекался по мягкому стулу и закидывал ноги на наркозный аппарат. Несколько раз Тая пыталась протиснуться к пациенту, стараясь не задеть это наглое развалившееся на стуле тело анестезиолога. Всякий раз, когда Тая пыталась пройти между его стулом и стеной то ли к пациенту, то ли к процедурному столику, этот другой анестезиолог вздыхал и кисло кидал ей в лицо какую-нибудь недовольную фразу типа «Ты еще скажи, что мне нужно подвинуться». Может быть, еще и поэтому в тот день при каждом удобном случае Тая сбегала к доктору Майеру, брала стул и снова садилась рядом с ним. Она делала это с такой искренней наивностью, и ей даже в голову не могло прийти, что со стороны это может натолкнуть людей на какие-то неправильные мысли. Тая свято верила, что всем должно быть ясно без пояснений, что она бегает за Фридхофом исключительно как за своим учителем. Он ведь гораздо старше ее, да к тому же женат, так что всё всем должно быть понятно: их связывает именно обучение. Тая совсем не стыдилась того, что постоянно околачивалась рядом с Фридхофом.
– В этом нет ничего странного, – сказала она однажды Рите. – Доктор Майер – умный и опытный врач. Даже если бы он стал меня избегать, я бы всё равно гонялась за ним, пока не научилась бы всему, что он знает. Все молодые и неопытные врачи когда-то проходят этот путь.
– Не бери в голову, – успокоила ее Рита. – Всем просто скучно, вот они и пошучивают над тобой. До твоего прихода всё было слишком предсказуемо и обыденно. Все практиканты учились у разных анестезиологов. И только ты осмелилась заявить, что хотела бы всё время быть рядом с доктором Майером. Смешно просто смотреть, как ты и он идете вместе по коридорам или сидите вместе в операционном зале. Всё время вместе. Прямо не разлей вода.
Тая и не думала этого отрицать. Она действительно ходила хвостом за Фридхофом и в точности старалась повторить все его действия. Он надевает перчатки, и она надевает. Он дезинфицирует руки, и она дезинфицирует. Он жует мармеладки на перерывах, и она жует. В операционном зале Тая сидела рядом с Фридхофом и записывала за ним чуть ли не каждое слово. Говорить они могли бесконечно. Конечно, если есть столько важных тем, которые им нужно было обсудить. Фридхоф рассказывал ей о видах миорелаксантов, об опиоидных обезболивающих, о том, как пользоваться перфузорами, и многое другое. В этой профессии слишком много важных тонкостей, которые просто необходимо знать. Тая внимательно слушала и запоминала. В ответ она рассказывала ему всё, что успела прочитать дома по его наставлению. В чём разница «Порше» от «Ауди», и каким пациентам лучше подавать газ с синей крышкой, а каким с желтой. На все шутки со стороны хирургов ни Тая, ни Фридхоф не реагировали всерьез.
– О чём вы там всё время бубните? – ворчали хирурги. – Работать мешаете.
– Доктор Майер, я с вами говорю.
– Бесполезно. Он нас не слышит.
– Нужно что-то делать: мы его теряем.
– Им надо рты зашить.
– Доктор Майер, я уже третий раз вас прошу опустить операционный стол чуть ниже. Вы нас совсем не слушаете с тех пор, как появилась госпожа Воронкова.
Фридхоф жал на кнопку пульта управления, и после того как операционный стол опускался до нужного уровня, снова поворачивался к Тае и продолжал листать с ней анестезиологический справочник.
– …то есть ты просишь пациента открыть рот и по высоте нёбных дужек приблизительно определяешь, насколько сложной будет интубация, – как можно тише пояснял Фридхоф.
– А это что? – так же шепотом спрашивала любознательная Тая, тыча пальцем в красочный справочник.
– Это классификация объективного статуса больного. Она была разработана американским обществом анестезиологов. Здесь как раз всё расписано. Можешь почитать. А вот тебе еще три медикамента для самостоятельного изучения.
После этой фразы Фридхоф лепил цветные наклейки с названиями препаратов в блокнот Таи. В обучении доктор Майер был как самый типичный немец – структурированным и последовательным. Он каждый день давал Тае по три препарата для изучения, ни в коем случае не больше и не меньше. Так же началось и знакомство с наркозным аппаратом: с первых трех показателей на мониторе. Через две недели Фридхоф уже как на экзамене уточнял у Таи, что значит каждая цифра на мониторе, как ее поднять или снизить.
– Всё должно быть постепенно: от простого к сложному, – говорил он. – Сегодня ты держишь маску над лицом больного, а завтра учишься плотно прижимать ее к щекам. Ни в коем случае не торопись. И если не поняла, то перечитай и переспроси. Не бойся задать вопрос, даже если тебе кажется стыдным такое спрашивать. Анестезиология – это не просто наука, это целое творчество. Наркоз – это как самолет. Очень важно правильно взлететь, а потом совершить мягкую посадку. Если ты сделаешь с самого начала всё как положено, то во время полета будет меньше неприятных сюрпризов. Хотя и их никто не отменял. Так что всегда нужно быть начеку. Не переживай. Ты всему научишься, я вижу, как ты стараешься.
Он дружески хлопал ее по плечу, ободряя при каждом ее действии. Тая действительно прилагала максимум усилий, чтобы постигнуть эту непростую науку. Каждый вечер и каждую свободную минуту она сидела за учебниками и справочниками. Огромным преимуществом Таи над другими практикантами было ее безоговорочное послушание. Она безукоризненно выполняла все задания и запоминала всё с первого раза. Любо-дорого было порой смотреть на то, как Фридхоф со своей ассистенткой стояли посреди операционного зала и в четыре руки ловко распутывали кабели, шнуры, системы и бинты. Как будто играли на фортепиано в четыре руки. Такие между ними установились гармония и понимание, что прямо песня, а не работа. Через пару месяцев Тая настолько изучила повадки Майера, что по одному только взгляду понимала, что ему нужно. Не успевал он повернуться, как она уже стояла с наполненным шприцем акринора. Она с точностью знала, на каком модуле какие параметры устанавливать, чтобы Майеру было привычнее и удобнее. Знала, как заполнить протокол так, чтобы Фридхоф не смог отличить ее писанину от своего почерка. А потом между ними и вовсе установился свой язык, который другие сотрудники не могли понять.
– Сегодня мы поедем на «Порше», – говорил Фридхоф, включая на всю мощь десфлюран. – Только будем ехать аккуратно. Нельзя гнать, и лучше включить глушитель.
Когда после операции пациент открывал глаза и легко давал себя экстубировать, Тая улыбалась и говорила:
– Табло «Пристегните ремни» погасло. С мягкой посадкой вас, коллега.
А бывало, что аппарат искусственной вентиляции начинал громко пищать, и больной начинал беззвучно кашлять.
– Вот она, грубая посадка, – говорил Фридхоф Майер и издавал шум тормозящих колес. – Ну, что ж, и такое бывает. Главное – что все живы.
Наблюдая за тем, как работает Фридхоф, Тая даже не пыталась скрыть своего восхищения. И ее восторженные слова всегда звучали так искренне, что в них не пролеживалось ни капли лести.
– Как вы так просто находите вены? – обычно говорила она. – Как будто раскаленной иглой в мягкое масло. Доктор, как это у вас так легко получается проводить блокады? Как здорово! А меня научите? А вы долго этому учились?..
Ко всем этим словам Фридхоф относился без особого смущения. Не зазнавался, но и не делал вид, что ему это мешает. Он смотрел в ее огромные глаза без дна и видел в них только детскую радость и безграничный энтузиазм. И именно это, как ни странно, забавляло его. Он по-отцовски трепал ее по шапочке и ободрял:
– Придет время – и ты всему научишься.
– Не могу поверить, что я смогу помнить столько деталей одновременно, – отвечала Тая.
– Сможешь. Все мы так начинали. И тоже не верилось, что можно успевать одной парой рук расправлять провода, управлять аппаратом, держать маску, громко звать пациента, чтобы он дышал, и в эту же секунду слушать, как тикает аппарат, подключённый к другому пациенту, находящемуся за дверью в ожидании своей очереди. Вот почему наша профессия никогда не бывает скучной. Ну или почти никогда не бывает.
Тая понимающе улыбалась. Она поняла, что под словом «почти» Фридхоф подразумевал долгие и унылые операции на щитовидной железе. Обычно при таких операциях ничего особенного не происходит. Лицо пациента накрывают простынями, так что ничего нельзя увидеть даже при всём желании, и время тянется как резина. Так, по крайней мере, кажется, если сидеть на наркозе одному. Но теперь Фридхоф имел верную ученицу, и именно на эти скучные «щитовидные» операции приходилась львиная доля лекций. Вот почему именно эндокринные хирурги больше всех подшучивали над Фридхофом и Таей.
– Тая, а ты умеешь печь пироги? – спросил как-то один ассистент хирурга во время операции.
– Доктор Майер любит сладкое, – поддержал его главный хирург.
– Да. Я умею, – с наивной простотой отвечала Тая, а потом поворачивалась к Майеру и говорила: – Я могу вам испечь что-нибудь, если хотите.
И в эту секунду раздавались смешки, а Фридхоф оборачивался к Тае и как ни в чём не бывало говорил:
– Вот смотри, у нас упало давление. Что нужно делать в таком случае?
Тая как будто и в самом деле не понимала, над чем все так забавляются. А Фридхоф, в свою очередь, делал вид, что ничего не слышит. Только однажды им всё же пришлось ответить на постоянные передёргивания. Как-то раз, когда те же эндокринологи накладывали швы, главный хирург на пару с ассистентом с пристрастием подняли тему взаимоотношений Майера и Таи.
– Будь осторожнее, – шаловливо сказал ей главный хирург. – У доктора Майера есть жена, и она очень ревнивая.
– Это не причина останавливаться, – улыбнулся молодой ассистент. – Да, Тая?
– О чём вы говорите? – недоуменно ответила Тая. – Доктор Майер уже совсем старый.
И прежде чем зал взорвался всеобщими возгласами и смешками, Тая, переполненная испугом от собственных брякнувшихся слов, резко повернулась к стоящему рядом Фридхофу.
– То есть… – растерянно начала она. – Я совсем не это имела в виду. Боже мой, что я сказала? Это всё мой ужасный немецкий. Я хотела сказать, что вы меня намного старше. Не старый, а старше. То есть я имела в виду…
И тут все присутствующие разразились хохотом в один голос.
– Ой, всё понятно! – хохотал операционный медбрат.
– Поздно оправдываться. Доктор Майер столько сил на тебя потратил, а ты вот как…
– Мы всё поняли. Можешь уже ничего не говорить.
– Вот вам и спасибо, доктор Майер.
– Нет, ну вы это слышали?
Пока все забавлялись и бросали во все стороны шутки, огромные глаза Таи стали невероятно синими и покрылись блестящей пеленой. Сложив руки в замок у груди, она умоляюще смотрела на Фридхофа и пыталась объясниться. Но эти проказники-хирурги так хохотали, что больше не дали возможности Тае и слова произнести. Заметив ее смятение, Фридхоф улыбнулся и по-отцовски потрепал ее по плечу.
– Всё в порядке, – сказал он. – Я понял, что ты имеешь в виду. Всё правильно. Не обращай на них внимание. Им просто скучно.
Фридхоф сам был не прочь побаловаться, но при этом всегда знал, где и когда нужно быть серьезным. Поэтому он никогда не переступал черту дозволенного. И в этот раз, когда Тая готова была расплакаться от чувства вины, он нежно коснулся ее плеча и принялся успокаивать. Он уже давно заметил, что зачастую Тая всё понимает буквально. Может быть, так сказывается другая ментальность или же недостаток знания немецкого языка.
– Не переживай, – сказал он ей, когда они вывозили пациента. – Ты привыкнешь к их шуткам. Им просто делать нечего.
– Но дело в том, что я не считаю вас старым, – сказала Тая, опустив глаза.
– Я знаю. Это уже не важно. Посмотри лучше на пациента. У него губы чуть посинели.
Тая принялась тормошить больного.
– Господин Мюллер! – громко позвала Тая. – Господин Мюллер, дышите глубоко!
– Господин Мюллер! – с выражением подхватил Фридхоф. – Господин Мюллер!
– Э-э-э… – ответил Мюллер и открыл глаза.
Фридхоф подмигнул Тае:
– С мягкой посадкой, коллега».
Оливия уже хотела было выключить ноутбук, как вдруг в уголке всплыло окошко. Райан прислал сообщение в чате. Прежде чем открыть диалог, она посмотрела на время. Два часа ночи в Цюрихе, значит, в Чикаго только восемь вечера. По субботам у Оливии обычно не было занятий по английскому, и Райан никогда не давал о себе знать вне учебного времени. Оливия покрутила курсором над окошком. «Открыть? – спросила она себя. – С чего бы ему писать в такое время? Дай угадаю. Наверное, прислал мне что-то для самостоятельного изучения. Он это сделал, потому что такой заботливый учитель? Нет. Прошло уже тринадцать занятий, и он прежде ни разу этого не делал. Значит, он ищет повод начать со мной общаться вне учебного времени. То есть что бы это значило? Так, я сейчас открою. И если там какая-нибудь полезная ерунда для изучения английского, то всё с ним понятно. А если всё станет с ним понятно, что тогда делать? Что я обычно делаю, когда мне становится всё понятно? Обычно я незаметно прерываю общение с теми парнями, с которыми всё понятно. Потому что рано или поздно встанет вопрос об отношениях. Ах, жаль будет терять такого учителя. А вдруг с ним ничего подобного не возникнет? А вдруг возникнет, и что тогда? Тогда надо ответить себе: нужны мне какие бы то ни было отношения сейчас, даже с самым хорошим парнем? Правильно, не нужны… И что я опять творю? Человек просто прислал мне сообщение. Я еще даже не знаю, что там. А что тут знать? Как обычно начинают все парни? Правильно. Присылают что-то нейтральное, чтобы в случае, если девушка повернется спиной, не было так больно самолюбию. Или как обычно еще поступают мужчины, когда девушка отказывается? Начинают говорить своим знакомым и друзьям, что она дура дурой. Странная и сложная, и вообще хорошо, что не связался с ней. Так сказать, Бог уберег его от меня. И при этом не важно, живет парень в Америке, в Европе или под ледниками в Антарктике; в этом вопросе они все одинаковы».
Вот чего на самом деле Оливия никогда не могла понять: как мужчина, который совсем недавно закидывал ее комплиментами и пылко признавался в любви, вдруг меньше чем за неделю так кардинально менял свой взгляд? А может быть, всё дело в том, что ей не везло: притягивало к самовлюбленным идиотам, которые не могли с лёгкостью признать свое поражение. Или, может быть, в этом мире на самом деле перевелись хорошие мужчины?
Подведя курсор к мигающему окошку, Оливия наконец кликнула по нему. Открылся диалог, а там:
«Привет, Оливия. Это темы следующих двух занятий», – две короткие строчки, два прикрепленных документа и махающий ладошками желтый колобок.
– И что прикажете с этим делать? – сказала Оливия себе, загрузив документ.
«Спасибо», – написала она в ответ.
Через секунду под ее коротким сообщением мигнула его фотография. «Прочитал, – усмехнулась она. – Ну? Давай теперь напиши: «Пожалуйста. Как дела?»
Только она так подумала, как в диалоге замигали точки и фраза «Райан набирает сообщение».
«Пожалуйста», – пришел ответ. И за ним следующее сообщение: «Как дела? Как прошел день?»
Оливия рассмеялась.
«Спасибо. Всё хорошо», – быстро настрочила она, а потом вышла из диалога и захлопнула ноутбук.
Встав с нагретого рабочего места, Оливия побрела на кухню. Еще чашка кофе, еще одна глава, и спать. Она снова заверила себя, что ни в коем случае не должна кого-то впускать в свою жизнь. Достаточно было неприятных отношений в прошлом. Нельзя же быть такой дурой, чтобы надеяться, будто какой-то парень из Чикаго окажется лучше тех, кого она уже успела повстречать на жизненном пути. В любви ей повезло только однажды. А точнее, это была горячая и преданная дружба. Может быть, и была между Оливией и ее первым парнем любовь, только она была совсем другая. Стоило Оливии упомянуть себе о своем первом парне, как снова все ее внутренности сковало чугунными тисками. Столько лет прошло, но до сих пор от мыслей о нем ее грудь начинала гореть, словно ей внутрь заливали раскаленный свинец. Перед глазами снова предстало его юное и красивое лицо. Он всегда будет всплывать в ее памяти как шестнадцатилетний подросток. Слёзы сами собой накатились на ресницы, и Оливия поторопилась отвлечься. Ей нельзя ни на секунду оставлять свои мысли в свободном плавании.
Оливия поспешила вернуться в комнату и снова уселась на диван, накрыла ноги пледом. Одну подушку подложила под спину, другую подушку на колени. Потом на эту подушку огромный атлас по анатомии, а на него ноутбук. В ее квартире было целых три стола, но Оливия никогда не работала за столом. Даже будучи школьницей и студенткой, она никогда не делала домашнее задание, как все нормальные люди, за письменным столом. Более того, она искренне не понимала тех, кто может сосредоточиться в таком неудобном положении: ноги свисают, спина горбится, попа костенеет на стуле, хоть десять подушек подложи под себя. И совсем другое дело – на раздвинутом диване. Ноги вытянуты, укрыты пледом. Потом, часа через полтора, можно поджать ноги под себя, и сразу экран ноутбука поднимется на уровень глаз, что обычно очень даже кстати после долгих рабочих часов. Спине мягко, и она не горбится. Шея не затекает, как при работе за столом. Короче, прелесть. Вот это называется устроить свое рабочее место. С этими мыслями она с удовольствием проделала всю процедуру по новой. И вот она уже в своем теплом гнёздышке. Подушки, плед, атлас по анатомии, открытый ноутбук, подключенный к сети питания. Значит, ничто не будет ее отвлекать во время литературного процесса. И только она так подумала, как поняла, что забыла захватить заваренный кофе с кухни. Оливия досадливо вздохнула. Ну почему в жизни столько боли? Только она собралась лениво выбираться из своего гнездышка, как в эту минуту на экране снова высветились непрочитанные сообщения.
«Что делаешь? Как идет процесс написания книги?» – писал Райан.
Оливия поджала губы. Теперь эти сообщения оказались как нельзя кстати: нужно кому-то рассказать о ее нелепой ситуации. А там, глядишь, полегчает, и она сможет работать без кофе или всё же пересилит себя и попрется на кухню.
«Привет, – начала она стучать по клавишам. – Ты можешь себе представить: я как раз села на диван, укутала ноги пледом, положила подушку под спину, а потом другую на колени. На эту подушку атлас, а на атлас ноутбук. Всё так хорошо началось. Я даже не забыла подключить ноутбук к розетке. И тут такой облом: я забыла взять кофе из кухни. Вот что теперь делать? Сижу и думаю: пойти за ним или продолжать работать без кофе? Если идти за кофе, то придется заново выстраивать свое рабочее гнездышко. А если просто начать работать, то без кофе я выдохнусь уже на пятой странице. Короче, жизнь – такая непростая штука…»
В ответ на ее такое длинное сообщение растянулась длинная пауза.
«Так тебе и надо! – хихикнула Оливия. – Сам напросился. Не люблю короткие мимолётные беседы. Теперь сиди и думай, что со мной не так, а я все-таки схожу за кофе».
Раскидав подушки и плед, Оливия снова нехотя выбралась с дивана и побрела на кухню. Кофе уже остыл, и пришлось заварить новую чашку. «Когда я работаю, всё вокруг должно быть по максимуму хорошо. Даже если это просто кофе», – сказала она себе. Когда она вернулась, на экране уже мелькало новое сообщение от Райана:
«Ты забавная. Не приходилось еще встречать таких». Следом пришел смеющийся колобок.
«Приятно, – ответила Оливия. – Мне сейчас нужно работать. Спасибо, что прислал темы следующих занятий. Только вот я не пойму, зачем мне это сейчас нужно. Но всё равно спасибо».
«Я подумал: раз ты такая старательная ученица, то, может быть, ты захочешь ознакомиться с учебным материалом заранее?»
«Очень мило. Может быть, тогда я сама всё это выучу и отменю все занятия с тобой?» – написала Оливия, закончив предложение подмигивающей рожицей.
«Не думаю, что ты это сможешь сделать», – подмигнул ей в ответ Райан.
«Почему такая уверенность?»
«Я просмотрел твой профиль. Просмотрел всех твоих учителей и заметил, что у каждого учителя ты берешь ровно сорок уроков. Не важно, какой язык ты учишь, ты берешь ровно сорок занятий у каждого преподавателя. А со мной ты провела всего тринадцать. Так что рано нам еще прощаться».
«Почему у меня вдруг появилось такое чувство, что за мной шпионят?» – и в конце задумчивая желтая рожица.
«Я тут подумал, может быть, мы могли бы стать с тобой друзьями. Почему бы и нет? Мне с тобой очень интересно».
«Вот как, значит. Давай лучше останемся на своих местах».
«Что ты имеешь в виду?»
«Давай ты останешься моим учителем, а я твоей старательной ученицей. Так всё более-менее понятно и легко. А в дружеских отношениях слишком много тонкостей и подводных камней».
«Что ты такое говоришь?» – написал он после недолгой паузы.
«Я говорю то, что думаю о дружбе между парнем и девушкой; ее не бывает. Так что зачем нам становиться друзьями? Ты ведь всё равно потом рано или поздно признаешься мне в симпатии. А если вдруг во время общения поймешь, что я не та, кто тебе нужен, то прервешь общение. Но ведь у настоящих друзей так не бывает. А если такое произойдет, то это не дружба вовсе, или, по крайней мере, не настоящая дружба. Тогда зачем мне тратить время на то, что не настоящее?»
«Ты довольно странная».
«Я знаю, но зато как ученица я очень прилежная. Ты ведь сам это заметил. Так что давай ты просто будешь моим учителем. Ты ведь не против обучать странных?»
«Я лучше пойду спать».
«Не ври. У тебя еще рано для сна. Ты ведь ложишься в половине двенадцатого».
«Теперь ты за мной следишь?»
