Александра Огеньская "Чьи-то крылья"

– И что, у монашек такое всё время? – хмыкнула клиентка, стыдливо прикрывая рукой лист.

– Монашки, кажется, не ощущают сексуальную неудовлетворенность так остро и очень много молятся. Так что обычно у них всё тихо.

В пункте про сексуальную жизнь у этой девицы, конечно, прочерк. Никакого секса как минимум полгода. Тут ведь проблема не в том, что нет его полгода, а в том, что хочется. Не хотелось бы – и проблемы бы не было. Вот самому Стафену в основном не хочется, потому что после рабочего дня он падает в кровать и отрубается.

– А сколько… во сколько мне ваша работа обойдется?

– Базовая услуга включена в обслуживание жилья, а у вас стандартный случай. Не волнуйтесь.

– О. Хорошо тогда, а то с деньгами сейчас…

Сейчас с деньгами у всех было не очень. Но Стафен в принципе не знал других времён. Его мать умерла рано, отца Стафен не помнил. В техникуме на стипендию никто не шиковал, да и сантехники не то чтобы много зарабатывали. Счастье, что квартиру от конторы дают нормальную, чтобы можно было с партнёром жить более или менее просторно и рядом. Ну а так…

– Визитку вот мою возьмите. Если что снова вылезет, звоните сразу мне. Это мой участок.

***

В этом городе Стафену не нравилось. Но в сельской фермерской глубинке, в которой он вырос, не нравилось ещё больше.

Город был чистый, почти целиком выложенный каменными мостовыми, местами подштопанный асфальтом, подстриженный и вымытый. Устроенный вполне разумно, приятный даже в бедных своих муниципальных районах, тихий и пристойный. Можно среди ночи выйти в круглосуточный магазин за молоком, и тебя не ограбят. Хороший город.

Глубинка, в которой родился и жил до пятнадцати лет Стафен, от города отличалась целиком и полностью. Там и асфальта-то толком не было. Грунтовка в лучшем случае. По весне и осени – непролазная грязь. Ящер-почтальон раз в неделю, раз в месяц – чьи-нибудь захудалые гастроли. Мать была деревенской фельдшерицей-ведуньей, оказывала первую медицинскую помощь, в экстренных же случаях вызывала медицинского работника-ящера, потому что никакая машина в непогоду бы не проехала. Сама могла принять роды или остановить кровь, лечила все простуды вплоть до пневмоний, за шоколадку могла потихоньку помочь девчонкам с прыщами перед еженедельной дискотекой. У них с матерью было маленькое хозяйство: несколько грядок зелени, помидоры, огурцы, спаржа. Животину не держали, но благодарные пациенты приносили молоко и яйца, мясо и варенья. В остальном же жили на скромную материнскую зарплату.

Когда появился интернет, он сделал эту размеренно-грязную, сельскохозяйственно-тяжелую жизнь почти терпимой. Но Стафену всё равно не нравилось шлёпать по грязи. Поэтому, когда мать умерла, он поступил в городское училище и покинул родной дом без сожалений. В городе всё происходило слишком быстро, все постоянно куда-то мчались и бежали, первое время Стафен никуда не успевал, но потом привык, хотя и не смог полюбить. Он вообще не уверен, что есть где-то место, в котором ему было бы хорошо. По крайней мере, в этой стране. Но и уезжать он никогда не думал.

В этом городе всегда что-нибудь происходило.

***

– Получили данные от аналитиков. Конец света предполагается в конце месяца, ориентировочно числа двадцать шестого, – сообщил на планёрке Василь, начальник. Стафен аккуратно пометил в блокноте. Двадцать шестое июня, конец света, всё понятно.

– Сутки, как обычно, или дольше? – уточнил кто-то из бухгалтерских дам. Если сутки, то это ещё куда ни шло, сутки сверхурочной работы они ещё готовы оплатить. А дальше, конечно, станут торговаться и требовать, чтобы за каждый лишний час отчитались.

Четвёртый конец света на памяти Стафена будет, и три предыдущих в сутки никак не уложились. Интересно, когда это концы света “обычно” бывали всего сутки?

– Дольше, – веско припечатал Василь. – Как бы не двое суток подряд…

Начались обычные препирательства в стиле “а вот мы вам денег не дадим тогда! … а вот мы тогда на смену не выйдем, сами разбирайтесь, поглядим, как вы будете протечки затыкать счёт-фактурами!”…

Стафен зевнул и уставился в окно. За окном теперь лил дождь, а какой-то бедолага на соседней крыше боролся с никак не желающей держаться прямо тарелкой спутникового телевидения. Крист, дурацкий ящер, вытянулся на своем коврике и беззастенчиво похрапывал, искушая одним только своим видом. Для кого-то планёрка утренняя, а для них с напарником – полчаса до окончания ночной смены. И как же эти последние полчаса долго тянутся всегда! Одно в них хорошо – однажды заканчиваются и они.

– Стафен, погодь! – велел начальник, когда до окончания этого рокового получаса оставалось всего две минуты.

И пришлось остаться. На двенадцать минут. Целых двенадцать минут.

– Ты подаёшь надежды, – сказал Василь. Василь лет на двадцать старше Стафена и занимает должность уже лет десять.Это не самая высокая должность, но очень удобная. И зарплата, говорят в бухгалтерии, неплоха, и ответственность не зашкаливает.

– Ты прекрасно сдал ежегодную аттестацию, тебя заметили там, повыше, – продолжил Василь. – Говорят, через годик мог бы руководить участком.

– Но у нас вроде нет вакансий.

– Клара уходит на пенсию. Могла бы, как по мне, еще лет пять посидеть, но, говорит, крылья болят.

– Но…

– Напарник твой как? Справится, если что, или другого тебе подыскать, пока время есть?

Стафен… ну, почти оскорбился. Менять партнёра ради повышения по службе?

***

Крист спал, и ему снился сон. Типичный такой сон, в котором он сидит в яйце и медленно зреет. Скорлупа у яйца плотная кремовая, сквозь неё едва видны тени и свет, ничего не слышно, конечно, поэтому никто, сидя в яйце, не знает, что в мире есть звуки, а у него самого – уши. И поэтому именно первый миг запоминает почти каждый. Звуки обрушиваются. Каждый, выходя из яйца, в первый миг пробует вернуться назад, спрятаться от звуков и бьющего по глазам цвета в яйце – снова. Но целостность уже нарушена, назад дороги нет, и разбитые скорлупки больше не защищают. Первый миг – это кошмар. Некоторые даже возвращаются в разрушенное яйцо вопреки всему, и сидят в нем часами. Но потом смиряются и они.

Так вот, Кристу опять снился этот проклятый сон про яйцо и безмятежную жизнь внутри. Внутри на самом деле безмятежно, но довольно скучно. Впрочем, понятие скуки сидящим в яйце неизвестно, скука – это гораздо позже. Кристу снилось яйцо.

Крист тогда ещё не знал, что за пределами скорлупы его никто не ждёт, что яйцо его в инкубаторе социальной службы, а служба та – задолбанные жизнью тётки, которым ни до чего нет дела.

Сон, как обычно, перетек в кошмар.

Глава 3

В отделе аналитики (неофициально – пифий и оракулов) рабочий день начинался настолько рано, что некоторые считали, будто эти суровые люди вовсе не ходят домой. Рано – это около полуночи. Как известно, именно около полуночи будущее виднее всего. Поэтому аналитики – подозрительно оживленные оракулы – заваливаются в этот свой аналитический отдел уже в районе одиннадцати вечера, что-то разливают по стаканам, раскуривают свои вонючие травки, всячески веселятся – а им за это ещё и деньги платят.

Все остальные, разбредающиеся по сонным и тяжелым ночным сменам, им завидуют, но тихо. Нельзя завидовать явно, потому что оракулы, конечно, вечно путают имена, годы, места и события, но только они видят то будущее, в котором на тебя внезапно свалится кирпич. И если с ними дружить, то предупредят. Если не дружить, тоже, скорее всего, если не забудут. Но дружить куда надежнее.

Так вот, отдел аналитики – место чудное. Однажды Стафен просто проходил мимо, совершенно ещё не зная, что за существа эти оракулы (и в особенности пифии), и опасливо принюхивался. Ему определенно казалось, что пахнет марихуаной, если не чем покрепче. Кроме того, от одной из дверей клубился смолистый дымок.

Стафен подумал, что нужен, наверное, огнетушитель. Но слышались веселые и не вполне трезвые голоса, лилась музыка, Стафен замешкался.

Дверь открылась ровно настолько, чтобы из-за нее просунулась рука. Крепко схватила Стафена и втянула внутрь комнаты, в белесый густой дым, в смех и музыку.

– Вот ты наконец! – заявили ему. – Я тебя вчера ждала, но, как всегда, перепутала день недели. Видела, что ты придешь в пятницу, но пятница-то сегодня, а не вчера. Понимаешь?

Стафен не очень понимал, но кивнул. Дальнейшее путалось и скрывалось в приятных тенях, легком пьяном головокружении и каком-то нежном удовольствии. Которое длилось и никак не заканчивалось. А если и заканчивалось, то тут же начиналось снова.

Проснулся Стафен лицом в стол, среди пачек бумаг, пепельниц, полных окурков, грязных тарелок и пустых стаканов. Встал, морщась, и тут же поскользнулся на невесть откуда подвернувшейся банановой кожуре. Какая-то девушка, кажется, Мадлена, засмеялась.

– Это я тоже предсказала!

И тогда Стафен вспомнил, что с этой самой Мадленой переспал. Но легко и безо всяких обязательств. И не только с Мадленой. Был ещё какой-то парень…

– Тебя начальство ждёт. Попроси отгул, скажи, аналитики велели отпустить тебя домой. А то, знаешь ли, свободно летящие кирпичи, все дела.

– Но…

– Потом. Ты вроде ещё через месяц к нам заглянешь. А дальше всё равно не видно. Ты такой милый! Вот бы ты бывал у нас почаще! Иди же. Ты ведь не хочешь выговор с занесением в личное дело?

Стафен не хотел.

Случилось это занимательное событие почти пять лет назад, но оракулы с тех пор совершенно не изменились. Всё так же получают зарплату за пьянки на рабочем месте. Иногда спасают жизни. Раз в пару месяцев собираются и дружно предсказывают конец света.

Когда-то давно на месте города (да и в целом – всей страны) располагалась сверхдержава древности. Магическая, что важно. И что-то они там наэкспериментировали, что сами себя, как водится, уничтожили, а на месте своего государства оставили огромный магический разлом. Поэтому магическая энергия здесь плещется буквально у поверхности, позволяя брать себя даже самым посредственным ремесленникам от магического искусства чуть ли не голыми руками и столько, сколько они точно не смогли бы освоить в нормальных условиях. Это облегчает магические манипуляции, но порождает массу проблем. Те же протечки: тут всё время что-то капает, подтекает, отсыревает. Сантехников в одном только Костлеце столько, сколько нет в ином государстве где-нибудь ближе к экватору.

И именно поэтому вечные эти концы света, которых Костлец только за нынешний короткий пока двадцать первый век пережил уже восемь.

Конец света – это когда разлом, едва затянутый ненадежной корочкой закостенелых магических артефактов, окончательно ломается. И тогда приходится выходить работать сверхурочно.

***

Лиза проснулась среди ночи оттого, что что-то в комнате было не так. Что именно и как не так, она не понимала, но спать дальше не могла. В комнате было как в ужастике за секунду до того, как кишки второстепенного героя разлетятся по стенам. Темно, тихо и торжественно.

Лиза едва поборола желание накрыться одеялом с головой. Вместо этого протянула в страшной темноте руку и нащупала выключатель ночника. Щёлкнула. Но свет не загорелся. Лампочка… лампочка, конечно, перегорела.

На прикроватной тумбочке лежал телефон. Лиза его нашарила. Его экран послушно ожил и засветился.

Пятнадцать минут третьего. Самое мерзкое ночное время. Проснуться в такое время, когда ещё темно и очень, очень тихо, когда любой случайный звук – шорох или скрип – гнетёт, нет хуже. И главное, страшно закрыть глаза, но пялиться в темноту ещё страшней.

Лиза приняла решение – и села. И, дрожа, встала, распахнула окно. Стало холодно и влажно. За окном не горели фонари. Кто-то спал на лавочке. Высоко в небе проскользнула тень с большими крыльями. За окном всё было мирно. За окном всё спало. Не было ни малейшего повода для страха.

Лиза возвратилась в кровать.

…А если что и произойдёт, так всегда можно вызвать участкового сантехника.

***

Сельская фельдшерица жила, конечно, в домике на краю леса – так положено. А у дома, разумеется, рос дуб. Как принято, Стафен с матерью кормили его раз в год своей кровью – жертвенной, и совсем немного, буквально каплями, взятыми в стерильных условиях, и, в общем, не особенно-то болели те порезы, но страшно было.

Дуба того Стафен боялся лет до десяти. Когда они с мамой размазывали по его коре кровь, та впитывалась почти мгновенно, таяла, исчезала, не оставалось и следа. Дуб только что не чавкал. Стафен думал, что он бы, скажем, кошку или даже человека вот так бы заглотил и не подавился.

А что, если дуб оголодает и действительно захочет съесть человека? Например, маленького мальчика?

Дуба Стафен боялся и ненавидел, и тот, кажется, отвечал взаимностью. По ночам зловеще шумел листвой, а днём заслонял своей тенью весь домик, и в том всегда было сыро и мрачно. Иногда Стафену думалось, что белки, которых он порой замечал в ветвях, в этих же ветвях и исчезали. Бедняги.

В ночь, когда мать умерла, ствол дуба треснул. Из разлома долго сочился густой – совершенно не похожий на дубовый – сок. Покидая дом, Стафен сохранил от дуба щепу, завернул в салфетку, сунул в рюкзак.

Проклятый дуб.

Дуб с тех пор приходил к Стафену в кошмарах. В этот раз дуб подобрался совсем близко. Протянул ветви от окна по полу, пополз к кровати. Зашумел листвой с явной, ясной угрозой. Стафен открыл глаза. Наваждение отхлынуло.

Этажом выше во сне вздрогнул Крист. Стафен мысленно извинился.

***

– А дежурства решено, как вы и просили, сократить на два часа. Зарплата тоже, конечно, сократится, зато будет возможность выспаться, а?

Василь, надо признать, обладал талантом ловко выдавать действительное за желаемое. А ещё – изображать массовое одобрение в одно лицо. Вот сейчас у него выходило превосходно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69824059&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.