Матильда Рэн "Рагу. Сборник рассказов на любой вкус"

Двухкомнатная хрущевка (пусть и не дворец) встречала теплом и уютом; жена (пусть слегка потерявшая фигуру) такая родная и с таким заразительным смехом; его собственная неидеальная внешность, но любимая кем-то… Все это он любил и был от того счастлив. И, казалось, только сейчас Виктор Николаевич это осознал.

– Ритка, иди сюда! – он крепко обнял жену и, прижав к себе, поцеловал.

– Ох, надо почаще тебя на посиделки с друзьями отпускать! – - хохотнула Маргарита Вадимовна, а Виктор Николаевич счастливо улыбнулся.

В топку

Она была самой древней книгой в библиотеке. Старая обложка уже порядком растрепалась, форзац был несколько раз подклеен, но все равно по краям торчали желтые от клея нитки.

Кашляя пылью и рассыпавшимися в труху страницами, книга поглядывала на коробку, стоявшую неподалеку от стенда, на котором она стояла. Коробку принесли сегодня люди, сказав, что это «новое поступление». Книга снова кашлянула и обратилась к соседке справа – та была помоложе, получше выглядела и тоже уважалась людьми:

– Как думаешь, там совсем молодняк прибыл?

Пробудившись от легкой дремы, книга помладше бросила взгляд на коробку и ответила:

– Думаю, совсем свежачок. Я отсюда слышу запах типографской краски.

– Краска нынче пошла уже не та…, – откликнулся потрепанный словарь с полки чуть ниже. – Вон как несет..

– Да-да, – согласилась древнейшая книга. – А жанр какой?

– Любовные, наверное, – прошамкала соседка. Обе тут же недовольно помычали.

– Ох, что же люди так опустились, совсем не читают серьезную литературу…, – древняя книга снова звучно кашлянула и проводила оседающую пыль взглядом.

– Спрос рождает предложение, – философски откликнулась соседка. – Меня вот недавно пролистывали, не могли найти информацию в Интернете…

– А я уже вообще никому не нужен, – вновь откликнулся словарь снизу, – меня этот интернет и заменил…

– А я слыхала, – снова заговорила соседка, – что в интернете теперь есть копии нас, что любую информацию как-то переводят в символы и…

– Окстись! – строго прервала ее древнейшая книга. – Где ж это видано, чтобы наши знания, с наших страниц могли так просто поместить на всеобщее обозрение в Интернет! Акх-кхе-кхе!

– Все мы там будем, – послышалось с полки снизу.

Книги задумчиво замолчали.

***

В зал вошел библиотекарь. Он направился прямиком к коробке. Разрезав скотч, он начал выкладывать новые книги на стол. Обложки сияли глянцем, страницы были белее снега, фотографии и иллюстрации поражали своей реалистичностью и качеством.

– Красота какая!.. – воскликнул библиотекарь и стал просматривать новинки. Открывал, читал аннотации, делил на стопочки по жанрам…

– Стоит, наверное, обновить выставку, кому нужна эта рухлядь! – воскликнул библиотекарь и решительно начал снимать со стенда старые книги.

***

– Как он сказал? Рухлядь?? – воскликнула древнейшая книга и снова закашлялась. – Да как он смеет!..

– Ничего не поделаешь, 21 век, – грустно откликнулся словарь уже со дна коробки.

***

Старые книги библиотекарь сложил в коробку и отнес в книгохранилище. Поставив коробку в дальний угол, он выставил новые блестящие книги на стенд. Заголовки книг так и манили: «На 110 оттенков темнее», «Полумрак», «Боль любви: Шерсть»….

– Будут брать, – кивнул довольный библиотекарь.

Никогда больше

Она слышит в трубке улыбчивое приветствие: «Здравствуй, солнце мое» и не улыбается в ответ. Из вежливости произносит: «Здравствуй», а сама думает: «Нет, не твое».

Потому что он женат. А она официально ему никто.

В который раз она думает, что сегодня ему скажет. Скажет, что все кончено, что она не может больше жить в ожидании его звонка, не может больше, выходя из подъезда, шугливо посматривать по сторонам в ожидании яростной фурии в лице его жены.

Она прекрасно знает, что все тайное всегда становится явным. Всегда. Это неизменный факт, правило Вселенной.

Но ничего не может с собой поделать.

– Ты сегодня вечером что делаешь? – спрашивает он непринужденно, и это сигнал – он будет в этот вечер свободен. Она хотела бы соврать, что занята, но думает, что расставаться нужно все же по-человечески, лицом к лицу, а не по телефону, как подростки. И говорит, что свободна.

Он заявляется с цветами, с бутылкой ее любимого вина. От него пахнет ее любимым одеколоном, и ее иногда царапает мысль, что его жене тоже нравится этот аромат ….

«В последний раз», – думает она и тает в его объятиях, стараясь запомнить каждую мелочь: жесткость его щетины, его крепкие руки, его слегка смытую татуировку времен армии на плече, его стук обручального кольца об металлическую спинку кровати…

Она видит маленький порез на шее (утреннее бритье) и пытается представить, как начинается его день – вот он выходит из ванны, полотенце на бедрах, от него веет свежестью и мятой, а его жена уже приготовила завтрак и налила ему кофе…

Она никогда не наливает ему кофе, из принципа. Он, видимо, догадывается об этом, потому по-хозяйски сам достает кофе, сахар, сливки, а ее потряхивает от осознания того, что он ни разу не открыл не тот шкафчик.

Сколько уже это длится? Год? Два? Три? Время безжалостно, и она столько его уже потеряла!.. Если поначалу она надеялась, что он все же оставит жену, то сейчас даже не заводит об этом речи.

И после очередной ночи, он слишком медленно, не торопясь, ставит чайник, выкуривает сигарету в ее чистой кухне, пьет кофе…. Она знает, что ему пора, но он слишком вежлив. Этикет не позволяет ублажить даму и скорее скакать к собственной жене.

Она забыла, когда последний раз она красила губы, душилась духами – ведь жена может увидеть, почувствовать…

Столько лет она живет в состоянии вечной осторожности…

После очередного звонка и дежурного вопроса о вечере, она выдавливает из себя, что занята. Он не расстраивается, и это придает ей решимости сказать: «Не звони мне больше». Она поспешно жмет на отбой и тут же выключает телефон. Безэмоционально меняет сим-карту, трясущимися руками начинает отправлять свой новый номер близким. По щекам градом текут слезы, но она их даже не замечает. Эмоции были выплаканы уже давно, сейчас это просто физиологическая реакция организма.

Она понимает, что ему нужны будут объяснения и что он явно придет к ней домой, ведь он прекрасно знает ее адрес. И здесь она подготовилась – на руках у нее билет в соседний город. Просто так. Лишь бы сбежать. Хотя бы на неделю. А там уже будет проще.

Ведь нужно начинать новую жизнь, и новую себя она планирует обрести в соседнем городе с его неистовыми холодными ветрами и с шумом прибоя. Море высушит ее слезы, ветер проветрит ее, как старое пальто. И она вернется домой уже не той, что была. И никогда больше не допустит в свою жизнь того, кто заставит жить в трусливом ожидании.

Вооружена и опасна

Обычно себе под нос напевают разве что одинокие бабушки, либо же люди с наушниками в ушах, но она шла и беззастенчиво пела вслух, чеканя слова:

– Я! Искала тебя! Ночами темными!

Ритм песни не совпадал с оригиналом, она напевала чуть быстрее, под стать ритму своих шагов. Под массивными ботинками хрустели ветки, сминался мох, лопались ягоды, а она без стеснения чавкала жвачкой и продолжала напевать:

– Годами долги-и-ми…

Вдруг подпрыгнула, топнула и, зажмурившись, громко:

– Ты! Совсем как во сне! Совсем, как в альбомах, где я рисовала тебя гуашью! – пропела и вдруг смолкла, выпрямилась и, как ни в чем ни бывало, уже молча, пошла дальше, обходя особо цепкие кусты и одновременно шаря рукой в походной сумке.

На свет был извлечен довольно потертый листок. Она остановилась и, развернув его, всмотрелась.

На листке явно читались слова «Разыскивается» и «опасна». Внизу уже почти стерлась строчка про вознаграждение. А посередине листа, с явными перекрестными линиями от сгиба был ее портрет.

Если бы не эта повязка на глазу, она бы в жизни себя не узнала. Художник явно не старался. Но ее отличительная черта делала ее узнаваемой во всем Шервудском лесу.

Она сложила листок и, спрятав его в сумку, снова запела.

Она знала, кто ее ищет. И за что. И она не собиралась прятаться. Она намеревалась прийти и встретиться с искателем лицом к лицу. Чтобы, наконец, покончить со всей этой беготней.

Как она дошла до жизни такой? Проще было сказать, когда она не жила подобной жизнью: бег, укрывательство, хитрость и снова бег. Но она устала. Ей вдруг захотелось покоя. Поэтому, услышав, что в ближайшем городке снова развесили ее портрет, она тут же отправилась прямо в лапы искавшим.

Она отлично ориентировалась в лесу. Никто, кроме нее, не знал этот лес лучше. Разве что ее давний друг и по совместительству ученик Робин уже пытался превзойти учителя, но пока еще не был к этому близок.

Каждое дерево, которое показалось бы любому путнику обычным, ей виделось особенным: со своими узорами на стволе, со своим особенным ростом веток, со своим профилем, повернутым в сторону восхода.

Она знала наизусть все дикие тропы и старалась не мешать лесным жителям, не разрушать их жилища, не нарушать их покой. Они платили ей тем же, позволяя находиться в лесу дольше, чем кому-либо, и ей было этого более, чем достаточно.

Лес начал редеть, и она сбавила шаг, состредоточившись на линии горизонта. Единственный зрячий глаз шарил по открывшейся поляне, выискивая признаки засады, и, удостоверившись, что все чисто, она вышла на тропу, ведущую в город.

Она почти у цели.

Город пребывал в запустении. В последний ее визит здесь все было иначе: у каждого дома цвели розовые кусты, по улицам бегали упитанные веселые дети, играла музыка. А сейчас если и встретишь прохожего, то лишь дряхлого худого старика, просящего милостыню.

– Нужно было прийти раньше, – пробормотала она, ускоряя шаг. Она шла прямиком к замку.

Как только она приблизилась к воротам, те тут же распахнулись. Ее узнали.

Проходя мимо стражников, она отметила их измотанность, их жадный голодный блеск в глазах и удивление, граничащее с ликованием от ее прихода. Ей тут же захотелось развернуться и сбежать, лишь бы не видеть этого отчаянного восторга, но она напомнила себе о своих моральных принципах, которым так же учила своего последователя Робина, и, поборов порыв, продолжила путь к высоким сводам главных ворот замка.

Главный зал встретил ее тишиной. А она помнила, как несколько лет назад здесь царил веселый шум и гам, рекой лилось вино и блюда падали на пол, тесня друг друга со стола. А теперь на длинном столе скромно стояли одинокий кофейник и тарелка с засохшими пряниками – вот и вся трапеза на одного.

Она глубоко вздохнула и снова напомнила себе о цели своего визита.

– Это ты? – послышалось из тени.

– Я, – тут же откликнулась она и сделала шаг по направлению к голосу.

– Но почему именно сейчас?

– Я решила, что пора, – ответила она и, хмыкнув, пробормотала: – Куда уж дальше тянуть..

– Подойди ближе, – прозвучал хрипловатый голос. – Я давно тебя не видела.

Она сделала несколько шагов вперед.

В глубокой нише стояло высокое зеркало, похожее скорее на пыльное окно, в которое давно никто не выглядывал.

Из зеркала на нее смотрела невысокая складная девушка в походной одежде с высоким рыжим хвостом на макушке, с потертой сумкой на плече и черной повязкой, скрывающей правый глаз. Отражение сказало:

– Что с глазом, Муза?

– А то ты не в курсе, – ответила она, вскинув подбородок. Она еще помнила ту битву, когда чуть не лишилась глаза. Отражение тоже помнило и смущенно потупилось.

– Но ты все же пришла.

– Пришла.

– И ты готова снова со мной работать?

– Да, я готова.

– А если.. А если я снова…

– Снова меня лишишь чего-либо? Ты же знаешь ответ. Я снова уйду.

Отражение понимающе кивнуло и, помолчав, сказало:

– Спасибо.

Она кивнула.

Отражение и девушка молча изучали друг друга, будто общаясь без слов. Наконец, отражение нарушило тишину:

– Ты знаешь, что нужно делать.

Девушка молча кивнула и, развернувшись, звучно топая тяжелой подошвой ботинок, пересекла большой зал и отдернула тяжелую штору, открыв высокий трон, покрытый пылью.

Девушка села на трон, закинула ногу на ногу и громко сказала: