.
И Дарис исчез.
Мне резко стало холодно – и сразу же тепло, будто кто-то укутал меня в шелковую шерсть. Я распахнула глаза: Дарис стоял на коленях спиной ко мне, а над ним, сжимая его горло одной рукой, возвышался Келлфер. На меня он, к счастью, не смотрел. Я пошевелила кистями: они были свободны, только саднили, а ткань лежала рядом. От шеи и до пояса я была увита каким-то слабо мерцающим и, главное, абсолютно непрозрачным материалом.
–Какого… – прохрипел Дарис, отчаянно пытаясь освободиться.
–При мне насилия не будет! – отчеканил Келлфер. – Раскрой глаза: она же даже убежать не может! Или ты держишь себя в руках, ничтожество, или клянусь Светом, я лично посажу тебя в ту клетку, откуда ты ее достал, – сквозь зубы процедил он. Глаза Келлфера горели огнем, который испугал меня, и на секунду я поверила, что этот страшный человек почему-то способен и на такое жестокое наказание, и даже на большее.
Запястья ныли, низ живота продолжал пульсировать. Я собрала всю свою храбрость и, стараясь не смотреть на багрового от бессильной ярости Дариса, обратилась напрямую к его отцу:
–Келлфер, я думаю, Дарис не виноват. Не нужно!
Шепчущий отпустил сына, и тот мигом вскочил на ноги. На шее его краснели кровоподтеки.
Зеленые глаза Келлфера словно иглами впились в мое лицо. Некоторое время он только смотрел, не отвечая, а потом зло усмехнулся:
–Нам лучше поговорить наедине, я полагаю?
–Да! – с пылом ответила я, решив, что отступать некуда. Сейчас или никогда! Все равно в его глазах падать ниже уже некуда…
Я ощутила ревность Дариса, и когда он схватил меня за предплечье, прямо поверх ссадины от пут, я вскрикнула. Боль прокатилась по моему телу и почему-то снова отозвалась волной наслаждения. Тело получало удовольствие, как и велел мой хозяин.
Я отвернула от обоих мужчин лицо, надеясь, что они не заметили происходящего со мной.
–Отпусти ее, Дарис. – Келлфер впервые назвал сына эти именем, и Дарис, и я одинаково удивленно вскинули головы. – Или я тебя заставлю.
Дарис оскалился, показывая свои белоснежные, безупречно ровные зубы, и прошипел:
–Да ну? Как же? Ты не имеешь права вмешиваться в дела мои и того, что мне принадлежит. И потом, ты же не будешь здесь ше…
И он рухнул на землю, как подкошенный. Пальцы его скользнули по моей коже, царапнули ногти – я была свободна.
9.
Я остолбенело рассматривала руку, не решаясь поднять на Келлфера взора. Мне казалось, что он пылает, как охваченный пламенем лик пар-оольского божества.
–Была жена, стала уже вещью, – заметил он иронично. – Сдается мне, я знаю, о чем ты мне хочешь рассказать. Но сначала помойся, у тебя по ногам течет. – Его голос мог бы резать металл.
Я вспыхнула: и правда, влага ощущалась на внутренней стороне бедер, а подол был задран выше колен. Хорошо еще, если он не увидел чего-то выше. Какой стыд! Я натянула подол почти до щиколоток. Сердце рвалось, дыхание то ли замерло, то ли сбилось, я все никак не могла втянуть воздух.
Келлфер кивнул и неторопливо, не оборачиваясь, пошел к гроту.
Отмерев, я бросилась вверх по течению реки, не разбирая дороги. Мои шаги были такими громкими, что отдавались в пустоте тоннеля, и с каждым я бежала все быстрее и быстрее, почти спотыкаясь. Мысль о проклятой, предательской, развратной и такой неуместной жидкости, холодившей сейчас тонкую кожу между ногами, сводила меня с ума. Келлфер не понял, это не текло, это Дарис задел ноги, когда вытаскивал руку… Проклятие! Я бы никогда не смогла объяснить это Келлферу. Никогда.
Тусклая в темноте вода преградила мне путь, и я запнулась, как пришпоренная скаковая лошадь, чуть не покатившись вниз. Пульс набатом стучал где-то в ушах. Я сделала шаг к краю и с усилием опустилась на колени. Вода была ледяной. Я поводила своей горячей рукой по поверхности, пропуская поток между пальцами.
Мне почему-то пришло в голову, что Келлфер, как и его сын, мог бы идти за мной, чтобы застать меня в таком положении, я даже обернулась, вглядываясь в темноту: только у самой речки горели несколько уже почти растаявших свечей. Из черного проема никто не выходил, я не слышала шагов, не замечала отблесков. Как мне удалось не сломать себе ноги в этой кромешной черноте?
Келлфер не шел за мной. Конечно, не шел. Я злилась на себя, что предположила такую глупость. Я не была ему интересна.
Стояла тишина, вода текла неслышно, без брызг, и только свечи чадили и вздрагивали с тихим треском. Дарис остался лежать там, за поворотом, а Келлфер и вовсе, наверно, вернулся к очагу. Вдруг я поняла, что осталась по-настоящему одна, и тут же горячее, неизжитое возбуждение оглушило меня, подмяв и страх, и стыд.
Я набрала в ладонь ледяной воды и окатила себя между ног. И еще, и еще. Прикасаясь к себе там, где совсем недавно разжигал огонь Дарис, я скользнула чуть глубже, чем нужно – и все отозвалось острой, ничем не прикрытой сладостью. Я продолжала двигать пальцами в каком-то нездоровом исступлении, желая только, чтобы отец Дариса не видел меня такой – возбужденной, с пересохшими губами, ловящей даже болезненные касания, я хотела, чтобы этот пик неудовлетворения прошел, мысли очистились, чтобы я смогла думать о чем-то, кроме того, что со мной так и не случилось. Снова в моей памяти всплыли похожие на капкан объятия, и сладкая боль, и срывающееся дыхание моего будущего супруга. Я представила, как он насаживает меня на себя, удерживая за пояс, чтобы я не могла двинуться, и как смотрит на меня своими восхитительными зелеными глазами, полными огня. Эти глаза, рядом, на расстоянии ладони – все, что осталось во мраке моей фантазии, и когда я поняла, что они принадлежат другому человеку, то была вынуждена зажать рот рукой, чтобы не закричать в голос, достигая пика. Я продолжала конвульсивно сжиматься, насаживаясь на собственные пальцы – намного глубже, чем позволял себе вонзить в меня Дарис. Пытаясь прийти в себя и не желая прекращать, я ущипнула тот бугорок над лоном, которого касался язык Дариса, и эта боль погрязла в наслаждении, лишь продлевая его.
Сколько я просидела там, зажав руку между ног, будто протряхиваемая разрядами молний? Кажется, я забыла, как дышать. «Келлфер, Келлфер, – повторяла я мысленно, будто это что-то меняло. – Почему, Свет, почему?» Произошедшее стало для меня ужасающим, неудобным, немыслимым открытием, грязным и постыдным. Оно меняло все.
Надеюсь, Келлфер ничего не слышал? Надеюсь, он не понимает? Он не заметил?
Я принадлежала Дарису. Душой и телом, целиком. Он, безусловно, заберет меня, так какая же разница, чьи глаза я вижу на его лице? Я дала себе обещание, что Келлфер никогда не узнает об этом и, боясь промедлить больше, смыла следы своего позора, спустила юбку ниже и на дрожащих ногах вернулась в грот.
10.
Келлфер сидел у очага: Илиана сложила его из камней, притащенных Дарисом из заваленных тоннелей. Деревяшки тлели, отбрасывая блики на серые стены, но это умирающее пламя совсем не грело. Бушевавший в груди пожар ярости застилал все, но постепенно, вдох за вдохом, успокаивался, позволяя посмотреть на ситуацию более здраво.
«Не хочу! Нет!»
Ее искаженное мукой и наслаждением лицо оттиском впечаталось в его память. Разметавшиеся золотые волосы, связанные руки, кровоподтеки на груди и ногах – как же сильно нужно было сжать, чтобы оставить такие даже на тонкой коже! – и отчаянно, умоляюще искривленные полные губы, закрытые глаза. Кисти стиснуты в кулаки, и пальцы ног поджаты.
Бедная Илиана.
Келлфер остановил себя: почему он жалеет Илиану, эту змею, низведшую Келлтора – нет, уже Дариса – до уровня животного своим пагубным влиянием? Разве не должен он потребовать у Илианы, чтобы отпустила мальчишку, и так уже натворившего почти непоправимого? Разве не стоит ее после этого убить, чтобы больше никто не попался?
«Нет, – ответил себе Келлфер, ворочая палкой горящие угли. – Сначала я выслушаю ее. Ей здорово досталось. Она не заслужила смерти».
Интересно, она с самого начала понимала, что сделала с Дарисом? Или только сейчас, оказавшись зажата между землей и его телом, вдруг осознала, что ради шанса освободиться зашла слишком далеко?
Да и что такое «слишком далеко» для того, чья жизнь висит на волоске? Можно ли ее осудить?
Илиана. Полная противоречий, тихая, покорная и вместе с тем несгибаемая, ведущая какую-то свою тайную игру, имевшая над Дарисом огромную власть – и похоже, по-настоящему принадлежащая ему. Неужели сын догадался закрепить кровью ее клятву?
Ненавидящая его сына и попросившая за него, несмотря на свою ненависть. Не поднимающая на Келлфера глаз после их первого разговора. Теплая, стремящаяся организовать даже во временном и ужасающем их жилище настоящий уют. Надломленная, просыпающаяся по ночам от кошмаров.
Но что наиболее беспокоящее – необученный знаток разума. А значит, привыкшая к безумию и горю, но не умеющая справиться с ними.
–Я не поблагодарила вас за помощь, – прервал его размышления тихий голос. – Спасибо. На Дариса что-то нашло. Не нужно думать, что мы…
–Мне нет дела до того, что вы делаете, – отрезал Келлфер, убеждая больше себя, чем смущенно смотрящую себе под ноги Илиану. – Что ты хотела мне сказать?
–А Дарис точно спит? – спросила Илиана, присаживаясь напротив. Огонь выхватил из темноты ее бледное лицо и позолотил длинные локоны. – Я не думаю, что ему стоит меня слышать.
Она тяжело дышала. Боялась.
–Он проснется через пару часов.
–Хорошо. – Илиана замолчала, теребя край созданного им полотна. – Я не знаю, с чего начать, – призналась она наконец.
–С того, на чем мы остановились в прошлый раз. Как ты свернула мозги моему сыну.
–Я же говорила, я не пыталась ничего сделать, – подняла она на Келлфера глаза. В слезах ее зрачки казались громадными. – Клянусь вам. Я готова поклясться так, как пожелаете, чтобы вы поверили.
–Не достаточно тебе клятв? – беззлобно усмехнулся Келлфер.
Илиана зарделась.
–Это же другая клятва.
–Да, но почему ты решила, что я не воспользуюсь этим? О клятвах мне известно больше, чем Дарису.
–Вы лучше.
–Ты так думаешь. – Келлферу понравилось, что на лице Илианы не отразилось сомнения. – Ты хочешь стать его женой?
–Нет, – мотнула она головой. – Я никогда не хотела. Но быть чьей-то женой лучше, чем быть мертвой. Я же всегда могу развестись.
–Ты потрясающе необразована во всем, что касается магии. – Келлфер не спрашивал. – Какую клятву ты дала? Точно. Или я не смогу помочь тебе.
–А вы хотите мне помочь? – в ее голосе прозвучала робкая надежда. Вдруг Илиану захотелось обнять, крепко, чтобы она почувствовала себя защищенной, а не находящейся среди врагов. – Я же могла случайно навредить вашему сыну. Вы не ненавидите меня?
Сказала – и зажмурилась, ожидая удара. Действительно, почему ненависть не сжигает его сердце?
Нет, невозможно так хорошо играть!
–Я верю, что ты не отдавала себе отчет в своих действиях.
–Спасибо! – воскликнула Илиана.
Она вскочила – но лишь чтобы упасть на колени и поклониться лбом в пол, вытянув вперед руки. Келлфер, не раз встречавшийся с обычаями Пурпурных земель, не удивился, но внутри зарычало непонятное ему самому неудовольствие.
–Не кланяйся мне.
«Я тебе не Дарис, меня не заводит подчинение».
Илиана так же невесомо поднялась и снова села напротив. Глаза ее мерцали в темноте.
–Вы знаете, как это исправить? Скажете мне? Я все сделаю.
–Не знаю, – ответил Келлфер мрачно. – Твой дар – очень большая редкость. Я им не обладаю. Могу предположить, но мне нужно больше информации, а ты даже не знаешь, на что обращать внимание. Пустишь меня в свои воспоминания?
–Ч-что? – переспросила Илиана. – А что вы сможете увидеть?
–Все, – ответил Келлфер. Он знал, что голос его звучит отстраненно, но внутри отчего-то гулко колотилось сердце.
–Может, я все же расскажу? – как-то потухла Илиана. Раньше он бы посчитал это игрой, но сейчас, приглядевшись к девушке, склонен был поверить, что ей просто стыдно. – Я не могу все показать.
–Ты будешь вспоминать произошедшее во всех возможных деталях, а я увижу эти воспоминания. Если твоей мысленной дисциплины достаточно, ты не покажешь мне ничего, что не относится к делу, – пояснил он.
–Но ведь вы же говорили, что лучше не шептать?
–Это такое тонкое воздействие, что след от него даже я не поймал бы.
Илиана встала, чтобы поставить на огонь воду. Келлфер наблюдал, как она ходит туда-сюда, и был рад: он и сам хотел бы отсрочить это логичное, рациональное, единственно верное решение. Илиана установила на дымящиеся угли чугунную чашу и села, скрестив руки и ноги.
–А мои мысли – тоже часть воспоминания? То, как они заставляли меня каяться, и что я думала – очень личное. Простите. Я не отказываюсь, но если есть возможность, хотела бы оставить это только в своей памяти.
–Да, мысли – часть воспоминания. Но ты можешь не вспоминать, о чем думала тогда, лишь события.
–Если у меня достаточно мысленной дисциплины, – хмыкнула Илиана. – Вы же понимаете, что никто и никогда меня ей не учил?
–Не страшно. Если твой будущий супруг разрешит, тебя можно обучить в Приюте.
–Он же не разрешит. Вы же видите, какой Дарис.
–Ну почему же. Если снять с него морок, делающий его похотливым животным, под ним обнажится не такая уж и плохая суть, – заметил Келлфер. – Ни один знаток разума, даже обученный, не может создать любви. Дарис по-настоящему любит тебя. И если спросишь меня, он славный парень.
–Мне жить с ним всю жизнь, – вздохнула Илиана. – Можете немного о нем рассказать? Пожалуйста.
–Тянешь время? – приподнял бровь Келлфер.
–Да, – виновато улыбнулась девушка. – И набираюсь храбрости. И правда очень хочу знать, с кем связана и в чьей власти нахожусь.
Она смотрела на Келлфера, ожидая его решения, и накручивала на палец край рукава. Келлфер кивнул:
–Он воспитан матерью, которая его обожает. Привык к щедрости и теплу. Он участвовал в последней войне, командовал большим отрядом и вернулся героем. Его подчиненные очень любят его именно за эти щедрость и тепло, которыми он окружает даже тех, кто ему безразличен. Однако есть и другая сторона – парень привык, что все слушаются его и боготворят, привык быть влиятельным. Это сделало его капризным. Он не столько любит власть, сколько боится ее потерять. Не хочешь, чтобы он сжимал пальцы на твоем горле – не перечь ему. – Келлфер остановился, гоня от себя прочь образ Илианы, сидящей в помпезном золотом кресле в гостевом зале Солнечного замка, и, по сути, привязанной к нему. Сейчас девушку стоило хотя бы немного успокоить, а вовсе не пугать. – Он довольно добр, насколько я могу судить. Импульсивен. Вполне умен, находчив. Умеет сострадать, хотя жалеет далеко не всех. Во вверенной ему провинции люди живут счастливо и небедно, и он лично разбирает сложные тяжбы между ними. Совсем не практичен, – Келлфер грустно усмехнулся. – И выполнит твой любой каприз, раз уж так любит.
Чем больше он говорил, тем ниже Илиана склоняла голову.
–Я чудовище, – вдруг надрывно проговорила она. – Правы были пар-оольцы. Может быть, мне место в клетке, а после – на эшафоте. А знаете, я ведь правда подумала, что его возбуждают осужденные на смерть. Я превратила хорошего человека, о котором вы говорите, в… это. Вам пришлось ударить сына из-за меня.
Келлферу показалась, что Илиана плачет, но плечи ее не вздрагивали. Она только закрыла лицо руками и замолкла, не шевелясь, будто слилась с тюком, на котором сидела.
Тишина была звенящей.
Келлфер встал, не особо раздумывая, и сел рядом с девушкой. Та не подняла головы, будто не ощутила его присутствия.
