Александр Рожковский "Лифт на луну. Сборник рассказов"

Торжественный ужин. Свечи. Обгоревшие физиономии мужиков дефилирующих слегка навеселе и поголовно в белых рубашках. Декольтированные и благоухающие крепкими южными французскими и итальянскими ароматами женщины. Всё проходило достаточно традиционно. Танцы. Искусственная ёлка. Обливающийся пОтом под своим одеянием Дед Мороз и шампанское. Диссонировало со всем этим лишь совершенно незнакомое небо над головой и пять миль от ватерлинии до твердой земли, придавленной океаном.

Неожиданно все стихло, и на условной палубной сцене появился Артем (Мишкин сын) – во фраке, белоснежной рубашке с приподнятым воротничком, обхваченным маленькой черной бабочкой.

В руках он держал длинный футляр, напоминающий чертежный тубус.

Тема без лишней суеты поклонился, отрыл футляр и достал из него черный лакированный кларнет. Выдержал паузу, глубоко вздохнул и заиграл.

Мы вслушивались в пронзительные звуки инструмента в детских руках. Непрофессиональные пальцы Тёмы ставили мелодии неуклюжие подножки, и гармоника звуков оступалась на доли секунды.

Тогда же никто этого не замечал и не слышал, да и не хотели замечать и слышать ошибок и промахов. Мы жадно слушали глазами. А перед ними была трогательная щуплая фигурка маленького человечка во фраке, с кларнетом, посреди океана…

И вдруг пошёл снег…

Ночной свет палубных прожекторов наполнился белыми парящими точками, лениво планирующими на нас. Казалось, все незнакомые звезды на чужом небе ожили и стали к нам приближаться для установления дружественных связей.

Все оторопело молчали и протягивали неожиданному чуду ладони навстречу.

Снежинки падали на нас замирали и не хотели таять. Они просто на несколько секунд задерживались на плечах, волосах и затем смешно и беспомощно лопались…

А Темка играл и играл…

Мы продолжали танцевать, оглушительно стрелять шампанским и старались не переводить свои случайные взгляды на матросов, уносящих с верхней палубы насосы и баки с жидким снежным имитатором, подарившим нам сказку.

Рассветом нас должно было встречать Парамарибо.

Утро. Полное безмолвие и отсутствие моторного шума, который стал настолько привычным, что без него моментально у всех пропадал сон. Могу ошибаться, но человек двести высыпали на борт. Удивленные вопросы. Идиотские вопросы. Вопросы.

– Что случилось, почему стали?

– На мель сели!

– Какая мель, бензин закончился. Вон всю Атлантику прошли, не рассчитали горючку!

В утренней дымке едва заметные призывные очертания Южной Америки. Смотрим за борт вниз. Во дела!

Мих, а ты ночью слышал что-нибудь? – под водой совершенно отчетливо мутное, грязно-желтое дно. «Аркадия» словно не дышала.

– Па..а, ты мне марку Гвианы купишь? – подошедший Тёма приставал к отцу со своими первыми утренними словами, мечтая стать обладателем редких художественных марок, выпущенных в Суринаме.

– Куплю, Темыч, куплю, – похоже, мой «морской волк» был шокирован увиденным не меньше моего. Мишка смотрел вниз и напряженно думал. Думалось непросто. Новогодняя ночь даже на Экваторе не проходит бесследно и без последствий – Не, не, Тём, подожди, ты марку лучше сейчас у мамы попроси.

– Сань, думаю капитан тоже человек. Мож, посидели со старпомом ночью, за жизнь поговорили, ну и «тогой», – это было самое простое, что мог Миха предположить в те минуты. – Во, вляпались!

– Чего «тогой»? Мишань? Неужели сели? – мою фразу перебил рупор судового радио, призывающий всех собраться в музыкальном салоне.

Нет. Не сели мы на мель. Но можем. Если зайдём в дельтовое устье Гран-Рио и пройдём пару миль к порту.

– Мощный отлив с перепадом в десять метров не даёт никакой возможности пройти двадцать километров до Парамарибо. Риск очевиден. Кто не верит, может прыгнуть за борт и промерить глубину собственными силами, – с таким обращением обратился наш командор к присутствующим в музсалоне пассажирам.

Вот те раз. А как же быть со столь желанным проникновением в песню Алёны Свиридовой – «Парамарибо, город удивительной страны»?

Антоха попытался поделиться своими познаниями на тему приливов и отливов. И где он этого понабрался? От отца, наверное. Кто ж, как не отец…

– Па, во время равноденствия приливы с отливами особенно сильные, когда Солнце и Луна сходятся на одном меридиане, их двойное влияние увеличивает силу притяжения… – Тохе не дали продолжить. Начался спонтанный симпозиум, переходящий в словесную потасовку.

– Дайте Южную Америку!

– Да этот Суринам – болото с постоянными ливнями!

– Нас лишают целого Континента!!!!! —

– Ну, зайдем мы в этот Парамарибо, рискнем графиком дальнейшим. Да там ещё полгода назад амнистию устроили, так из тюрьмы Санто-Бома всех выпустили. Вам это надо? – капитан был категоричен и в тоже время благосклонен. – Там же нет ничего – Президентский дворец, ремесленный рынок да форт.

– Вы нас не убедили!!!

– Команду на рею!!!

– Нет, конечно, есть возможность спускать боты и идти по устью Гран-Рио.

Однако перспектива 10—15 миль плыть в ботах по мутной реке с крокодилами и змеями навстречу второму Дакару ни мне, ни Михе не улыбалась, да, похоже, никто из присутствующих и не принял это предложение с подобающим энтузиазмом.

Даешь Тринидад! Стоим два дня! Все. Перелом!

Через сутки нас встретит у устья реки Ориноко остров, бывший для Робинзона Крузо недосягаемым материком.

«Казус» встрепенулся, словно приоткрыл и без того открытые глазницы. Происходило то, что должно было происходить. Именно так. По его плану. Впервые за последние несколько дней маска улыбнулась. Наконец-то «Казус» дождался своего часа.

Сбывалась мечта наяву прикоснуться к далёкому детству, стать ногами на землю, о которой грезил с книжкой под подушкой, и самому почувствовать себя Робинзоном.

Хотя можно быть Робинзоном и без острова, и без Пятницы и шкур на плечах. Подпрыгивающий Пятница, овечья шкура и сказочно красивый остров – простые символы. Состояние человека совершенно не зависит от символов. Вглядитесь в идущих рядом с вами. Где-нибудь в суетливой толпе перехода метро Вы отыщете оставленного, бесконечно одинокого и утратившего последние надежды на перемены в своей каждодневной обыденности.

Мы проходили залив Пария, разглядывая открытый Колумбом остров, и каждый строил свои предположения о том, что скрывает плотное покрывало сельвы, наброшенное на хвост горного хребта Венесуэлы.

– Ну что, Санек? Воевать будем с «карибами»? – Мишка в полной боеготовности.

– Англичане уже навоевались. Хватит. Ты камеру подзаряди, да напомни мне пленок прямо в порту купить.– На этот раз мы решили объединиться семьями (в простом понимании этого слова) и ехать на обзорную по Порт-оф-Спейну с посещением, так называемого, «фаунистического резервата».

Я был наслышан о бережном отношении островитян к сохранности уникальной дикой природы Карибского архипелага, и подтверждение этому мы нашли с первого шага, только ступив на пирс в порту. Антон, чуть отойдя от собирающихся группами туристов, окликнул меня.

– Па, ты глянь что делается! – в метрах сорока от кормы «Аркадии», прямо у бетонного отлива ходуном ходили стайки рыб. Дело не в том, что это редкость, мальки есть везде. Меня поразили размеры и разноцветье плавающих особей под два-три килограмма весом.

Любоваться увиденным времени не было. Автобус, и вперёд.

Милый, сохранивший облик и традиции, бывший колониальный городок, разноцветный, приглаженный, подстриженный. Опять автобус, и вот – национальный парк – заповедник.

На входной центральной аллее предлагающие свои услуги доморощенные «гиды», напоминающие частных извозчиков у Курского вокзала. Только вместо «Такси, такси!» они наперебой выкрикивали «Найтив шоу, найтив шоу!».

– Миха, может, сами здесь разберёмся, что к чему, как-то глупо с группой три часа по парку ходить? – меня моментально все поддержали: и дети, сразу побежавшие по песчаным дорожкам в заросли, и жены.

Влажно и душно. Мы сняли майки, купили с арбы, превращенной в передвижной магазинчик, здоровых кокосов, а Михалыч, не удержавшись от восторженных од и панегириков Карибскому рому, приобрёл ещё два литровых бутыля местного напитка.

– Так и будешь с пакетом таскаться? Да на обратном пути взяли бы.

– Санёк, ничего, запас карман не тяготит. Так, на всякий случай. Вдруг этот с арбой уедет. Бегай потом.

Мы неспешно стали углубляться в глубину сада, а за нами неотступно стал следовать один из местных «гидов».

– Ай эм зе бест! Тен доллар! Ай эм зе бест! Тен доллар!

Нам он почему-то сразу понравился. Высокий, жилистый, кудрявая шевелюра обтянута вязаной красной шапкой, клокастая смешная борода и синяя майка с надписью «Тринидад» под изображением летучей мыши. «Гид» постоянно пританцовывал, улыбался и напевал. Его движения были пластичны и просты, однако моя попытка скопировать национальные «па» не увенчалась даже приблизительным успехом.

– Ю шайнинг лайк зе стар! – обращение «танцора» к Лёке нас сразило, определив решение и выбор. Лучше с ним, озорным добродушным местным спутником, чем в типовом коллективе и без него.

И началось! «Гид» распустил крылья. Он парил. Хватал меня или Антона за руку и бегом направлялся к всевозможным интересным уголкам. Он действительно много знал, а самое главное трепетно любил то, что знал. Цветы, кусты, камни. Показывая очередное дерево, он нежно его обнимал с влагой на глазах. Честно скажу, такой сентиментальности я давно не встречал.

– Лук, Лук, «Рейнбоу триз!» – обёрнутая вытянутой спиралью по уходящему далеко вверх стволу, радуга.

– Настиа, синсейтив грасс! – он даже запомнил и выучил имена за какой-то первый час, проведенный совместно с нами. Настя сидела на пушистой сочной зелени травы, а «гид» нежно проводил ладонью по кончикам лепестков, застилающих землю. Такое я видел только в фильмах, где используется эффект убыстренной съёмки. Лепестки на секунду задумывались и, свернувшись в трубочки, наклонялись к земле, спрятавшись от прикосновений. Живая трава! Мне захотелось приподняться над землей. Как можно здесь ходить! Вот здесь действительно уместна табличка «По газонам…».

Так перебежками, с познавательными остановками, мы очутились рядом с небольшим водопадом. На отполированной черной трехметровой скале – ядовито-рыжая вертикальная дорожка, омываемая струями. И метровый ручей внизу, убегающий в заросли.

Наш «природовед» с детьми и девчонками, встретив основную экскурсионную группу, застрял у кустов, над которыми замерли в невесомости несколько колибри.

Мы же с Михой отошли и, присвистнув от красоты водопада, решили увековечить место фотоснимком. Не обращая внимания на натянутую вдоль ручья веревочку с повешенными табличками, я, осторожно перескакивая по поросшим коричневым мхом камням, допрыгал скалы.

– Миха! Лови кадр! – я подобрал два булыжника, и, жонглируя ими, подставил плечи падающей прохладной воде. – Снимай быстрей!

Михалыч снять успел. И я успел подбросить камни. И водопад успел омыть меня. Все успелось. Из не успевших был только наш «гид». Душераздирающее «НОООУУУУ!! ДАНДЖЕР!» долетело до нас с минутным запозданием. Он упустил контроль.

Чертовы таблички! Я на них и в Москве-то не обращаю внимания.

А на ней просто и ясно было написано: «BIOHAZARD! DANGER!» («Бактериологическая опасность»). Даже веревочки натянули для таких вот, как я.

Посмотреть на купальщика подошел весь автобус.

Михалыч непроизвольно (а может, и вполне осознанно) сделал шаг в сторону, подальше от стекающих с меня капель.

Что делать-то? Заработать тропический шистоматоз от заползших под кожу маленьких и пронырливых простейших организмов и дожидаться результата? А циркария будет бегать под кожей из «угла в угол»?

О моём состоянии в тот момент можно прочитать в любом справочнике по психоневрозам.

– Санёк, а вдруг тут вирус лихорадки «Эбола», – Миха таким «шутливым» способом пытался вывести меня из ступора.

«Эбола»! Крохотная амеба из реки Конго, унесшая сотни жизней. Искупался и через две недели кровь из носа, и «полный вперёд» – смерть от шока.

– Сань, тут до Штатов рукой подать! Мы тебя американцам продадим. Сам знаешь, с деньгами у нас напряг, пусть испытывают на тебе вместо приматов боевые вирусы. Сэкономят на обезьянах. Ты ведь любишь животных? – меня бил озноб и захлестывала полная неразбериха в сознании, которое стало наполняться демоническими картинами ужасов с африканским оттенком. На мгновение мелькнул лик «Казуса». И голос Михи – откуда-то из другого мира. Ну, да. Кристально чистого мира. А со мной-то что делать? Скудные познания в медицине подсказывали только одно – надо немедленно продезинфицироваться.

– Бери пакет, пошли в кусты! – я обрёл прежнюю выдержку. Миха сразу меня понял. Забравшись в заросли, я скинул с себя всё, что было, встал на четвереньки и скомандовал:

– Лей!

Мишка, с полуслова вникнув в ситуацию, уже свинтил пробку с бутылки 47-градусного рома и, как хирург перед операцией, промывал свои руки.

– Бери трусы и не жалей жидкости! Отмывай!

Вы видели, как мать заботливо моет своё дитя, стоящее в ванночке?

Я на четырёх точках в одеянии Адама и Михалыч, пыхтя и отдуваясь, на коленях, любовно склонившись надо мной. Тонкая, чуть липкая струя, растекающаяся по спине, была в те минуты для меня единственным спасительным нектаром и возможным шансом полноценной жизни в будущем.

– Санёк, ты ж белый человек, «почти «европеец», а на них, в отличие от чернокожих, к счастью, смертоносная лихорадка почти не распространяется.

Слово «почти» я в тот момент люто возненавидел.

– Да ты посмотри на меня! – на мне после экваториального загара от белого человека осталась только всем известная часть тела, да торчащие из травы пятки, – Не, Миха, не убедительно.

Из зарослей появились Лёка с Антоном. Стоят, смотрят, как вкопанные.

– Может помочь?

– Ма, очень тебя прошу, оставьте нас вдвоем! – Нет, мне не было стыдно. Была вселенская досада за произошедшее и физическая боль в виде кусающегося рома в «отдельных местах».

Михалыч, войдя в роль спасителя человечества, словно банщик, работающий мочалкой в помывочном отделении, методично растирал меня, пытаясь успокаивать:

– Сань, мы с капитаном договоримся, он тебя в холодильное отделение поместит. Я точно знаю, что микробов можно глубоким холодом убить. Поэтому у нас в России и нет этой заразы.

– Это тебе что Амдерма навеяла? Ты тщательней меня обтирай, тщательней.

Мишкина операция по санобработке «пораженного» подошла к концу. Он, может быть, и продолжал бы ещё, но содержимое двух бутылок было полностью израсходовано.

Мы появились из зарослей. Наши экскурсанты смотрели на меня, как на прокаженного и обреченного человека с уже начинающей разрушаться матрицей ДНК.

Попрощались с нашим гидом, дав ему десять долларов. Я все же напоследок высказал ему просьбу поставить через пару недель в местном кафедральном соборе свечи за мой упокой.

Ставший уже родным Андрей на судне, на «всякий пожарный», вкатил мне в седалище антибиотики со словами «За дурной головой….», впрочем, продолжение вы знаете.

В 337 «Казус» злорадно хохотал. Возможно, если бы не упирающийся нижний край маски в мою постель, то полутораметровая деревяшка от переполняющих ее чувств ходуном раскачивалась бы на крючке.