В. В. Ивлев "В городе белых ночей"

Лекцию ведущих учёных заповедника мы прослушали и увидели на учебном почвенном разрезе, глубиной около трёх метров. Только в Аскании Нова можно увидеть настоящий, ничем не испорченный русский чернозём. Плодородный гумусовый слой его достигает 120 см и имеет уникальную структуру, наиболее благоприятную для произрастания растений. Все остальные чернозёмы, за пределами заповедника, остаются таковыми только по названию, ибо давно утратили свои наиболее ценные качества, выщелочены, выпаханы, эродированы, переуплотнены и загрязнены. При желании их можно восстановить или значительно улучшить (уверен, что так оно и будет), для этого необходим эталон, который сохраняется в заповеднике Аскания Нова. Мощные, сверхплодородные русские чернозёмы всегда являлись главным национальным достоянием Великой России. Современным обитателям степной зоны даже представить себе трудно, как выглядела целинная степь во времена Тараса Бульбы, когда лошадь с всадником полностью скрывались в степной траве, а сама степь дышала, шевелилась как море при тихой погоде, так она была насыщена безчисленными формами жизни. Во время Великой Отечественной войны гитлеровцы, вместе с прочими ресурсами, эшелонами вывозили в Германию чернозём, чтобы улучшить почвы на немецких полях.

Весьма приятным и романтичным оказался привал на Арабатской стрелке, на берегу Азовского моря. Эта узкая и длинная полоса земли с примыкающим островом Крячиный в северо-восточной части Крымского полуострова сложена в основном ракушечным материалом и отделяет залив Сиваш от Азовского моря. Мы быстро наловили пару вёдер креветок, ужин вышел на славу!

Сиваш поразил своим угрюмым, неприветливым ландшафтом. Обманчивая вода залива оказалась крепким соляным рассолом и на берегу соль стала разъедать кожу с весьма неприятными ощущениями. Свежей воды поблизости не нашлось и пришлось послать машину с бидонами за пресной водой. Печальное зрелище представлял из себя и заброшенный людьми Перекоп.

Крым встретил нас прекрасной погодой, ярким солнцем и свежим горным воздухом, напоенным степными ароматами.

Восхождение на Крымскую яйлу (так татары называют высокогорное пастбище) стоит затраченных усилий. Радующие глаз мягкие очертания Крымских гор с многоцветными горными лугами пейзаж поразительной красоты и умиротворения. Людей там мы не встретили.

Инкерманское плато в окрестностях Севастополя знаменито как своими природными объектами, так и историческими событиями, здесь случившимися. Известняк из Инкерманских каменоломен вывозили в Древний Рим. Особого внимания заслуживают вековые деревья редких видов, в первую очередь крымский дуб и крымский кедр.

Никитский ботанический сад мы осмотрели под руководством местных специалистов, а это уже гораздо больше, чем обычная экскурсия. Этот сад является одним из чудес Крыма и наполнен потрясающими сокровищами растительного царства.

Напомню, что «зоналка», как весь учебный процесс в университете, для студентов была абсолютно безплатной, включая проживание и питание. Не могу припомнить, были ли у меня на кармане хоть какие-то деньги, не думаю, в них просто не было необходимости, равно как в багаже и гардеробе, никаких излишеств. Это было радостное, беззаботное время, когда возвышенные мысли и жажда познания, а не желания и стремление к удовлетворению эгоистических устремлений наполняли жизнь простыми повседневными открытиями и достижениями. Материальное всегда было на втором плане.

Всё время нашего достаточно долгого путешествия по городам и весям мы ни разу и нигде не почувствовали каких-то существенных различий в поведении, обычаях и говоре людей. Жители левобережья Днепра и Крыма были точно такими же, как и жители Ленинграда, за исключением мелких колоритных деталей более мягкого произношения. Административные границы, которые мы пересекали, существовали только на бумаге и на местности никак не прослеживались. От берегов Невы до черноморского побережья Крыма это была одна страна, один народ, общие интересы, мiровоззрение, видение будущего. Мы чувствовали себя в полной безопасности и не предпринимали абсолютно никаких мер предосторожности даже в самых глухих уголках.

На третьем курсе началась моя производственная практика в составе экспедиции Биологического научно-исследовательского института ЛГУ.

В составе совсем небольшой полевой партии я работал в Ярославской области, Борисоглебском районе. Места изумительные, чистая, без примесей, Русь, некрасовские места. Борисоглебск, Углич, Ростов Великий, в этих городах были написаны очень важные страницы истории Древней Руси. Смешанные чувства возникали, когда полевые дороги приводили к возвышенностям, на которых стояли прекрасные каменные храмы со сбитыми крестами, без окон и дверей, а на стенах потрясающей красоты фрески, в хорошей сохранности, с яркими, тёплыми красками, напоминающие о Царствии Небесном и о жизни вечной. Названия деревень, как будто взятые из моей любимой поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», скромный, тихий народ, у меня было ощущение, что я здесь жил, что это моя родная земля, здесь мне хорошо и уютно. Именно в тех краях христианство на Руси нашло наиболее благодатную почву, ибо на бедных подзолистых почвах и скромных лесных угодьях разбогатеть невозможно, простая, но праведная жизнь требует постоянного коллективного труда и взаимопомощи.

Ярославская область, несомненно, это одна из коренных, здесь сформировался великорусский суперэтнос, отсюда есть пошла Русская земля. Борисоглебский монастырь, кремль Ростова Великого, Угличский кремль, Ярославский Спасо-Преображенский монастырь входят в число наиболее ценных, хорошо сохранившихся памятников древнерусской культуры. Глубоко убеждён, что каждый русский человек обязательно должен посетить эти места.

На четвёртом курсе, по университетской традиции, место её прохождения студенты могли выбрать самостоятельно, без всяких ограничений. Кто-то мечтал поработать на Камчатке, кто-то на озере Балхаш, кто-то на Урале или в Карпатах – пожалуйста, мечты сбывались. В мои планы входили скорее практические цели, хотелось поработать в серьёзной организации, заработать денежку, побывать в новых, неизведанных местах. Выбор пал на Мурманский филиал института Ленгипроводхоз. За Полярным кругом побывать удаётся не всем, это волнительно, даёт возможность испытать свои силы. Мне предстояло увидеть изнутри жизнь на крайнем севере, которая оказалась не совсем такой, какой её описывали в книгах и изображали в кинофильмах.

Во второй половине 1970-х началось ускоренное развитие Крайнего севера и в первую очередь Мурманской области. В числе прочих задач была реализация плана по полному обеспечению области базовыми продуктами питания. Безумие хрущёвского кукурузного прорыва к тому времени уже рассеялось и забылось. Был разработан более-менее разумный план освоения новых земель для выращивания картофеля, кормовых трав. В условиях Мурманской области для этого подходили только болотные массивы, которые предстояло осушить. Головной проектной организацией по этому плану был выбран ленинградский проектный институт Ленгипроводхоз, с практически неограниченным финансированием работ. Условия оплаты труда на изысканиях были весьма привлекательными. За сезон «на северах» можно было заработать столько, сколько ленинградский инженер того же уровня получал за год.

Мурманск в те годы находился на подъёме. Численность населения быстро росла за счёт прибывавших рабочих и специалистов со всех концов СССР. Город за полярным кругом выглядел не очень приветливо и совсем не уютно. Деревьев не было, голые сопки окружали город. Первое впечатление – обилие разных сортов рыбы в магазинах. В Ленинграде ничего подобного не было. Огромные рыбины-зубатки, висели на крюках. Палтус, морской окунь, угри, красная рыба всё стоило сущие копейки.

Задача нашего отряда, в котором я был единственным почвоведом, заключалась в изысканиях перспективных участков, их описании со сбором образцов. Впервые в жизни я оказался в положении высокой персональной ответственности. На основании моего заключения. Начинались дорогостоящие проектные работы и ещё более затратное, крупномасштабное строительство осушительных сетей.

В лучших традициях моих странствований, маршрут наших передвижений включил в себя почти все самые интересные, трудные для посещения места на Кольском полуострове.

Города Североморск, Полярные Зори, где только что была запущена Кольская АЭС, Апатиты, Кандалакша, Мончегорск, в котором в том году, на центральной площади города, был установлен Памятник Первопроходцам Монче-тундры – мужик с кайлом, впечатление не для слабонервных, учитывая вполне очевидную планировку города на основе бывшего лагеря. Памятник простоял всего 4 года и был перенесён на въезд в город.

Основные изыскания проходили на территории Мончетундры и Терского берега (название юго-восточного берега Кольского полуострова от устья реки Варзуги до мыса Святой Нос). Дорог там не было. Наш вездеход прошёл сотни километров по тундре, абсолютно безлюдной, по ковру из грибов и ягод, в том числе голубики, княженики и морошки, царской ягоды. Собрать ведро ягод было делом 10 минут. Настоящим приключением было посещение легендарной Умбы, старинного городка на Кандалакшском берегу Белого моря. Как пелось в народной песне, «Умба поле, Умба лес, Умба полная чудес». Местное коренное население – поморы, этнографическая группа русского старожильческого старообрядческого населения, происхождения древнего. Сохранили самобытные черты северного уклада жизни и внешние признаки.

Очень много разговоров и воспоминаний было о мошке (ударение в слове мошка на последнем слоге) и сёмге. Мошка насекомое мелкое, но крайне опасное. Пробирается под любую одежду, репеллентов от неё нет. Выгрызает кожу и слизывает кровь. Большие скопления мошки могут привести к гибели крупных животных. Бог миловал, мошка меня не зажрала. Сёмга – это царская красная рыба, вкуснее её нет. В те годы рыбнадзор на Кольском полуострове работал на совесть, и даже в безлюдной тундре мужики боялись ловить и варить сёмгу.

Запомнилось посещение Кандалакшского заповедника, прогулка в Хибинах, гагачьи гнёзда, полные ценнейшего пуха, друзы аметистов, по которым приходилось пробираться.

Всё время работы стоял полярный день, Первое впечатление ошеломляющее. Солнце начинает заходить, живописный закат, тени, всё как положено, но, коснувшись горизонта, солнце начинает восходить! Организм, который приготовился к вечернему отдыху, переходящему в ночной сон, должен взбодриться и радоваться утру. Ощущения ненормальные. Полярную ночь я не испытал, но рассказы местных жителей, особенно переехавших с южных областей, трагичны. Полярная ночь длится почти полгода, темно и холодно. Люди начинают сходить с ума, в смысле пить горькую и хандрить. Это главная причина преждевременных смертей на крайнем севере. Недостаток витаминов и упадок духа приводят к выпадению зубов, волос, снижению остроты зрения и прочим неприятным последствиям. При советской власти всех детей из Мурманской области в обязательном порядке, безплатно, на летние каникулы вывозили на юг, в основном на Чёрное море.

В Кандалакше, по случаю приезда с проверкой начальника отдела, в нашей партии случился кратковременный запой, и все работники уехали в Мурманск. Мне там делать было нечего. Я остался на базе один, завел знакомства с местным населением и устроился на работу грузчиком в ОРС НОД-10, на базу снабжения продовольствием сети магазинов. Этот эпизод моей практики заслуживает отдельного рассказа, но я его опускаю.

Замечу, что мелочи быта и вообще материальная сторона жизни меня совсем не интересовали. Я совершенно не помню, что из личных вещей я возил с собой, скорее всего это был рюкзак с солдатским набором. Также я не помню, какие удобства мы имели, где и что кушали. Это было неважно, наша жизнь состояла из главного – любимого дела и общения с достойными людьми, путешествия по прекрасной земле и ощущения себя полезным, нужным для общего дела, уважаемым коллегами человеком.

В конце моей мурманской практики я уже стал полноценным, готовым к самостоятельной работе специалистом, востребованным в любой точке Советского Союза. В карманах шуршали трудовые рубли, которых хватило на достойные, весьма дорогие подарки маме и младшему брату. Экспедиционная жизнь пришлась мне по нраву.

Глава седьмая

Из эпидемий в Ленинграде, в мою бытность в нём, наблюдался только грипп.

В 1970-х годах в Ленинграде разразились несколько сильнейших эпидемий гриппа. В 1972-1973 годах была зарегистрирована эпидемия гриппа А (H3N2), которым заболели около 30% населения. В 1977-1978 годах вспыхнула эпидемия гриппа А (H1N1), она была связана с реинтродукцией чрезвычайно опасного вируса, исчезнувшего после пандемии «испанки». В 1979-1980 годах нагрянула эпидемия гриппа В, которая поразила около 10% населения города. Многие болели тяжело, с осложнениями. Лечились в основном средствами народной медицины: лук и чеснок, которые не только ели, но и заталкивали в нос, вьетнамский бальзам "Звёздочка", водка. Популярными были порошки «Антигриппин», в состав которых входили аспирин, витамин С и димедрол. Все эти средства снимали симптомы, с болезнью боролся организм. Большой веры в них не было, люди просто ожидали, когда болезнь сама пройдёт. Поговорка тех лет: "Гриппом болеют семь дней, если лечиться, а если не лечиться – неделю".

Широкому распространению эпидемий гриппа способствовал тяжёлый морской климат.

Санкт-Петербург-Ленинград всегда славился повышенной влажностью воздуха и пронизывающими ветрами с Балтийского моря. Обилие осадков, лужи и слякоть, при отсутствии модельной водонепроницаемой обуви, заставляли нас ходить с постоянно мокрыми ногами. Галоши в то время уже никто не носил.

Первый год моей жизни в городе был для меня временем адаптации, которая осложнялась повальным распространением гриппа. Было такое ощущение, что все вокруг кашляют, чихают и сопливят. Прогулять занятия было очень легко. Достаточно было прийти в университетскую поликлинику и заявить о высокой температуре. Выданный градусник можно было подогреть и показать дежурной медсестре – справка об освобождении от занятий обеспечена.

Санитарно-профилактические мероприятия в те времена широко пропагандировались, но не были обязательными, до ковида оставалось 48 лет, да и народ был не такой послушный и страшливый, как сейчас. Несомненно, иммунитет населения в целом был намного сильнее, чем у нынешнего. Положение сильно осложняла специфика Ленинграда – наличие большого количества в центральной части города «коммуналок», в которых часто на 16 комнат, то есть на 30-40 жильцов, приходилась одна кухня и одна уборная. Вдобавок чудовищная давка в общественном транспорте, вечные очереди. Тем не менее, масок во время эпидемий никто не носил. Заставить людей носить в общественных местах маски, ограничивать их передвижение и контакты власти не решались, но и сложа руки не сидели.

Первая вакцина против гриппа была разработана в СССР в 1936-1938 годах. Во время войны и в послевоенные годы работы были приостановлены. Устрашающая по своему размаху эпидемия гриппа 1972-1973 годов заставила резко активизировать работы по созданию отечественной противогриппозной вакцины. Головным научным учреждением, которому было поручено скорейшее исполнение работ, стал Ленинградский научно-исследовательский институт гриппа, который был создан в 1967 году. Расположен он был недалеко от Университета, по адресу: ул. Профессора Попова, д. 15/17. В 1971 году институт начал работать по программе ВОЗ.

Для испытания вакцин, как известно, требуются подопытные. По неофициальным каналам, как именно не припомню, мы, студенты, узнали о весьма заманчивом предложении стать волонтёрами в клинических испытаниях «вакцины мужества», как её тогда называли. Условия были сказочными. Всего за неделю испытаний в стенах Института гриппа, которую покрывал больничный лист, освобождавший от занятий, нам обещали комплексное обследование здоровья, улучшенное питание и около 100 рублей вознаграждение, что было огромной по тем временам суммой, примерно три стипендии.

Естественно, я со товарищи, моими лучшими друзьями, ничтоже сумняшеся и ничтоже бояшася, на это дело подписались. Обследование мы прошли успешно и были допущены к испытаниям. Ничего особенного. Все испытуемые – студенты, компания весёлая, занятная. Трёхразовое питание. С утра мы могли быть свободными, к вечеру обязаны были явиться в клинику, где проходили осмотр. Те, кто имел хоть какие признаки заболевания или повышенную температуру, с испытаний снимались. На ночь палату закрывали на ключ, выходить не разрешали, но оставляли целый титан горячего, вкуснейшего фруктового киселя и белый хлеб, тоже очень вкусный, в неограниченном количестве.

Утром дня начала испытаний доктор сообщил нам, что мы участвуем в испытании вакцины, которая будет защищать от всех видов гриппа. Добровольцы в этом деле совершают подвиг во имя спасения других людей. Проект принципиально новый, в какой-то степени опасный, посему мы совершаем подвиг. Сама процедура заключалась в том, что в нос чем-то пшикнули. После этого каждый час медсестра измеряла температуру, даже когда мы спали. Выходить из палаты было нельзя целые сутки.

Никаких особенных ощущений я не испытал, температура оставалась нормальной.

С того дня я уже никогда в своей жизни не болел гриппом в настолько тяжёлой форме, чтобы пропускать занятия или не идти на работу. То же самое могу сказать о моих друзьях, участвовавших в проекте.

Успешное завершение испытаний наша компания отметила в лучшем заведении Ленинграда всех времён – плавучем ресторане "Кронверк" что с 1971 года был пришвартован к правому берегу Невы у Петропавловской крепости. Ресторан этот размещался в настоящей баркентине «Сириус», построенной в Турку, в 1947 году, в счет репараций, наложенных на Финляндию по условиям мирного договора.

После окончания Университета я восемь лет проработал в изыскательских партиях, в лесах, полях и болотных массивах. Обязательными были две прививки – от энцефалита и от столбняка. Прививки эти были специальные, очень дорогие и проходили в три этапа со значительными временными интервалами. Прививка от энцефалита, под левой лопаткой, до сих пор изредка побаливает, спустя сорок четыре года. Обе прививки имеют защитную силу до конца моей жизни.

Вирусология и санитарная эпидемиология в СССР в те годы, несомненно, были на высоте, по крайне мере в Ленинграде. Кроме гриппа не могу припомнить ни одного случая каких-либо инфекционных заболеваний в студенческой среде, даже пищевых отравлений, при том, что в общежитии мы жили довольно тесно – 4-5 человек в одной комнате площадью 20 квадратных метров, общие туалет и кухня на этаже.

К сожалению, достоверная научная информация о достижениях отечественной вирусологии всегда была и остаётся государственной тайной, наряду с правдивой информацией об эпидемиях.

Глава восьмая

Когда я перешёл на второй курс биофака Ленинградского государственного университета, у меня появилось желание и возможность пожить вне шумного студенческого общежития, на съёмной квартире. Лишних денег у меня не было, но двое моих друзей, которые сняли большую комнату в коммуналке, в центре Ленинграда, пригласили меня пожить с ними. Предложение было заманчивое. Общежитие биофака находилось в Старом Петергофе, это полтора часа езды до Университетской набережной, где мы учились, а от дома, где квартировали мои друзья – десять минут пешком. Предложение я принял.

Комната размещалась в знаменитом трёхэтажном особняке Голицыной на углу улиц Дзержинского (Гороховой) и Гоголя (малой Морской), известном как Дом Пиковой дамы. Построен он был в XVIII веке, неоднократно переходил от владельца к владельцу, надстраивался, обрастал флигелями, каменной оградой и даже садом.

Тем не менее, описанный А.С. Пушкиным, он и сегодня вполне узнаваем.

Сам Александр Сергеевич в 1832—1833 годах жил неподалеку и дом этот знал лично. Он снимал квартиру из 12 комнат, а также конюшню и сарай для экипажей на Гороховой улице, в доме № 14. Пушкин неоднократно бывал в особняке Голицыной, пока старая княгиня, недовольная его вольнодумными стихами, не отказалась его принимать.

По сей день можно видеть окна третьего этажа, где Пушкин «поселил» Лизу – воспитанницу старой графини из «Пиковой дамы». Внутри дома сохранились как парадная четырёхмаршевая лестница, так и боковая – винтовая, по которой в повести поднимается Герман.

Современный адрес дома – Гороховая 10. Улица Дзержинского была переименована обратно в Гороховую в 1991 году.

Комната, в которой мы жили, вполне соответствовала уровню петербургского особняка и была в хорошем состоянии. Период пребывания в ней для меня запомнился незаурядным событием, очевидцем которого мне довелось стать, а именно мощным разливом реки Невы, вызванным нагонной волной с Финского залива, что стало причиной серьёзного наводнения.

Случилось это осенью 1975 года, в ночь с 28 на 29 сентября.

28 сентября в 1975-м выпало на воскресенье. На следующий день, в понедельник 29 сентября, должно было состояться моё первое занятие на военной кафедре ЛГУ, которая располагалась через дорогу от биофака, в здании исторического факультета. Надлежало явиться туда чистым и опрятным, коротко подстриженным. Стричься мы не стали, тогдашние студенты причёскам уделяли особое внимание. Я готовился к неприятному разговору, но первое занятие на военной кафедре не состоялось. Природная стихия воспрепятствовала.

Наводнения в Петербурге-Ленинграде в большинстве случаев связаны с сильным, устойчивым ветром с Балтийского моря.

Не помню, как мы узнали или догадались о надвигающемся наводнении. Телевизор мы не смотрели, радио не слушали. Помню, как мы вышли на Дворцовую набережную к Зимнему дворцу (пять минут ходу от нашего дома). Была уже ночь. Народу на улицах не было видно, общественный транспорт не ходил. Дворцовый мост не был разведён, и мы пошли на него. Стояли на середине моста, откуда открывается потрясающая панорама исторического центра города, смотрели, как свинцового цвета речные волны бегут вверх по Неве. Хорошо было видно, как вода поднимается по стенам гранитной набережной стрелки Васильевского острова, и как она начинает разливаться вокруг зданий Кунсткамеры и Университета, куда мне предстояло на следующий день явиться.

Холодно не было, ветер был сильным, но не пронизывающим. Торжественное чувство причастности к чему-то необычному, великому заполняло душу. Вспоминались строки пушкинского “Медного всадника”, в котором было описано самое страшное наводнение в Петербурге, благо сам Всадник был на виду. Немного страшно стало, когда серая невская вода стала быстро подниматься под пролётом моста, всё ближе к нашим ногам. На мосту, кроме нас, никого не было.

Всё же мы решили дождаться развязки, увидеть наводнение в его полной красе. Когда вода хлынула на левый берег, мимо Зимнего дворца и пошла вверх по Невскому проспекту, мы поняли, что пора ретироваться. Благо тротуары ещё не были залиты водой, мы быстро добежали до дома. Вот так я окунулся в атмосферу сразу двух знаменитых поэм А. С. Пушкина на их исторических местах.

На следующий день мы узнали из газет, что это было пятое в истории города по высоте подъёма воды наводнение. К четырём часам утра 29 сентября 1975 года вода достигла максимума, поднявшись на 2 метра 70 сантиметров выше ординара по Кронштадскому футштоку. Вода залила Васильевский остров, Петроградскую сторону, Ждановский, Октябрьский районы, был затоплен Сестрорецк. Работа десяти крупных заводов была остановлены. Высокий уровень воды держался почти два часа. На станции метро «Горьковская» создалась аварийная ситуация – вода хлынула на станцию.

Васильевский остров был полностью покрыт водой. Подвальные помещения во многих районах затопило, материальный ущерб был значительный. Здание Двенадцати коллегий, где размещался мой родной биофак и соседнее здание истфака, где находилась военная кафедра ЛГУ, были закрыты, занятия отменены.

Никто во время наводнения не погиб, а в ленинградском зоопарке в эту ночь даже родился жирафёнок.

В конце 1980-х – в начале 1990-х в Ленинграде, а затем в Санкт-Петербурге развернулась острая дискуссия на тему нужны ли городу инженерные сооружения в Финском заливе для защиты его от нагонных наводнений. Существовала сильная оппозиция строительству дамбы в Финском заливе под предлогом неминуемой экологической катастрофы после завершения проекта. Строительство дамбы сильно затормозилось. Горячие головы даже требовали разобрать уже построенное.

В то время я уже был активным участником природоохранного движения, выступал в прессе, на телевидении. Строительство дамбы я поддержал, хотя это вредило моему реноме молодого, непримиримого, весьма перспективного активиста. Как специалист я прекрасно понимал, что дамба это единственный шанс защитить Ленинград-Санкт-Петербург от разрушительных наводнений, сила которых с годами нарастала по причине глобального потепления.

В 2011 году дамба была принята в эксплуатацию и в ноябре того же года доказала свою эффективность, приняв на себя удар очередного мощного наводнения. Сегодня уже никому не придёт в голову отрицать необходимость дамбы и её значение для Санкт-Петербурга.

Глава 9

После моего успешного завершения курса обучения в Ленинградском государственном университете и прохождения военных сборов, мне выдали диплом, присвоили звание лейтенанта артиллерии в запасе, и осенью 1979-го я приступил к работе в Ленинградском областном государственном проектном институте Севзапгипрозем, в должности инженера-почвоведа. Отдел наш размещался на втором этаже трёхэтажного здания по адресу: Исаакиевская площадь, 4, на восточном краю площади, у памятника императору Николаю I. До революции это здание принадлежало Министерству земледелия. При советской власти здание занимала академия ВАСХНИИЛ, в нём когда-то работал Николай Вавилов. Здание хорошо сохранилось, вплоть до бронзовых дверных ручек и дореволюционного лифта.

Устройство нашего отдела, по-видимому, также сохранялось с тех времён. Спартанская обстановка, ничего лишнего, никаких портретов и украшений. Канцелярские столы стояли в три ряда в ширину и глубину. В последнем ряду сидели – по центру начальник отдела, по правую и левую руку – начальники отрядов. Они наблюдали за подчинёнными. Большая комната была проходной в маленькую, женскую комнату, где уютно помещались наиболее опытные, немолодые сотрудницы. В первый год работы я ещё застал счёты и арифмометры, которые вскоре были заменены на калькуляторы. Отчёты писали от руки и отдавали в печать машинисткам. Оригиналы карт вычерчивали стальными перьями и тушью, работа утомительная и для зрения не очень полезная. Никто не унывал, ибо корпеть в четырёх стенах приходилось не очень долго, большую часть года мы проводили на свежем воздухе, в экспедициях.

Работа нашего отдела делилась на два сезона: полевой и камеральный. Мужчины предпочитали полевые работы, которые могли растянуться с мая до ноября.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69848332&lfrom=174836202) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.