Комната совсем не похожа на зал для балетных тренировок. Я с трудом нахожу сам балетный станок, который сиротливо приютился возле зеркал.
Теперь комната скорее напоминает склад магазина игрушек. И это такой разительный контраст с тем, как важна была эта комната в прошлом для Юли, что я замираю прямо на пороге.
– А вот и мы! Спасибо, что посидели с ним, Сара Львовна!
Не сразу замечаю и собственную маму. Мы условились, что она навестит Якова, а после мы с ней встретимся у Дмитриевых.
Что ж, без меня мама явно не скучала.
Мама нехотя передает Юле пузатого карапуза, больше похожего на куклу. Идеальные розовые щеки, светлый пух на голове, а при виде Юли он так улыбается, что ангелы на небесах, должно быть, рыдают от умиления.
И пусть я настороженно отношусь к младенцам, но это самый прекрасный ребенок, которого я когда-либо видела.
– Познакомься, Егорка, это твоя тетя Лея!
Юля аккуратно передает мне малыша, а мои руки тут же становятся деревянными и непослушными.
– Лея, он не кусается, – бормочет моя мама. – Просто обними ребенка и поддерживай ему спинку, он еще плохо сидит.
– Сара Львовна, ему только четыре месяца, и мы ходим на массаж и плавание… – начинает Юля.
Ее тон и лицо разительно меняются. Это больше не та лучистая девчонка, которая налетела на меня в прихожей. Передо мной озабоченная взрослая женщина, и я впервые четко понимаю, как сильно изменилась моя маленькая подруга, хотя ей только девятнадцать.
Раньше Юля цеплялась за меня, как за маму, которой ей так не хватало. Ведь я была старшее нее, но теперь Юля сама стала мамой.
А я…
Умею разбирать автоматы и метко стреляю по движущимся мишеням. У меня полная неразбериха в личной жизни и, кажется, сегодня я совершила непоправимую ошибку.
Мне точно пора перестать витать в облаках, надеясь на несбыточные мечты о доме, детях и муже, у которого были бы такие же ярко-зеленые глаза, как у младенца на моих руках.
Мама с Юлей живо обсуждают прочие насущные проблемы из жизни младенцев, а я, на миг осмелев, прижимаю к себе светлую макушку Егора.
Делаю аккуратный и неглубокий вдох. Легкие наполняются неповторимым ароматом сгущенного сладкого молока, банана и детского печенья, которое Егор больше крошит в ладошке, чем ест.
Гомон музыки и разноцветный хаос перед глазами отступают на второй план. В зеркале во всю стену, у которого когда-то часами тренировалась Юля, я больше не вижу ни маму, ни Юлю, ни горы игрушек.
Только себя с младенцем на руках.
Сердце плавится, когда Егор останавливает на мне свои удивительно лучистые зеленые глазки.
Егор, конечно, похож на Костю, но и на Платона тоже.
Ведь Платон не настолько стар, чтобы думать, что ни детей, как и жены, у него больше никогда не будет.
Улыбаюсь Егору, который вместо печенья теперь тянет в рот мои волосы. И представляю, что также могла бы держать на руках собственного сына.
Платон на пороге комнаты появляется ровно в тот момент, когда я глубоко погружаюсь в свои мечты, позабыв о безрадостном настоящем. Его взгляд безошибочно останавливается на мне, а глазах горят только ненависть и злость, и это не тот теплый прием, на который я рассчитывала.
От неожиданности, словно он может прочесть мои мысли, в которых я качаю на руках наших с ним детей, чуть не роняю Егора. Это не моя вина, просто юркий малыш тоже замечает Платона. Он вытягивает к нему руки, подпрыгивая в моих объятиях всем телом, и поэтому едва не падает.
Как по волшебству, Юля оказывается рядом и подхватывает сына.
– Он такой вертлявый, Лея! Не переживай, все нормально, я держу.
Какое «не переживай»! Да я в ужасе, что в первую же встречу чуть не уронила ее ребенка на пол.
– Пора за стол, – сообщает Платон.
Юля, вместе с сыном на руках и продолжая разговор с моей мамой, направляется к двери.
Я иду последней, следом за мамой. Платон так и стоит в проходе, но мне ведь нечего опасаться? Не станет же он ничего при всех делать?
Выйти из комнаты не успеваю.
Дверь захлопывается прямо у меня перед носом.
Не теряя ни минуты, Платон находит пульт от телевизора и делает звук еще громче. Теперь, даже если я начну орать, из-за песенки про счастливых животных на синем тракторе меня никто не услышит.
Отступаю назад, а он, наоборот, идет прямо на меня.
Не сводит глаз, как будто я и правда могу куда-то деться из запертой комнаты.
Комната не бесконечная.
Спиной я упираюсь в стену, а под ногами жалобно вопит какая-то игрушка.
– И что это было, Лея? Может, расскажешь? А то я теряюсь в догадках.
Ему не нужно перекрикивать музыку. Он уже так близко, что я отлично слышу его разъяренный голос. Я бы отдала все на свете, чтобы услышать, как он шепчет мое имя в порыве страсти, или говорит, что жизни без меня не мыслит, но мечтам не суждено сбыться.
Платон вспыльчивый и ненавидит ложь. Я это знала.
Даже когда на тренировках требовалось выбраться из горящего здания, мой пульс и то был спокойнее, чем сейчас, когда Платон загоняет меня в угол.
Даже когда возле меня взорвалась граната, я и то испугалась меньше.
А ещё наполненная адреналином кровь расходится по телу, концентрируясь совсем не там, где нужно. Всему виной произошедшее в отеле и густой сандаловый аромат, исходящий от его кожи.
Мой взгляд падает на губы Платона, и как наяву я снова ощущаю его жесткий сминающий поцелуй.
– Язык проглотила?
Охаю, когда он неожиданно запускает пальцы в мои волосы, оттягивая их так, что я запрокидываю голову.
Он любит жестко, теперь я это знаю и вряд ли когда-нибудь забуду.
Платон нависает сверху. Вена на его шее пульсирует, а чуть ниже ворота рубашки замечаю засос, который сама же ему и поставила. Хочется снова заклеймить его, оставив еще один засос рядом, но время вышло. Моим он так и не стал.
– Ты была куда разговорчивее, пока заливала моей дочери про зубного врача и вывихнутую челюсть.
Вопреки разливающемуся по венам страху, когда Платон тянет мои волосы еще сильнее, с моих губ срывается протяжный тихий стон.
Зрачки Платона расширяются. Его тело все еще отзывается на мои стоны, несмотря на то, что мозги уже считают иначе.
– Каждую чертову минуту, пока вертела передо мной задницей, ты знала, кто я такой. Так какого хрена ты сделала это, Лея?
Хватка на моих волосах становится болезненнее, и я делаю рваный вдох широко раскрытым ртом.
– Захотела и переспала, что тебя так удивляет? И челюсть у меня и правда болит. Ты ведь не церемонился, когда думал, что перед тобой какая-то безотказная девка, не так ли?
– Я был лучшего о тебе мнения.
– Когда именно? Пока трахал меня в рот?
– Когда не знал, какая ты на самом деле. Я бы не позволил своей дочери дружить со шлюхой.
От обиды воздух сгорает в моих легких, а глаза начинает жечь.
– Мне хотя бы не нужно платить за секс, Платон. А тебе, видать, женщину иначе и не впечатлить, да? Только банковским счетом.
– Скажи еще, что тебе не понравилось, – рычит он.
–. Знаешь, другие мужчины хотя бы интересовались и моим удовольствием тоже, а не только гнались за собственным. Все-таки твой возраст, Платон, дает о себе знать! Ты честно старался, пусть и недолго.
Бью по больному.
И мне ни капли не стыдно.
Потому что нечестно, что он так сильно злится на меня, как будто это я набросилась на него и увезла в отель, где дала волю своим темным фантазиям.
Это и его ответственность тоже. И если для Платона нормально спать с первой встречной, обходясь без имен, для меня – нет.
Но он может думать, что хочет. Доказывать ему обратное я не буду. Все равно не поверит.
– Если хоть слово скажешь моей дочери или намекнешь на то, что между нами было…
– Не волнуйся, – отрезаю. – Не стану я болтать о твоих пристрастиях направо и налево. И уж тем более не буду обсуждать это с Юлей. Ее чувства меня волнуют куда сильнее, чем твои.
Платон разжимает пальцы и отпускает меня.
После щелкает пальцами, и развеселая музыка в комнате моментально стихает. Вот бы так раньше.
Он уходит, и при виде его спины мой желудок наполняется едкой кислотой. Сейчас для меня абсолютно все кончено.
– Пап, все в порядке? – дверная ручка начинает плясать и дергаться.
– Замок заклинило, Юль, – громко отвечает Платон. – Я ж тебе говорил, что он барахлит!
Он тоже для виду дергает ручкой, потом беззвучно щелкает задвижкой, и дверь, как по волшебству, распахивается.
Платон уходит первым и не оборачиваясь, а я прошу у встревоженной Юли пару минут, чтобы сходить в туалет прежде, чем присоединюсь к ним в столовой, но сама не могу сдвинуться с места, когда остаюсь одна в опустевшей комнате.
Ноги меня не держат, и я сползаю на пол рядом с плюшевым медведем, закрыв лицо руками.
– «Хочешь, я расскажу тебе сказку?» – вдруг громко спрашивает медведь.
Похоже, за эти годы плюшевые медведи научились быть более полезными, чем тот мешок, набитый пыльным синтепоном, которого Платон когда-то подарил мне на восемнадцатилетие.
С тех пор плюшевые игрушки я ненавижу.
Пора идти ко всем остальным, хотя аппетит у меня и так изрядно испорчен.
Пнув медведя на прощание, направляюсь к выходу из комнаты.
– «Отличный выбор!» – летит мне в спину. – «Расскажу тебе сказку о потерянном времени…».
Не в бровь, а в глаз чертов пылесборник.
Глава 5. Застолье
– Ты совсем не ешь, Платон, – замечает Сара Львовна, тарелка которой пустеет уже во второй раз за вечер. Сначала после холодных закусок, а теперь после горячих. – Разбаловали тебя, видать, разносолами. Костя, все приготовлено просто чудесно!
В моей тарелке кусок холодца давно превратился в лужу, в которой утонула курица-гриль.
От зверского аппетита не осталось и следа.
Лея сидит ровно напротив меня, и я стараюсь смотреть, куда угодно, только не на нее. Но забыть о ней или игнорировать ее присутствие не удается.
Ведь за столом только и разговаривают, что о поразительных изменениях в Леиной внешности. И каждый пункт, как новый гвоздь в крышку моего самообладания.
– Ну брекеты ладно, – говорит Юля. – Тебе их еще в прошлом году сняли, верно?
– Да, – кивает Лея. – У меня резцы никак не хотели выпрямляться, пришлось носить дольше обычного.
– Помнишь, Платон, как поздно у Леи зубы стали выпадать? – сама того не зная, добавляет масла в огонь Сара Львовна.
Боже мой, я ведь все еще помню, как она улыбалась беззубой улыбкой лет в десять.
И как улыбалась, задыхаясь перед оргазмом, тоже помню.
Как совместить эти две картинки и не сойти с ума?
