Юрий Леонидович Полуэктов "В логове коронавируса"

Он едва ли не обожал брата, его силу, могутную фигуру, его доброту и безотказность. Это он пристрастил младшего к рассветным рыбацким схваткам, когда между тобой и рыбой только узкая полоска зари, отражённая в матовой воде, и смутный прохладный воздух готов принять трепещущее на леске серебристое чешуйчатое тело. Братья с детства любили рыбалку, но заводилой был старший. В своей жизни Олег ни разу не проспал зорьку. Серёга вставал, когда дым от костра уже дырявил утренний туманец. На клеёночке ждали, испускали парок две эмалированные кружки с густым свежим чаем. Две шаланды разрезанного повдоль батона, гружёные толстым слоем бутербродного, отдававшего маргарином масла и кругляками ливерной колбасы, манили и куражились, словно на их палубе не полумаргарин и ливер, а на пьедестале из настоящего сливочного масла насыщенного канареечного цвета гордо расстилалась душистая подкопчённая ветчина…

Казалось, сама человеческая сущность выдыхала все заводские заботы: нескончаемую гонку ради выполнения плана, бестолковые показушные оперативки у директора завода, полные крика и унижений, казавшиеся тем более отвратительными, что проводились после, в общем-то, выдержанных, деловых разборов различных неувязок и проблем на совещаниях у начальников производств. Сергей называл эти оперативки почетверговым воспитательным террором. Братья работали в КБ и формально директору завода не подчинялись, но на оперативки ходить приходилось. На берегу ушли из головы и бытовые неурядицы: постоянное торчание в очередях за едой, за одеждой и обувью, пороги и водовороты нескладного семейного потока.

Необычайно ранняя жара того лета высушила травку. Побуревший будыльник шелестел под ветерком празднично, как шуршал когда-то в их детских пальцах трофейный крепдешин молодой матери. Разговаривали, беседа текла подобно неторопливой равнинной речке, вбирала в себя притоки новых рассуждений – естественно и случайно – и каждой теме соответствовал тост, казавшийся собеседникам и оригинальным, и вовремя сказанным. Вспоминали студенческие стройки, тревоживший грудь азарт лесоповала, вроде как не совсем ещё забытый телом, когда мышцы переполняла молодая, упругая как лоза сила.

Потом в памяти всплыл тяжёлый и опасный зимний поход втроём с заядлым туристом Андрюхой Клюевым, одногрупником Сергея. Олег, учившийся в Куйбышеве, в авиационном институте, тогда специально прилетел в Ленинград, чтобы вместе пройтись по заснеженным сельгам Карелии. Мороз стоял под сорок градусов, но в полном безветрии антициклона и при каком-никаком солнце ощущался по-настоящему только ночами. Спали по шесть часов, при этом два часа из шести по очереди дежурили около всю ночь горевшей походной печки. Выходило на сон по четыре часа, и этого почему-то хватало. На четвёртый день пути из обледенелой рукавицы Олега, рубившего еловый лапник, чтобы на ночь подстелить его под палаткой, выскользнул единственный их топор. Целый час они все вместе топтали и рыли в темноте снег и отыскали-таки пропажу. Случайность, которая могла иметь тяжёлые последствия.

Поход получился непростой. Изначально их было пятеро, но двоих после первого перехода пришлось отправить в Питер. Витька Бастрыкин отморозил пальцы на ноге, а Гарик Истомин поранил топором руку. Ребят проводили назад на станцию, но до самой высокой вершинки в районе, дошли, как и планировали. Правда, из-за возвращения с маршрута задержались с выходом на связь на один день. Андрюхины родители чуть вертолёт со спасателями в тайгу не отправили. Досталось ему и от предков, и от спорткомитета. Хорошо, что мама братьев ни сном, ни духом о походе не ведала. Выпили за жизнь, за счастливое завершение той авантюрной экспедиции.

В перерывах между тостами спели любимый со студенческих времён Кукинский «Париж». Закат не сгорал бесцельно, а подсвечивал мир ровным розовым цветом. Много-много позже Сергей видел такой же закатный свет в столице Франции и увлечённо фотографировал облитый им Нотр-Дам-де-Пари. Но в те времена на крутом Уральском яру великолепный город мог существовать для них только в бардовской строчке про мешающий заснуть Париж. Им, работникам оборонки выезд даже в страны соцлагеря был закрыт.

Олег разлил остатки содержимого бутылки, блаженно улыбнулся, заглядывая в кружку и легонько раскручивая её содержимое:

– Ну, мужик, давай теперь за любовь!

– Завернул! Женщин с нами, слава богу, нет, какая-такая любовь тебе понадобилась? – шутливо закурлыкал Серёга. – Да и время не пришло за неё, проклятую, пить: у мужиков ни в одном глазу, а ты – за любовь! Слишком уж многозначно этот понятие. Всё сюда свалено, вперемешку. И первое трепетное влечение в школьниках, как было у меня с Мариночкой Родригес… да-а, когда поцелуи пламенны и безгрешны, как отголосок невозможного чуда. Невозможного среди нашей обыденности… Или любовь между блатным Петькой Копчёным и дворовой шлюшкой Любкой Воробьихой, по сути – удовлетворение самой низкой физической потребности. Я ведь, ты знаешь, очень рано узнал, как это бывает между мужчиной и женщиной, не помню только когда и как. Но точно помню, что было время, когда был ещё несведущ в этом… э-э… занятном деле. Помнишь, мы прятались в кустах акаций и смотрели на лежащие поперёк аллеи тела пьянющего Петрухи и Любки? Я совсем ещё не в теме был, спросил у Витьки Резаного: А что это, дескать, они делают? Витёк этак со знанием дела ответил, что он её сейчас трахнет или просто спустит. Я-то ничего не понял тогда, но уточнять у старших знающих пацанов постеснялся… – Сергей коротко хохотнул, восстанавливая в памяти сценку на окраине распаханного под огороды пустыря между вагонремзаводом и железнодорожной больницей. – Да! Любовь – это ещё и рутинная супружеская привычка. Я уже не говорю о всяческих половых извращениях… посему – конкретизируй, брат!

– Я завернул, а ты нагородил! Нет, я о высокой, безотносительной к физиологии любви. О светлом воспарении сердца. Ты вроде должен понимать, о чём я. Сегодня вот нам легко и радостно. Даже время как будто себя сдерживает, река никуда не торопится, всё благом полно. Говорят, во время молитвы это состояние достигается.

– Не знаю. Ходют слухи, что попы сейчас не настоящие. Они все под колпаком у КГБ.

– А… не мели попусту. Как были прежде Сергий Радонежский, Серафим Саровский, которые несли внутреннюю, сердечную молитву за людей, так и сейчас где-нибудь в скиту такой монах молится.

Олег замолчал, задумавшись, заглядевшись в закатную даль реки.

– И ты молишься, что ли? – Шутливое настроение не оставляло Серёгу. – Или учишься?

– Про молитву воздержусь, но вот я приезжаю сюда, слушаю, как булькатит в коряжнике Урал, вроде как, вечерние новости рассказывает. Поверх поймы степные увалы расположились, добры и милостивы, как древние бабушки из северных деревушек. Над головой – розовое покрывало. Чья-то рука медленно стягивает его на запад вслед за уходящим светилом. И сумерки ещё редкие и тёплые, как пуховый платок, и ночь тёплой ожидается. Птицы примолкли давно, и скоро замелькают, захлопают перепонками летучие мыши. Полёвки шуршат, подбирают наши объедки. И всё какой-то умиротворённостью свыше исполнено, и от всего от этого, Серёга, сама душа подымается, выше стремится…

– Поэт, ёлы-палы. Отчего же стихи не пишешь? Или кропаешь в тайне? Ладно, если бог заглянул на берег наш и сказал тебе, что всё это – тобой озвученное – любовь, то… тогда, конечно, за любовь!

Предназначенная первому дню бутылка была пуста. Выпитая норма сработала, внесла желанное отдохновение в их души, и… произошло то, что случается в девяти подобных случаях из десяти. Вечерние переживания подбили почать другую посудину, которая в распорядке плавания предназначалась второму, следующему вечеру навигации.

9

Открывая бутылку, Сергей пошутил:

– Вообще-то, партийцам за один присест больше двухсот пятидесяти граммов выпивать нельзя, по-моему, есть такая норма в вашем партийном уставе, но я, как несознательный беспартийный большевик, делаю для тебя исключение. Уж больно хорошо сидим! Зря придумали, что понедельник – день тяжёлый.

– Ещё один беспартийный большевик нашёлся! Давай лучше выпьем за помин души деда Коли, золотой мужик был!

– Давай! И за время, проведённое в Чкаловске. Бальзам на душу, как вспоминаешь, прямо сердце щемит. А какой замечательный там музей Чкалова!

Дед Николай по отцовской линии балагуром был и весельчаком, баянистом, частушечником. В детстве Сергей и Олег несколько раз ездили к деду с бабкой на Волгу. Забавно было путешествовать из Чкалова, как тогда назывался Оренбург, в Чкаловск, на родину знаменитого на весь мир лётчика. Жили дед с бабой Настей покойно и по-доброму размеренно. Дед, казалось, не мог сидеть без дела: работал на судостроительном заводе, после работы плотничал во дворе под навесом. По плотницкой части к нему обращались все соседи: дровни ли, колесо ли к телеге новое сладить, кровать для молодожёнов смастерить или гроб для покойника справить. В детстве дед был лучшим учеником в школе. После учёбы направляли его в Нижний, в училище, но он пошёл работать в судоремонтные мастерские: в семье не хватало денег.

Как и все деревенские, дед с бабкой, бывало, не чурались мата. Ругались не часто, без сердца, естественно вставляя в речь скоромное слово так, что оно слух и не резало, вроде как бытовая присказка. Иной раз дед ввернёт в разговор что-то непотребное, бабка ответит, а потом сокрушается: «Всегда-то на грех наведёт, чёрт старый!..» Выпивал дед редко, после чего бабка ему выговаривала: «Валах старый, ноздревастый, зенки залил. Под ноги свои кривые не смотрит, все половики сполостил. Ходи за ним, поправляй…» Дед терпеливо слушал её попрёки и время от времени покорно соглашался: «Хули говорить, хули говорить…» Когда дед плотничал под навесом, бабка выходила с вязанием или шитьём и устраивалась рядом. Такая у них была деревенская любовь.

Вместе с братьями у деда с бабкой постоянно крутилась внучка Танька, дочь старшего сына. Шустрая весёлая девчонка с большими, слегка на выкате, будто выдавленными, зелёными глазами, за что соседские мальчишки дразнили её лягушкой. Дед, бывало, Таньку жалел, поглаживая по голове: «Любовька ты моя растоптанная, ангел болотный». Двоюродная сестра оказалась заядлой рыбачкой и показала братьям все самые уловистые места в окрестностях. Её мать работала на молокозаводе и пару раз они втроём ходили туда за сывороткой для поросёнка. Тётя Зоя накладывала поллитровую банку настоящего мороженого, закрывала плотно крышкой и ставила банку в бидон. Потом заливала в него сыворотку, и счастливая троица с полным бидоном без проблем проходила мимо сторожа, кемарившего в заводской проходной. Дома сыворотка доставалась поросёнку, а с мороженым они уходили на Волгу.

Жили старики небогато, выручали корова и куры. Любимым лакомством мальчишек была картошка со сливками, томлёная в глубоком чреве русской печи в глиняной крынке. По случаю приезда внуков и отъезда домой резали курицу. Летом дед неделю пропадал в лесу, косил сено для коровы на зиму. Возвращаясь, приносил троим внучатам по букетику земляники.

Иногда вечерами старики с внуками садились играть в домино. Дед негромко своим мягким баритоном запевал, Танька с бабкой подхватывали бодрую песню, которую в Оренбурге братья ни разу не слышали:

Быстры, как волны, все дни нашей жизни.

Что час, то короче к могиле наш путь…

Однажды гостили на Волге зимой. Катались с высокой крутой горы на речной лёд: набивались в дровни человек по десять, друг на дружку, и летели с обрыва так, что дух захватывало. Вечером после катания бабка, глядя на возбуждённых внуков, вспоминала Чкалова, с которым, оказывается, в детстве жила на одной улице: «Отчаянный еретик был, с самой кручи летал. Дальше всех, на самую середину Волги». Еретик – это было любимое бабкино определение, несущее множество смыслов. В нём таились одобрение и восхищение или напротив, порицание и презрение. Истинное значение в каждом отдельном случае прорастало из контекста и интонации сказанного.

Один раз на Троицу дед со своим баяном приехал в Чкалов. На праздничную гулянку собралась городская родня. Все по материнской линии. Ещё до войны, спасаясь от коллективизации, из Ульяновской области в Оренбург перебралась мамина семья. Дед был хорошим печником, каменщиком, в строящемся городе устроился хорошо. Сначала жили на съёмных квартирах, потом купили дом в Новостройке. Вслед за ними потёк ручеёк племянников, всеми правдами и неправдами выбиравшихся из родного села. Работали тоже в основном каменщиками, постепенно обзавелись домами. Осели в городе двумя группами: в Новостройке и на Сырейке, по праздникам по очереди ходили друг к другу в гости. Был ли общественный транспорт в те годы, Сергей не знал. Это понятие стало осознанным только с появлением троллейбусов. До троллейбусов он ощущал себя исключительно пешеходом. И в новостройку ходили пешком. Ходили напрямую, через вагонное депо, пересекая железную дорогу на Москву. Пролезая под многочисленными вагонами, стоявшими на деповских путях, взрослые весело предупреждали друг друга: «Осторожно, не дай бог поезд тронется». Близкая опасность будоражила детскую душу, особенно на обратном пути, когда возвращались уже в темноте.

Дед тогда с частушками разошёлся так, что детей выгнали из-за стола на улицу, чтобы те не слушали его музыкальных похабств. Не хотелось уходить от пирогов с капустой и рыбой, от тазика с пельменями, где ещё изрядно оставалось ушастых бесхвостых головастиков, от квашеного в капусте тонкокорого арбуза, такого вкусного, что можно было, увлёкшись, съесть кусок вместе с коркой. Да и толку-то не было: разухабистый матерок поддавшего деда слышался на всю округу, соседи потешались от души, сидя на лавочках около своих домов. Потом гулянка переместилась во двор, под баян в круг вышла двоюродная мамина сестра Клавдия, черноокая и тёмноволосая красавица, ярко накрашенная, наряженная цыганкой, в длинной юбке, с алой розой у виска. Веселье вошло в самый разгар, шутливая куплетная перепалка, казалось, никогда не найдёт завершения. Накричавшись и наплясавшись, уселись за стол, и дядя Вася, муж тёти Клавы, самый старший из городских родственников, худощавый, с седыми висками, высокими залысинами, прикрытыми редкими, зачёсанными назад волосами, прямым красивым носом, на котором пучком завивались три чёрных волоса, ласково обнимал жену и говорил:

– Ах ты, скотина безрогая, всё-то никак не напляшешься!

Тётя Клава отмахивалась:

– Сиди уж, сивый мерин, хорошо, хоть ты угомонился!

Вокруг все смеялись, а Серёжке было непонятно, что тут смешного, если люди ругаются. Выпивали по рюмке, и дядя Вася с отчаянным надрывом в голосе затягивал свою любимую: «Бывали дни весёлые, гулял я, молодец…»

Родители братьев вернулись с Войны коммунистами. Они ходили на партийные собрания, во время выборов заседали в избирательной комиссии, а дед, хоть и воевал, был беспартийным. На следующий после застолья день Олег спросил деда с пристрастием:

– Деда, вон – папка с мамкой – коммунисты, а ты – нет… почему?

Дед запнулся от неожиданности, но нашёлся быстро:

– А я, знаешь, – беспартийный большевик…

Большевики в фильмах про революцию считались наравне с коммунистами, и успокоенные братья убежали играть в «казаки-разбойники».

10

Промокая хлебной корочкой последние, притаившиеся на дне банки крохи бычков и кислого красного соуса, неугомонный младший брат продолжал подначивать старшего:

– Ты всё же разобъясни мне, бестолковому, зачем ты подался в партию? Ты что, не видишь, какой в этой партии бардак творится, какое они нам всеобщее равенство устроили?

Олег мялся, мычал что-то вроде «как тебе сказать…» потом разродился словами:

– Ну, ты понимаешь, я подумал, если в партию пойдут порядочные люди, то что-то исправится.

– О-о-о, конечно! И придёт обещанный коммунизм, недолго ждать осталось, один только годик! – Сергей изображал наиполнейший восторг, а потом, сделав вид, что перешёл на серьёзный, тон, продолжил. – Может быть, ты и прав. Порядочным людям всё по плечу. У меня в голове возникла интересная мысль. Давай ты, как молодой начинающий коммунист, сходишь в партком и предложишь организовать на заводе выпуск холодильников. А то ведь просто безобразие, живем в развитом социализме, а за холодильником приходится в очереди полгода стоять. Представляешь, сколько за это время драгоценных продуктов испортится в семьях очередников по всей стране? Холодильник по сравнению с ракетой – безделица, комариная плешь. Ящик из штампованного железа да электронасос. Ну, ещё мелочёвка: реле, провода, трубки. А народ будет благодарен.

– Нет, не возьмутся. В области есть завод холодильного оборудования, выпускают холодильники. – Олег явно не въехал, что брат ёрничает. – Вот пусть и стараются.

– Делаем же мы пылесосы. Примемся делать ещё и холодильники, ликвидируем дефицит хоть одного товара широкого потребления.

– Нет, по-моему, нужна специализация.

– Э-э-э, да ты в партком идти стесняешься. Не бойся, не засмеют – по крайней мере, в глаза. Примут твою инициативу, рассмотрят и сообщат, что в данный исторический момент осваивать новую продукцию нецелесообразно. Вполне рациональный ответ. Проще сделать парочку ракет и ползавода накормить. Начальник производства под видом резерва, на случай брака, запустит пару лишних ракетных корпусов, а брака, глядишь, не случится. Поедет в министерство, поплачется: мол, добро пропадает, увеличьте план. Ему, конечно, пойдут навстречу. И всем хорошо: заводу, смежникам деньги дополнительные привалят. И на фиг заморачиваться с холодильниками? А этих ракет наделано уже столько, что две мировые войны можно выиграть, арсеналы полны.

– Ты стратег, однако. Не дай бог, конечно, но ведь может так случиться, что эти самые изделия, что мы с тобой сейчас делаем, как ты считаешь, без счёта и не очень-то разумно, окажутся в один момент очень даже востребованы, и наши моряки, их применяя, бо-о-ольшое спасибо нам скажут за то, что мы нервы трепали, клепая это проклятие врагам нашим. А вдруг и вправду, справедливо, что всё в этой жизни происходит не просто так?..

– Не накаркай… хотя, конечно, пашем-то мы добросовестно, если что, не стыдно будет за наши крылатые камешки, долетят туда, куда понадобится. А я сирый… как тебе сказать? Стратег-не-стратег, но к обстановке присматриваюсь. Ты на заводе сидишь, железом занимаешься, а я испытатель, по всей стране мотаюсь, все полигоны объездил, ориентируюсь. Половина институтов и предприятий на оборонку пашет. Перебор очевидный. Да, какая там половина – больше.

Сергей начал было распаляться, но осёкся, не считая для себя возможным волноваться по поводу происков стихии, а именно с ней, не управляемой здравым смыслом, сравнивал он жизнь в стране Советов. И заговорил уже спокойно:

– Вот ты хочешь автомобиль? – И не дожидаясь ответа, продолжил: – Хочешь-хочешь. И я хочу, и многие ещё, кто хочет. А машин нет. Вообще-то, они есть на рынке, но по завышенной в полтора раза цене. Тут, чтобы накопить хотя бы до официальной суммы, нужно не по-детски поджаться, экономить на еде, на одежде. Зарплатами-то нас государство не балует. Сократите, товарищи партийцы, в два раза выпуск ракет, клепайте легковушки, чтобы люди не думали, что социализм на самом деле недоразвитый. И много ещё чего можно настроить, создать, осуществить. Нас ведь реально боятся, и нападать не будут. Карибский кризис показал. Кеннеди-то быстренько свои ракеты из Турции убрал, узнав про наши ракеты на Кубе.

Олег разлил по кружкам водки, поднял свою, предлагая чокнуться.

– Кончай проповедовать антисоветчину. Вон в тех кустах особист сидит, пишет на магнитофон твои речи. Вернёмся, а нас под белы ручки и на нары.

Выпили, закусили остывшей, ставшей ещё вкуснее, ухой. Наваристая, она обещала превратиться в утешительный утренний студень.

– Может, как-то договорятся наши с америкосами. Сделали ведь «Союз-Аполлон». – Сергею не хотелось оставлять тему разговора. – Правда, после того полёта новых проектов нет, а неплохо было бы скинуться и что-нибудь совместное замутить. И нам, и им легче бы было. Слишком уж дорогие они, эти космические истории. А ведь интересных задач немеряно.

– Вряд ли. «Союз-Аполлон» – это здорово, но мне полёт представляется случайностью. А возможно, никакой случайности и не было, хитрые янки решили на халяву перехватить какие-то наши продвинутые технические решения. Получили своё и свалили, они ж ненавидят коммунистов. Их маккартизм – это как священная инквизиция в двадцатом веке. Кичатся демократией, а инакомыслие не терпят. Наш КГБ поносят за преследование диссидентов, а у себя с коммунистами так же обходятся, если не хуже. Никогда они с нами не примирятся. Их цель – быть первыми на планете, а тут – опаньки! – одна шестая часть суши не признаёт их первенства. Это тебе не заноза в заднице, такое терпеть они не хотят. Америка очень богатая страна, она позиционирует себя как владыка мира.

– СССР тоже богатая страна, только по «Голосу Америки» я не слышал, чтоб они говорили о дефиците продуктов в штатах, живут-то они точно лучше нас с тобой. Нам остаётся только грустно и не очень тактично шутить: «Зато у них негров линчуют…» А ведь наши большие начальники тоже не прочь быть первыми на планете. Замшелые коминтерновцы в Политбюро, готовы полмира содержать ради иллюзорной идеи мирового соцлагеря. Только получается-то у них, мягко говоря, негодно. Нет… надо помогать сирым и убогим, это в русских традициях, надо учить студентов, от этого дружба и взаимопонимание народов только растут, надо помогать развивать промышленность, но на взаимовыгодной основе. Если у тебя деньги куры не клюют, можно и весь мир содержать; а ты посмотри на деревню в глубинке России, в нашей, например, области. Помню, как-то приехали на рыбалку. Запамятовал, в какую деревню. Вы со Светкой и с Морозовыми сразу на Урал потопали, а я в магазин за солью зашёл. Завезли им с какого-то перепуга баранки. Обычные баранки, но в сельмаг сроду такой товар не привозили. И в городе-то баранки на прилавке долго не залёживаются, а тут – в деревне! Ребятишки эту диковинку впервые в жизни пробовали: надели на запястья, как туземцы браслеты надевают, бегают по улицам, радуются. Откусывают прямо с руки… – От рассказанного Сергей и в самом деле начал заводиться. – Баранки! Это даже не холодильники, а и баранок на всех напечь не умеем. Так вот: строить где-то социализм, за счёт детей собственной страны, это – преступление.

– Ты этот случай про баранки не рассказывал… – Олег, кряхтя, потянулся за бутылкой. Когда он себя чувствовал неудобно, всегда так характерно то ли хмыкал, то ли покряхтывал.

– А я тогда в придачу к соли купил чай со слоном. В нагрузку дали два кило пряников. Помнишь, все обалдели? Дефицитом в деревне торгуют! А деревенские такой чай не покупали, потому что дорого, денег-то у них нет, одни колхозные трудодни, тем более, чай с нагрузкой. Мы тогда с пряниками развлекались. У меня самые крепкие зубы, но даже я откусить не сумел. Потом попытались резать ножом – не получилось. Топора, к сожалению не было. Пробовали размочить в горячем чае, ничего не вышло, пряники не поддавались, словно это был кремень. Так и выкинули в Урал, надеясь, что раки со временем одолеют. Великовозрастные были пряники, завалялись в магазине, вот им и подкинули «Индийский чай», чтоб залежи распродать, на убытки не списывать. Иначе всему Райпо премии не видать…

Выпили, закусили варёной рыбой из ухи. Сергея никак не отпускала смутная внутренняя неудовлетворённость, незаконченность разговора:

– В космос летаем, а закусываем бычками в томате – не потому, что очень любим, а потому, что больше нечем. Ты вот завтра утром масло будешь на батон мазать. И наказал, чтобы я две пачки подогнал. А мне пришлось два раза в очереди стоять, за один раз в руки, как известно, дают только одну пачку. Или всю семью в очередь веди, или стой несколько раз сам… и как тебе нравится такой беспроигрышный выбор? Причём «кухарки», так ведь Ленин обзывал способных руководить государством, в чине работников райкомов и горкомов родной руководящей и направляющей компартии на рыбалке закусывают бутербродами с натуральным маслом, чёрной икрой и осетринкой. И вовсе не обязательно потому, что любят, а потому, что для них-то, как пишется в протоколах, имеется в наличии. И без всяческих очередей, потому что в спецмагазинах! Если из суток выкинуть время, проведённое на работе и потраченное на сон, то получится, что мы полжизни проводим в очередях за колбасой, за зимними сапогами, за справками, за билетами в кино и на поезд… да, и на почте, в сберкассе, в парикмахерских, везде!.. А ведь время, проведённое в хвостах, как не без иронии обзывают очереди наши современники, сознательные граждане могли бы использовать для самосовершенствования, например… читая умные книги или же глядя по телеку интеллектуальные пьесы. А несознательные граждане, само собой, потратили бы освободившиеся часы на саморазложение, которое сводится отнюдь не к одному только пиву и табаку. Как ни странно, эти оппозитные по своим устремлениям слои общества солидарно считают очереди бо-ольшим недостатком развитого социализма.

– Понесло тебя, однако, всё собрал… Ты закусывай, обличениями развитого социализма сыт не будешь, – Олег выкатил из углей чёрный шарик печёной картошки, охлаждая, покидал её с руки на руку, разломил и протянул половинку брату. – Возьми-ка, прямо с пылу с жару. Я лично ем вместе с кожурой. Говорят, горелая кожура паразитов из организма изгоняет.

– Спасибо. До чего душиста, зараза! Хвала Петру, завёз в Россию-матушку спасительницу нашу от голода на рыбалке. Чем бы мы с тобой без неё закусывали? Я ведь, в сущности, говорю о мелочах, устранить которые не так уж и сложно, но эти пустяки раздражают простой люд, говорят о неспособности нынешнего руководства искать и находить новые, непривычные решения. Впрочем, власть не только неспособна, она и не желает перемен. Народу предлагают потерпеть до прихода коммунизма, а сами уже живут припеваючи. А сменность партийных боссов, как у монархов, одна – после погребального венка. Кстати, интересная мысль мне в голову пришла. Прилагательное «развитой» происходит от глагола «развить», а глагол, как это нередко в нашем языке случается, имеет два противоположных значения! Одно значение – сделать мощным, совершенным. Второе – расплести, распустить что-то, например, канат. То есть, ослабить, разрушить. Лексический казус, из которого на самом деле следует, что социализм получился расплетённый, дерьмовенький. Народ так и считает. Так что русский язык не обманешь.

– Вот, вот, всё собрал, даже лингвистику приплёл. Между прочим, мы живём в великой демократической державе, построенной, кстати, под руководством той же компартии.

– А можно назвать демократической страну, где половина населения фактически крепостные, то бишь рабы? Коллективизацию сельского хозяйства тем способом, каким её осуществили, лучше было и не начинать. Меньше семидесяти лет крестьяне были свободны от крепостной зависимости, потом коммунисты снова ввели своё крепостное право под видом колхозов. Почему? А потому, что народ колхозов не принимал. Взяли и отобрали у крестьян паспорта, а без паспорта ни прописаться где-то, ни на работу устроиться невозможно. Силком заперли в деревне. Землю обещали – не дали. Пять лет назад – всего-навсего! – отменили паспортное рабство. Зарплата крестьян в несколько раз ниже, чем у рабочих. Народ задаром работать не хочет, от безысходности запил и пьёт поголовно. Помню, мы только поженились, у Вальки любимая тётя в деревне померла, она в раннем детстве любила у той тётки отдыхать. Поехала на похороны и меня с собой потащила. А приехали почему-то за день до похорон. Ну, и сходили к ещё одним родственникам, посидеть. Зашли в горницу, комната практически пуста – стол, лавки, кровать, всё самодельное, грубоватое, кондовое. Сели к столу. Хозяева выставили водку, гранёные стаканы и луковицу. Разлили по юбочку, это двести граммов, считай. Круто, думаю, что же дальше? Смотрю, хозяин с сыном выпили до дна – за встречу, заодно и на помин тёткиной души. Валька пригубила, а я-то, что ли не мужик, тоже до дна. Закусили луковицей. О чём-то вроде поговорили, гляжу, хозяин снова разлил, и опять по юбочку. Выпили, луковицу доели. Я Вальке намекаю, пора, мол, ноги уносить, пока живые. Вот так и пьют; при тяжёлой сельской работе до пятидесяти мало кто доживает.

– Есть и богатые колхозы-миллионеры, там жизнь нормальная.

– Значит, я езжу только по ненормальным колхозам? А что мешает все хозяйства привести к норме? Если надо, субсидируйте, но доведите зарплату до нормы, народ зарабатывая приличные деньги бросит пить, будет вкалывать, причём добросовестно! Даже и в колхозах.

– Ну, знаешь, время в тридцатые годы было такое. По-другому, без коллективизации, скорее всего, не получилось бы. Нужно было разворачивать индустриализацию, а без неё, как показали события, мы бы войну точно не выиграли. Без заводов, производивших танки и самолёты, нас Гитлер без соли съел бы и не поперхнулся. Деревня поголовно неграмотная была, хлеб как могла придерживала. Но рабочих чем-то кормить надо было. Сталин всё это и осуществил. Да, жёстко, что тут скажешь? А мягко получилось бы? Нет, времени уже не оставалось, война на носу… Вот не думал, что ты такой непримиримый противник Советской власти… прямо удивляешь, брат.

– Олег! Причём здесь Советы?! Власть на самом деле коммунистическая. Партия власть узурпировала, а Советы оставила как ширму. Даже и не партия, а самая верхушка её. Рядовые члены – это массовка, как в опере хор, для объёмного звучания. Я ведь не за смену строя говорю. Мы с тобой получили высшее образование, и не только бесплатно, а нам ещё и стипуху платили. Медицина, может быть, не самая совершенная, но тоже бесплатная. А чтобы была совершенней, надо хотя бы часть денег, которые в Африку, Азию, Америку загоняем, перекачать в свою медицину. Уже за два эти пункта систему надо сохранять. Я тебя удивлю: я, может статься, в душе коммунистом попервее тебя буду, коммунистическая идеология в сути своей ничего страшного, на мой взгляд, не таит. Свобода, равенство, братство – кто ж против этой замечательной утопии? А хлебом, я думаю, крестьяне бы страну накормили. Если бы, конечно, не душили налогами, платили бы хорошие деньги, вот и был бы хлеб. НЭП-то зачем отменили? Во имя идеи! Частник – чуждый элемент по определению, эксплуататор. Именно при НЭПе сельское хозяйство хорошо развивалось, страна была сыта. Ради абстрактной идеи обрубили сук, на котором сидело сытое население. Казалось бы, ясно, что перегнули палку, колхозы не справляются с задачей. Отмените неверное решение, или хотя бы поправьте его, проявите гибкость. Нет, бились до последнего кулака, до последнего середняка, всех обобрали и выслали, некоторых расстреляли. Комитеты бедноты, отлично справившись с уничтожением зажиточных соседей, оказались никудышными управленцами, что, я думаю, неудивительно. А совсем недавно чудик наш Никитка Хрущ решил частника вообще с лица России-матушки стереть. Ввёл неподъёмные налоги на подсобное хозяйство. Крепостные советские крестьяне за счёт него только и выживали. Подсобное хозяйство от Никиткиного указа загнулось. Крестьяне его прокляли и ломанулись в город. Вскоре выяснилось, что подсобное хозяйство как раз и кормило страну, а с его ликвидацией мы с тобой под видом ветчинно-рубленной колбасы едим завёрнутое в оболочку непонятно что. Шутники в нашей курилке говорят, что это всякие сиськи-письки. Самое юморное то, что, когда народ зубы на полку положил, Хрущёв, для поднятия морального духа трудящихся, обнадёжил их скорым приходом коммунизма – через двадцать лет. Это, чтоб сытнее голодалось в мечтах туманных.

– Хрущёв, конечно, противоречивая фигура, но он, как ни крути, был государственник. Ты вот его перегибы перечислил, а ведь развитие советской науки после войны – это его несомненная заслуга, один только Академгородок чего стоит! На этой волне и мы с тобой в инженеры подались, этот самый, как ты выражаешься, «Хрущ» фактически наш профессиональный крёстный отец. О благосостоянии простых людей он, что бы ты ни говорил, заботился, но на свой манер… Хрущёв, то ли по малограмотности, то ли от упёртости считал, что человека можно переделать; с помощью лозунгов и директив сотворить убеждённого коммунистического праведника, для которого общественное выше личного. Ошибался, одними лозунгами народ не накормишь, надо поднимать экономику. Ещё плюс для него: после смерти Сталина ослабилось репрессивное давление. Наш фотограф Виктор Филиппович, знаешь его, тишайший мужичок, недавно мне открылся, что у него была судимость. Я не поверил, спрашиваю, за что же? За опоздание на работу, говорит, проспал однажды в молодости. Сейчас-то такого и близко нет. Дальше: Хрущёв начал массовое строительство жилья для всех. Представляешь, сколько людей было ему благодарно?

– Да уж, отмолили они ему спокойную старость: жил на пенсии и смерть принял в домашней кровати. Что ж, каждому минусу находится свой плюс – как необходимое условие равновесия во всём. Повезло Никите Сергеевичу с этим законом природы. Не знаю, как на небесах взвесили результаты его земных деяний.

Сергей поднялся, аккуратно сложил над костром пирамиду из обломков тополиных веток, вернулся на спальник. Выпитое требовало выговориться:

– Наши партийцы внутри себя не смогли выстроить конкурентную среду. Разве в партии есть свобода слова? Идут широкие дискуссии куда идти, как развивать экономику? В партии есть мнение, естественно, наверху. Есть партийная дисциплина. Те, кто внизу, должны изучать, исполнять, прославлять, не подвергать сомнению, короче, не ерепениться. Но ведь без здорового соперничества развитие сомнительно. Противников линии партии крошили и крошат безжалостно и поголовно, будто гражданская война до сих пор не закончилась; в былые годы – пятьдесят восьмая статья – лагерь или расстрел, во времена новые – антипартийная группа – отставка, общественное проклятие, забвение.

– Здорово ты партию разнёс, прямо на щепки. И возразить-то, к сожалению, нечего. Генерального секретаря выбирают келейно, а надо бы избирать прямым голосованием всех коммунистов. Но есть же ещё один существенный плюс социализма, который ты не вспомнил: квартиры, крыши над головой бесплатно дают.

– О-о, мама дорогая! – Сергей неожиданно развеселился. – Квартирный вопрос, скажу тебе, в своё время в хлам разрушил моё наивное мироощущение, на нём я лишился политической невинности!

– Чего, чего ты лишился? До сих пор слышал только про легионы политических проституток, разве существуют политические девственники?

– Ещё как! Сейчас и вспомнить смешно, каким я был идеалистом. Свято верил во внушаемое со страниц, с экранов и через репродукторы торжество справедливости. С первого класса я верил, что каждому честно воздаётся по заслугам: если ты, как промокашка, штудируешь материалы школьной программы, да ещё и голову ясную носишь на плечах, ты отличник, если при светлом уме халтуришь, ты хорошист, если лентяй, то и голова не спасает, ты неуспевающий. В институте эти мои представления только укрепились: пашешь – получаешь повышенную стипу, ленишься – не получаешь вообще.

– Как-то у тебя от квартиры далековато мысля ускакала… ажно до стипендии…

– Не спеши, коза в лес… Что у нас фактически происходит с квартирами? Давай разберём на собственном примере. Мы оба обзавелись жильём, ты государственным, я – кооперативным. Рассмотрим сначала твой случай. Государственные квартиры строят, в основном, заводы. Для своих тружеников. А всякие прочие учителя, медработники, продавцы, парикмахеры квартиру ждут в городской очереди. Но город-то строит мало. Часть квартир заводы отстёгивают городу, правда, не очень щедро. Скорость движения в разных очередях разная. Тебе повезло. На оборонном предприятии, к тому же недавно организованном и расширяющемся, очередь на два года. А врач в городской очереди может ждать все пятнадцать. Заводы фактически у нас такие… квазигосударства, они не только дома строят и их обслуживают, но ещё и возводят дворцы культуры, стадионы, плавательные бассейны, санатории… Однако, и заводы у нас не все равны между собой. Как я понимаю, сейчас министр оборонной промышленности наиболее пробивной чувак, он своим предприятиям за их продукцию платит больше, ну… в относительных, конечно, показателях, чем министр той же лёгкой промышленности. Вроде так и должно быть – укрепление обороны задача первостепенная, а с другой стороны – это несправедливо, не по социалистически. По-моему, социалкой должно заниматься государство, коль уж оно у нас социальное, а заводы пусть наращивают объёмы выпускаемой продукции, ликвидируют дефицит товаров. Народ снимет деньги со сберкнижек и купит что-то, о чём мечтает. Государство получит реальную прибыль. А если вернуться к квартирам, то очевидно, что очередь на жильё должна усредниться, допустим, до пяти лет. Теперь второй, мой случай. Сейчас даже на кооперативную квартиру очередь несколько лет. А, казалось бы: кооперативное строительство нужно проталкивать всеми способами, дайте больше кредитов, и люди будут платить, хата-то получается собственная, а не государственная! Если разобраться, это же в помощь государству. Нет, даже эту стройку организовать не могут. Или не хотят, частников-то у нас принято изводить как сорную растительность. Мне тоже повезло, кооперативную квартиру построили за год. Вот только, как ты знаешь, по блату, у мамы нашлись нужные связи, а по закону меня вообще в очередь ставить не должны были.

– Если ты такой поборник справедливости, то должен был отказаться от этой квартиры…

– Хм-м… Но и ты не пошёл в горком партии, не сказал, мол, я ещё годика три в очереди поошиваюсь, пусть сначала врач из поликлиники, отстоявший в ней пятнадцать лет, получит своё жильё.

– Я тогда коммунистом ещё не был, – вяло отшутился Олег.

– Вот и я тоже, оказавшись на съёмной квартире с удобствами во дворе, и туманными перспективами удостоится отапливаемого сортира, не стал падать на амбразуру, восстанавливать справедливость в государстве за собственный счёт. Увы, не стал предаваться душевным терзаниям о том, что кого-то из-за меня отодвинули в очереди, что это несправедливо по отношению к моим согражданам; я счёл, что мне просто повезло. Это сейчас я резвлюсь, так весело обо всём рассказываю, а тогда я, вообще-то, реально был потрясён, присмотрелся к окружающему миру и понял, что справедливости в нём в моём прежнем понимании очень мало. И наш сегодняшний пьяный разговор фактически весь об этом. И мой пример с тем же кооперативом наглядное свидетельство тому, что идеальных людей, живущих прям совсем-совсем по справедливости, практически не бывает, слаб человек, не помню, кто изрёк эту истину, всегда найдётся соблазн, способный совратить его, будь это квартира или деньги, или власть над кем-либо, или спецсанаторий, либо ещё что-то. Вот и большевики с первых дней своей власти не смогли удержаться от искушений, хоть и трепетно высказывались о всеобщем равенстве. Нет, по-человечески я коммунистов понимаю, вокруг разруха или просто нехватка жизненных благ, а они распределяют то немногое, что есть. Как же обделить себя? Если помрут с голоду или хотя бы, как говаривала баба Настя, «похудают», кто страной рулить будет? Им даже в голову не приходило и не приходит как-то обосновать, объяснить массам необходимость привилегий, втихаря бегали и бегают по спецмагазинам, спецбольницам. Лицемерие возмущает советского человека больше, чем корыстолюбие, разве не так? Получается, что сегодня верхушка КПСС совесть продала за вкусный кусок, за спецпривилегии, а завтра Родину продаст за новые жизненные блага? Аппетит приходит во время еды.

– До такого предательства не дойдёт, ты уж не нагнетай. Нужны правильные законы и жёсткий контроль над их исполнением

– Иосиф Виссарионович уже вёл страну путём очень жёсткого исполнения очень жёстких законов, только вот Виктор Филиппович вспоминает это время без благодарного трепета в груди

– И всё же, мне кажется, твоё диссидентство, это что-то неправильное. Сегодня СССР и США самые мощные державы и неизвестно, кто кого обойдёт, как пишут газеты, в мирном соревновании социализма и капитализма. Не тебя мне просвещать, что мы очень успешны в космосе и атомной промышленности, у нас есть заводы, обладающие уникальными, лучшими в мире технологиями. У нас, я считаю, лучшее в мире образование, у нас потрясающие учёные, в разных школах, типа математических, растёт им хорошая смена. Не всё так уж плохо, есть чем гордиться.

– Да прав ты: и наука, и космос, и атом, и уникальные производства, особенно в оборонке, всё это есть и это жирный плюс в оценке нашей действительности, правда, эти достижения никак не влияют на уровень жизни населения, а это основной пункт моего диссидентства. При этом завал в сельском хозяйстве, а главное, жизнь в крестьянской глубинке – это жирный минус. У меня в голове не укладывается, как такое возможно в одной и той же стране? Люди, управляющие государством: и цари-генсеки, и министры одни и те же; и если они загубили одно, почему при них же развивалось второе? Как могли сосуществовать высокие достижения и глубокие просчёты? Боженька рулит оборонной промышленностью, спасая Русь-матушку? Не хочет он, чтобы Русь загнулась, значит, есть ей какое-то предназначение в этом мире, не иначе…

– Ты же не веришь в бога.

– Ну… как не верю?.. Есть там что-то…

– Скатываешься к мистике… этак периодически, по настроению… агностик ты наш неуверенный. Народ у нас такой – несгибаемый, понимает, что слабая Русь не выживет, развалится на провинции. Давай-ка ещё по граммулечке огненной воды, а то засиделись на сухую.

Выпив, Олег продолжил:

– На бога надейся, а сам не плошай. Я тебе и говорю: нужны новые кадры, надо омолодить руководство партии, проводить новую политику. Сам же только что об этом распинался.