Покинув помещение и двинувшись в сторону балкона с резервной лестницей, обнаружилось шпионство. Передвигаясь довольно скрытно, они все же ухитрились кого-то привлечь. От экой неловкости спустились быстро и мигом побежали к проспекту. На улицах побаивались шевелиться даже ветки растительности, когда такое количество устройств надзирает за происходящим, не смыкая объектив. Пробиваясь впритык к застройкам, выйдя на верный путь, впервые ощутили симптомы городской поездки – выпадение волос и перьев. Да и с головой теперь не все в порядке. Так боролись с бродягами без владельцев.
Ума не надо, чтобы понять, что делать в городе уже нечего, ко всему прочему рискованно. Упаковали свой небольшой багаж в машину: обширный набор кормов, покоившаяся на кровле одной из крыш азбука, пара цветных тряпок и прочего хлама. Мгла подсобила, и караван двинулся в путь. Пригород обошелся без очередных испытаний, хотя иногда и доносились страшные звуки с разнообразных переходов, но их можно оправдать. Встретили животрепещущее явление: муравьи, похоже на пару с пауками, облагородили целый микрорайон для своих целей, выстроив комфортабельные подъёмы и переходы между высотными зданиями, и отпугивали нежелательных посетителей. Свернув в случайном направлении, приезжие вылезли на бездорожье и узнали на нем знакомые следы. В то же время с этим ветка самой заметной сосны окрест покачнулась с тягостным свистом. Ворон учуял узнанный почерк следившего, а затем и вовсе заметил его на ближнем древке. Это был попугай, не крупный, но сильно выделявшийся своим тёмно-зелёным окрасом среди пепельных ветвей. Черноклювый полетел осуществлять в противоположном направлении замысловатый манёвр, а коту приказал продвигаться все с той же быстротой. Отойдя довольно далеко, повозка вынудила шпиона перелететь, чтобы не проворонить добычу. Но при перелёте через узкую проглядь попугай ощутил раздробительную боль на затылке, будто сверло норовило проломить голову. О шавуйного удара он спешно потерял правление и пустился в вольный полет – напрямик в лапы коту. Пернатый и пушистый теперь неплохо орудовали сообща.
Новолуние. Нащупав кое-как замок и без проблем разблокировав его, ввалились во двор. Забавно, защита глубокая, а условный пароль везде одинаковый. Кинули товар у крыльца, а живую силу отнесли в гостиную, чтоб познакомиться впоследствии на заре. Последний раз глянув в глухомань леса, ворон прикрыл окошко чердака и начал колупать стену, пряча добычу в гнездо.
Кровь камня
Было уже нестерпимо ночевать в прежнем доме, так как неисправимый ущерб, нанесенный временем, все пуще впускал сумеречные порывы прохладного воздуха. За ту отпускную неделю, которую доводилось коротать ничего не делая, половина вещиц сама как-то перебралась в новое гнездо. Осталось переволочь всего-навсего содержателей. Дом избран неслучайно: в отдалённом углу поближе к воде деревянный сруб, лучше других сохранившийся. Глубоко севшая в грунт и согнувшаяся слегка вперед изба, но с сохранившейся проводкой и сносной крышей. От неё будто несло теплом.
С горем пополам обустроили свои крохотные местечки и разлетелись по уезду, кроме красноперого, которого закрыли в клетке и накрыли мантией, чтобы спал и не пел несвязные выражения, что очень раздражало партнера по разуму. Только ворона заинтересовала другая немаловажная деталь его наблюдений: картинки рядом с соответствующими буквами алфавита не совпадали у кубиков в углу и в раскрывшейся на полу азбуке. А в образовательных программах картинки были коренным образом другие. Причем он на пару с котом хорошо знали названия картинок, ведь перед продажей в них это запихивали. И подобные базовые задачи решать он был большой охотник и отчего призадумался на лишний час.
Коту дан приказ на патрулирование близлежащих окрестностей. Прогуливаясь главным образом по полям, он отыскал мост, вот-вот падающий, но все же единственной балкой связывавший два берега. Потом повстречался скромный ручеёк, тёкший сквозь каждое поле, деля их на отдельные миры. Размашистый шаг родничка собирал мусор со всей округи – попросту подходить к нему терялось стремление, хотя змее там почему-то полюбилось.
Пришло озарение, как выяснилось все изображения объединял первоначальный звук в произношении, и, судя по прочим примерам, символ рядом с картинкой его и означал. Просто немыслимо. Теперь то ворон осмелел и подошел к книге, которая при первой встрече сильно его напугала, ведь он не мог уследить за более чем десятью словами, а в книге сотни шифров глядели на него одновременно из одной страницы. При подлёте к книжнице в зеницах начало рябить, и, швырнув попавшийся под лапы янтарный бумажный лист, ворон заметил, что проблема практически разрешена. Заметная часть слов пропала под покровом листа, и теперь, лишь перекладывая его по мере прочтения, можно было ухватить смысл этого нечто. Поначалу, правда, птиц только выкрикивал отдельные литеры, ведь ему это нравилось.
Спустившись на глиняный берег брань реки, разведгруппа снова разбежалась по волнующим местам. Коту поначалу тоже нравилось отдыхать на полусгнивших остатках древесины, принесенной течением прямиком из лесной чащи. Но вскоре внимание его приковало подозрительное движение черной тени на мелководье. Тот, подойдя вплотную к воде, стал всматриваться в проскакивающие волны. Муть исключительно прибывала, будто её приносили с глубины. А сейчас булькнуло уже у того берега. Но кот не сходил с места и только плотнее сузил глаза. Недолгое ожидание, и добыча в зубах. Только испуг пересилил победу: осьминог, весь в тине, да еще и в пресной воде. Чертовщина.
Дикое небо приступало темнеть. Одинокая уютная беседка посреди детской площадки чаще промокала насквозь от осенних дождей и укрывалась тонким слоем поджарых веток, принесенных вихрем с верхушек могучих тополей, поваленных на обочине. Ино холодок нал водной гладью кружился в танце «смерч», ино улетал, наверное, уносить дни на юг, готовить к зиме усопшую тайгу и пускать век по новому кругу, новому году. Из последних сил редкие кровинушки земли потянулись к солнцу, но мать удержит и утешит, не пустит на холод.
Пока лощеный дуб, где кто-то дремал, нагонял тьму, закрывая широкими ветками свет белый вечерней зари, ворон по привычке пересказывал по частям и не всегда в правильном порядке прочтённую страницу, умело заполняя гробовую тишину, устилавшую жилище, бойким голоском. Дымок, поймав по пути ужин, готовил его. Попугай, измученный сном, пытался сдернуть мантию с клетки. Но в душе монолог умноптицы нравился не всем. Хорошо было только глуховатой змее, когда она приползала в гости из собственного дома, занятого из-за разрухи внутри.
Ворон порой долго произносил странные, неуместные слова, которые с трудом произносил, не то что понимал. К примеру, зачем по нескольку раз описывать шкаф кучей синонимов, а хвалить за что? Зачем стоять и просто смотреть на рассвет? Зачем пояснять одно слово тысячью?
– Они долго стояли, направив свои взгляды, полные надежды, на краснеющее вдалеке небо, и преспокойно дыша, в ожидании того дня…
Дымка смог понять только то, что надо смотреть на рассвет. Позже он так и сделает, и будет делать постоянно. Не понимая зачем, но смотря каждое утро.
Но заучив целую страницу, в этот вечер он мог позволить себе пропустить незнакомые слова, оставив только суть, да дело.
– Тепло от печи медленно расползалось по дому…
Это прозвучало словно повеление, поэтому кот, не поняв, повернулся кругом, в надежде получше расслышать. Ворон, почуяв, что его речь кому-то понравилась, повторил, но смысл до сих пор был не ясен. Странно, зачем в предложении два глагола? И тут он вспоминает об диковинной книжке, в которой всякие страховидные слова стоят обок с более понятными. Это походило на игру, в которой он успешно сопоставлял через такой же значок две ближние по содержанию вещи или явления, взамен угощению. Но тут он был сыт, поэтому направил свою логику в попятном направлении. Понял-то все равно очень мало: он хорошо натренирован, чтобы из слова составить образ, но описать образ словами у него никак не выходит, потому и говорил что-то дельное всё равно нескладно. К сожалению, книга лежала через три дома отсюда, и молодой господин, лишний раз проконтролировав обстановку, двинулся на поиски.
Неужели так сложно…
В выходной день многие поспешили на природу. И, пролетая над неприметным домом, скрытым плотным покрывалом из веток, собирались на большой пикник в центре поселка. Привезли четырех кур, сбросили заодно и три мешка зерна от ненадобности прямо на середину палисадника. Обыскали бараки на предмет ценностей, обчистили окончательно, и стали накрывать на стол. Исполняющий обязанности повара, почему-то тощий и в зеленой кофте, перепугался змеи рядом с клеткой и побежал, наверное, за нужным снаряжением. Из открытой клетки рябушки от страха тоже не спешили выходить. Но заползшая рептилия мнение изменила. Куры мигом нырнули в высокую траву.
Когда музыка и бытовые разговоры о мире привлекли всеобщее внимание, появилась возможность проникнуть в особняк незамеченным, которую зря было терять. Очутившись на гостиной люстре, орлиному взгляду сразу попалась книжная полка, на самом верху которой и находилось желаемое. Достаточно было только глянуть несколько страниц, и миссию можно считать завершенной. Но длиноклювому это показалось то ли скучным, то ли слишком легким для такого как он. Поэтому перед основной задачей он решил расшвырять книжный материал, состоящий в большинстве своём из ярких обложек и завлекающих названий, но абсолютно идентичный по содержимому. За таким делом его застала одна из хозяек, которая сразу не сообразила, что в такой ситуации делать: ругать или смеяться. Ворон испугался, но, сохранив хватку, сбросил стоящий у края тяжелый том точно на голову женщине. Однако книга без вреда отскочила в сторону: «защита» предохраняла владельца от малейших повреждений. И ворон по случайности даже знал, как такое устройство отключается, правда для деактивации требуется сам источник. Казус чуть-чуть разозлил владетельницу, и теперь она точно знала, на кого можно спустить эмоции. Впрочем, ворон думал о том же, но все-таки выбрал отход, нежели горячую руку. Вылетев вместе с легкой порошинкой в длинный проход промеж комнат, а затем, выбравши путь на второй этаж, птица скачками по перилам торопилась поскорее покинуть особняк. На втором этаже никого не оказалось, света притом тоже. Поэтому по слабому просвету в щели двери он выбрался в обширную комнату, от красоты которой разбегался глаз и наверху которой была удобная для побега дырка. Медлить ворон не стал, и тут же взлетел на самую крышу, из которой путь открывался во все края света.
На одном из расписных заборных столбов как раз левитировал кусок системы жизнеобеспечения, но большее внимание привлекал тот самый камень, кой когда-то тух в древесной коре. Гавран знал, что по нему, скорее, будет выстрел, и заранее спикировал настолько, насколько возможно не задевать твердую поверхность. Подлетев к краю участка и заприметив камушек, он в темпе взмыл на уровень столба, успешно схватил камень, суетно капотируясь, к тому же толкнув кристалл, и потерялся меж стволов. После злополучного звука разбивания хрупкого устройства, не установленного в режим самозащиты, вся компания поторопилась укрыться в надежном месте и через пару минут удалилась в рдеющую даль. Тем временем, будто сокол на дозоре, временами помахивал крыльями шумливый воришка. Едва узрели его курочки, дак мигом помчались врассыпную, но опять-таки вместе и в одну сторону. Забились под колючки кои произрастали у пруда.
Как обычно и в житейский, наказанный поход за водой кот не оставлял любование небесами, поскольку с рослого холма небосвод видно паче всего. Ходил поводу он по два раза за сеанс, поскольку приносил половину от целого, солидно обливая тропинку, превратившуюся в грязевой поток. Привычно не зацепив муть и выбравшись обратно на песчаный пляж, Дымок засек такой же кошачий взгляд, прятавшийся среди кустов. Кажется, их было много. Стоит отметить, что он знатно заволновался: не каждый день тебя ходят проведывать куча алчущих глаз. Здешние представители питомцев даром что научились слушать свое сердце и стихийно воспоследовать инстинктам, впрочем, послушание никуда не подевалось. Тем самым мотаться Дымка стал на порядок живей. Назло округа молчала, стихли дудочки ветра. И ноне расплескал больше половины.
Воротился с задания крылан, сгрудились в саду у мешков с зерном куры. Гигант логики пытался наполнить дырявое ведро, создавая при этом миниатюрный ручеёк. Со временем он поймёт, что песок сухой, и поэтому хочет пить.
В этот вечер Гавран взялся за вторую страницу и, не успев начать, передал полномочия другому разуму. Комок меха, тщательно наблюдавший прежде за всеми языковыми телодвижениями товарищей, при произношении раздражал своим голосом еще вяще. Долго ли, коротко ли закончил пьесу и каторжно выдохнул. Намедни им пришла мысль, что книги – это банальные инструкции, которые они читали постоянно и заучивали наизусть. Дополнительно исходя из того, что все написанное – это правда, братия принялась частично повторять те действа и мысли, о которых в тексте и говорилось. На самом деле в указы умноптицы просто добавилось парочка несвоевременных слов.
Разобравшись с новым явлением дополнительно посмотрев в справочнике, отряд обязался исполнить задумку, взяв топливо из встроенного в сенях дровяника. Подпалив недавно прочитанную страницу и сунув его в топку к копчёным лоскутам, кочегары задымили всю хижину, тем самым обеспечив себе сон в эту белую ночь в теплой трубе, забравшись через кровлю, а под утро в сеновале, спрятавшись под досками. Потом дочитали и въехали: задвижку надо было отодвинуть.
Загадка для хвоста
Оставшись наедине со своим верным слугой, ворон для забавы опять гонял его, путая приказами. В момент, когда силы кричать были на исходе, он практиковался в полете. Кот в это время потихоньку перенимал модель поведения, мимикрируя под общество, в котором оказался, но главное – не чувствуя контроля.
– Сидеть!
Ворон от испуга впечатался в угол: слишком громко.
– Сидеть. – спокойнее донеслось.
Пернатый не понял, что попутал кот, и лишь вильнул хвостом. Но тот настойчиво не смыкал глаз и ждал ответа. Ворон никак не ответил, решил, что это была ошибка, и сказал ему, чтобы тот покорно прилег. Однако Пушистый не шелохнулся: решил повторять за хозяином. За такое он часто получал, но любопытство сильнее. Ворон повторил запрос, но тщетно. Не без того, чтобы кота порой, как сейчас, подводила природа раба, когда на команду дергалось что-то внутри, но с какого-то момента, с какого-то перепугу начал раздавать приказы сам. Самолюбие мнимого хозяина нельзя было сломить – только это же самое тщеславие и отняло у него власть. Участники диалога разбежались по разным углам, выскочили на поверхность и не встречались до глубокого вечера. Попугаю, давно открывшему клетку, это показалось неплохой возможностью к побегу, и он выпорхнул через парадную дверь без лишних сглазов и уселся на домике, висевшему на деревьях. Его недокармливали, а теперь он накормит себя сам. К счастью, набитые крупой мешки валялись бесхозно посреди крошечного поля, а сторожили их не более четырех нелетающих птиц. Поэтому отнять улов было не трудно, сложнее оказалось его съесть. То ли сомнительное качество, то ли узкая специализация продукта не давали добытчику вдоволь насладиться угощением, наоборот захотелось что-то такого, что бы спасло положение. И это что-то было недалеко. В гадкой луже, состоящей в большинстве своем из куриного помёта и золы, небрежно разбросанной сверху, рыхлых щепок и кусков глины, проросли семена, изумрудными палочками тянувшись ввысь. На мрачном фоне это чудо представлялось чем-то ослепляюще живым, и наверняка вкусным. Вот почему беззащитными побегами наслаждались все, кто их находил. Несколько позже все всходы начали небеспричинно высыхать.
Найдя на дне колодца золотое колечко и сбросив на обратном пути ведро с паратым грохотом, кот неспешно перескакивал с камня на камень по берегу речки, на которой ветровые волны воевали с течением. Доскакав таким образом до родного участка, он зафиксировал побег заключенного, который в свою очередь исчез среди пышных тополей с кучей гнезд. Требовалось просто повредить летательные возможности удравшего узника до критического состояния, на почве немалой сообразительности бывшего пленника хитростью взять не получалось. Что попалось под руку очертя голову, так это дотлевающий уголёк с утреннего розжига. Шальной бросок пришелся на ствол, нежели в цель. Погоня продолжилась на пашне, пока головешка задорно разгоралась в сушине. Вскоре огонь охватил сначала одно тщедушное дерево, а затем полыхал и весь речной пролесок. Ветер будто нарочно гнал пламя подальше в лес, но путь преграждала река, пока пожар не нашел переправу в виде старой плотины. Ветхие бревна постепенно проседали под собственной тяжестью, и в конце концов рухнули, протяжным грохотом взбодрив большую часть долины.
Говорун, конечно, попробовал пару раз восстановить беспрекословное правление. Вскоре понял, что безуспешно. Пролетая над полыхающими лесными массивами, которые периодично плевались колоссальными клубами дыма, наблюдающий увидел неуверенные движения существа на поверхности. Это же тот самый филин.
…
«Отлетев в центр глубокой лужи – окутав себя стойким слоем натуральной пакости – и сжавшись от боли в комок, сов оказался в гордом одиночестве: обидчик в момент скрылся под пеленой тишины соснового бора, попутчики по скорости покидания опасной зоны не отставали от опасности. В конечном итоге никого не осталось; лишь взволнованные пузырьки на воде не останавливали свой танец. Изредка разбросанные останки технологичных устройств обрамляли глиняные бугры когда-то собранные валежником и кучи естественных землеобразований. Но разобраться во всем стоило пару мгновений.
Кто-то надежно схватил потерпевшего в зубы с отвратительным запахом изнутри. Жертва не собиралась сдаваться и отдаваться на съедение, но вновь загадочным образом смирилась с положением и только намекала о своей свежести покачиваниями головы. Путь показался недолгим, земля вновь ощущалась внизу и легкий озноб взбирался по теплому телу. Голодная пасть впритык упиралась сквозь перья в плоть. Лисенок давно не ел, и поэтому сию минуту вцепился в крыло. Долгое ожидание матери истощало, и сейчас просто откусить кусок мяса, специально выращенными клыками, было в разы сложнее. Филину, скажем так, было не до посторонних звуков: его заживо желали съесть, но лисицу насторожил легкий гул где-то поверху крон, будто что-то громадное неслось сквозь лес без повода упасть. Лиса мысленно хотела, чтобы меньшой постарался как можно быстрее скрыться в норе, но тот, одуревший голодом, не двигался с места и рывками вновь и вновь пытался оторвать кусочек от необычной лесной дичи. У самой птицы дела были не совсем в порядке, кое-где ныло и болело, кое-что отказывало двигаться, даже распушиться от слякоти не было сил, поэтому решил сжаться и слиться с грязью, которая множественными следами была разведена в этом небольшом овраге и в которой он и лежал. Только лисенок хотел сделать очередной рывок, как незримый луч пронзает его голову, а затем исчезает в раскромсанном мицелии. После этого мать легонько шевельнулась, как точно такой же луч сразил её. Только через мучительное мгновение два тела так же бесшумно упали замертво, медленно наклоняясь и сваливаясь с ног. Был дан звуковой сигнал, напоминавший звон колокольчика вперемешку с сигнализацией. В одночасье по воздуху подоспели охотники – хозяева агрегата. Подобрали и погрузили самое крупное тело, а тело поменьше, наверное, и патрона не стоило, а места какое-никакое занимало. Хотя какая разница больше-меньше, а денег все равно дадут мало. Удалились так же быстро, как и появились. Поэтому пришел в сознание филин значительно позже, что его и не выдало.
Теперь он, которого недавно хотели пустить на плотный приём пищи, сам и поедает того, кто должен был насытиться им. Правда, в таком худощавом теле невелико чего вкусного нашлось, но филин впервые за эту неделю почувствовал сытость и как-то несобранно, несамостоятельно свалился в нору.
Проспав любимое время, поутру выглянув наружу, он понял, что кто-то к его логову подходил и, самое главное, не заходил в него. Доедать было нечего, а больше причин нет. Слабо проявив интеллектуальные способности, филин продолжил отдыхать на сырой земле, наслаждавшись каждой минутой этого короткого времени, когда ты наивно понимаешь, что быть хищником, а не жертвой, – это так приятно. Но опять в покое он пролежал недолго, что-то сильно ударило его. Сзади никого быть не должно, и боль эта странная, такая не по голове, а будто из головы наружу бьёт.
Ничего страшного, похоже, отстали
Хворь – серьёзная болезнь, «альянс четырёх патогенов». Бактерии, переносящие вирусы, оплетенные грибовидной структурой из прионных связей… Каждый из союзников может жить отдельно, но ему самому это не выгодно, поэтому при удобном случае он воспроизводит остальных. Есть признаки интеллекта и распределения функций между идентичными кластерами, вследствие чего называть её можно единым организмом. У животных чаще просто берет контроль над нервной системой, лишая только сознания. Иногда может самостоятельно принимать решения. Впрочем, выявить переносчика от здорового практически невозможно, да и не особо надобно – ничем не отличается.
Когда филин отдыхал во вместительной луже, пока забирали добычу, натерпелся, бедный, страху столько. А как только всё поутихло, так на седьмое небо вспорхнул. Это почувствовала и болячка, которая передалась от лисьего семейства. И самое главное – её это «понравилось». Немного погодя усекла и простейшую закономерность, когда от случая к случаю спасала выжившего думалка. Яко раньше обученная Хворь начала повсеместно стимулировать нейроны до последнего, ожидая желаемых гормонов. И главное, мозг филина реагировал надлежаще. От таких процедур вскоре все мыслительные силы направились на самое простое: хаотичные движения, обработка любой информации, создание идей, – а память совсем потерялась.»
Частенько пошатываясь, неестественно вращая головой бродил по запутанному волоку потерянный. Как живую душу увидел, так поплелся за ней в беспамятстве. Следующим образом к деревне и вышли.
Дымка время зря не терял, начитался лишнего и бестолкового, выловил попавшегося в тряпки осьминога, посадил его в бочку и заставил посуду мыть, чем тот был, как странно, доволен.
А рядом с емкостью стоял шкафчик, пустой дочиста. Хороший буфет. В таком жить можно. В таком жизни много. Старый, а такой шкафный. Мимо такого пройти и не открыть ящик – нелегкое дело. Три входа, три выхода. Такой ровный и такой помятый, игрок в ящик. А через три куста большое дерево, по-дельному деревянное. По-дельному высокое, да так, что видно все три вершины, столько, сколько и у шкафчика. Кто деревяннее? Посмотришь ввысь, опустишь голову наземь, подумаешь еще, глядь, а нет деревянной вершинки, вершины мысли. А там дом, да не малой, да не жилой, зато высокий, а не как глаза оземь, низкий и нищий. Да так, что видно всего и вся, всея земли, всея неба. И в дом тот никто не заходил, был тот высоко в небе, высоко на дереве, такой же деревянный, такой же невысокий, и утеплен основательно. Туда на ночёвку малый солдатский и отошёл, в дыму дорогу другую не нашел.
Ручная виверна закончила осмотр подземелья землеройки, когда вернулся в родную гавань ворон, взяв под крыло отверженного искателя проблем. Дымка, увидев волокущегося филина, дергавшегося на каждом втором шаге, вспомнил о поставленной задаче. Чтобы лучше с заданием справиться – закрыл оного в чулане, через стену от хлева, который оккупировали курицы.
Пожар ушел глубоко вдаль, напоминая о себе лишь стройными столбами дыма. Куда ни посмотри, серые, сухостойные заросли сменились черными комочками угля и сажи, плотной гарью. Вода в реке помутнела настолько, насколько возможно, и, периодически тормозя, плыла по течению густая тина, поверху и понизу наполненная ветками. Облака пришли в движение, впервые показалось солнце, и, изрядно привлекая внимание, с темпом скрылось за горизонтом.
Вновь посреди ночи атаковал мороз, все дальше проникая поближе к теплу. Где-нибудь на крыльце или в сенях окоченеть запросто, да только жители от печи на метр последние два дня не отходили. А когда пришла спросить за все осень – ответа не последовало, потому и не было осени, зима наступила моментально. Осел густой иней, блестками гнуша свою чистоту. Пару раз от холода треснула сарайка, расширив путь к своим сокровенным тайнам.
Вчера пробрались в сарай, в пыльном бедламе отсеяли горсть гвоздей и попробовали на вкус – не для нонеча.
На утро да на нутро мчался Дымок по склону, ведущему к обрывистому берегу неспокойной реки. Солнце, с позволения облачного небосвода, первым делом бросило свои лучи на спящий лес. Долгожданное раннее тепло быстро разъело дымку изморози, а иней превратило в свежую росу. Восход, как всегда, завораживал, но не кота. На брезгу многое прояснилось: немалочисленная группа из деревенских котов, в последний раз окинув взглядом владения, направилась дальше вдоль дороги к центральной, самому большому селению, где располагалась администрация всего района. И шли они не в центр; немного сбоку расстелилось пастбище с большой фермой с синей крышей. А в междуречье села и коровника стояли амбары да сеновалы. Местным лучше видно: холода почуяли – сразу смекнули передислоцироваться в места, богатые дичью. Это и ежу, и коту понятно: много нор – много норок.
Только когда какой-никакой свет в домике на дереве появился, смог попугай разглядеть следы бурной фантазии. Валялись журналы, сами по себе рассыпались карандаши, осушись лимонады. Клан какой-то властвовал: и знамя есть, и самодельное оружие, и список участников. Непонятно лишь чем занимались, а может просто убивали время.
Ворона возмущало вероломство кота – первый никак не мог установить тотальный контроль. Один раз он даже напал на последнего, когда прохаживался тот между столпами творения, местами поваленных от своей тяжести. Хороший падальщик первым делом берется за глаза, чем ворон руководствовался беспрерывно. Прогнав пушистого до конца землевладения, нападающий норовил посильнее тыкнуть в приборы наблюдения, но на большой скорости это никак не удавалось. Наконец кот отыскал узкий проход, ведущий в подвал, и нырнул без шума и пыли.
Без признания доступ к еде закрыт. Свой первый шаг по возврату отношений ворон делал с излишней продуманностью: предполагал мысли остальных, чего раньше не доводилось делать. Исходя из наихудшего случая, когда мыслительные способности теперешних жителей сруба по силе ему не уступали, Чернобородый полагал, что излишняя грубость по прошлому опыту пойдёт не на пользу. Унижаться он тоже не хотел. Осталось одно – общение на равных.
– Добрый день!
Громогласно было, но не впечатлительно.
– Извините за беспокойство…
Вспомнил слова из книги.
Планы его не работали, и пусть не работают. Все поуху, пускают без вопросов, прощаются без слов.
Филин в очередной раз брякнулся о стекло, в очередной раз вышвырнули его на улицу. На свежем воздухе он угомоняется, приходит в себя, а затем забивается в куда-нибудь, будь то шифер, куча песка или сухие заросли чертополоха с палками тысячелистника, и сидит там до темноты, а по ночи нервный срыв повторяется, но тут уже от страха. Тогда вновь загоняется в чулан, и там уже до первых стуков. Но сегодня незапланированная остановка была, и была внутри избы. Опрокинулось ведро, зацепило умывальник, и, чтобы не затопить узорчатый ковер с большими пятнами плесени, на котором все любили подремать, кот, держа под боком взбесившегося филина, летучей походкой побежал в горницу. Бросил пациента на полпути, а тот мигом в шкаф, в незапертые дверца. За ним ворон из любопытства. Потом обратно наружу. А затем снова внутрь. Это они свет отыскали, откопали в тряпье забытый свет-камень. Своим глазам не веря, гонялись туда-сюда.
Так как ворон читал только в безмятежные моменты жизни, то его пересказ шестой страницы автоматически упокоил слушателей. Все замерли, найдя удобную позу и уютное место, и стали прихорашиваться, особо не вникая в слова. К тому же такая возможность была не у всех.
– Вся нехитрая, несложная и небогатая история этого города.
Лепетал он зычно, проговаривая каждое слово по два, чаще по три раза. Первый раз – услышать, второй раз – осмыслить, и третий – если какой-то предыдущий раз прошел мимо ушей. Отчего кот под влиянием своего поддельного инстинкта понемногу начал интересоваться лукавой ротовой деятельностью ворона. У говоруна голосовые связки от рождения были заточены, не как у кота. А вот коту при рождении достались хватательные конечности, немощные, но с надлежащим усилением экзоскелета, всю жизнь служившего преданную службу, этот изъян пустяково таился. В придаток ко всему прочему, ходить кот мог на двух ногах и работать в это время так величаемыми ручками. Но поход зачастую был не долгим – ноги поспешно уставали, и вот тогда пригождались и передние конечности.
Чего хотели?!
Дни шли всё неуловимее. На улицу неодетым не вылезти, а дома, кроме как с дрянным мытарством слушать вопли ворона, делать нечего. Современная еда объёмом с горсть насыщает на несколько дней, да ещё и с немалой пользой. Поэтому три внушительные коробки с провизией в залавке закончатся не дай бог через год.
Ворон, испачкавшись в побелке, принимал ванну прямо внутри печи, кот подправлял продолговатые ковры, язвительно переливающиеся в цветах, в то время как филин наблюдал снежинки за окном, провожая каждую своим нездоровым, но чрезмерно заинтересованным, взглядом. Когда сутки близились к своему завершению, гавран почувствовал на себе резкое помраченье рассудка: стали дергаться лапы, а взор время от времени замазывался непроглядной пеленой. Опознав неладное, он поспешил обратиться за подмогой к медицинскому модулю. Тот зарегистрировал заражение и, одновременно с этим, начал лечение, распыляя ароматные пары прямо в обступающий воздух. Кот тоже последние дни чувствовал себя плохо. Ему в голову лезло всякое, точь-в-точь как у основного страждущего: хотел ударить себя обо что-то, выпускал неистовство от вида света и воды. Но после очистительных процедур толкового прибора назойливые мысли сбавили своё давление. Видимо, недуг отступил и у филина.
Ворона поражали способности попугая, который с грехом пополам забыл обиду и переселился поближе к остальным. Догадался зелёный, как сундук отворить, там, кстати, обстряпал себе место, понял почем потребны занавески. И в целом казался более собранным и сообразительным чем его конкурент. Хотя у того был свой козырь: постоянно препираясь и ругаясь с котом, он заполучал свой суверенный авторитет. Другие обыватели тоже хотели всем заправлять, поэтому запоминали смазливые изречения и иной раз вступали в словесные перепалки, но без опыта мизерно что выходило.
Вначале ночевали с тряпками, позже перетащили уделанные тряпицы наверх печи и заваливались уже там, сжавшись зачастую в один комок. На зусман дым не зудит. Носили дрова не с улицы, а с просохшего места подле печи, с гряды. Огоньки в топке тоже хотят жить и кусаются всякий раз, норовят опалить. Однослойные стекла тамбура трещали от брани хлада и тепла.
– Гес… Генс…
Ворон следующий день дорабатывал говор, делая очередную попытку выговорить слово «генералиссимус». Столь продолжительно застрял на одном слове, тараторя его невпопад где попало, что братия подумала, что слово это звучит только тогда, когда ворон рядом. Спустя века его и кликать будут "Гериусом". Вычитывал в очередном сборнике что-то про дуэль, никак не мог помыслить такое явление, хотя со словами, действами и с действующими персонами всё путно и понятно. Предложил коту на себе показать, тот согласился. Пока пушистый выступал, ворон неустанно хулил того за неуклюжесть, отчего кот серчал. Многое высказал ворону, который даже не слушал его. Под конец пьесы подрались, попугай хохотал оставшийся день.
Пошла череда потерь, то змею придавило свои же теремом, то достали из бочки морозного изверга, а куры затерялись еще в минувшем подле месяце. Но самое ужасное случилось накануне рождественской ночи, подобралась к околотку стая волковидных хищников, по виду будто дравшихся друг с другом каждый свободный час. Продвигалась стая спешно, заранее зная, что в этих местах отрады не жди, пусть по состоянию природы здесь и пригодней. Звуки осторожного хруста снега и тщательного принюхивания пробудили и обитателей избы. Путно отдающая теплом печь смогла обогреть все внутренние, и даже немножко внешние части дома, что в плюсовую погоду несложно. Для пернатых звук казался чем-то заманивающим, тем, что обычно издает какая-нибудь мышь, а кот замер, поставив шерсть дыбом. Филин неудачно слез на пол, ворон влетел в край двери, а более пронырливый попугай произнёс волшебные слова для раскрытья двери без их надобности. Представ перед одним из хищников, не заметив его под подножьем лестницы, он оказался в провальном положении, ведь свертеть куда-то или сдать назад в таком тесном проёме не представлялось возможным. Самый первый угодил в мертвую хватку, моментально убившую, следующие за ним не пожелали попасться следом, забаррикадировались по полной. Гериус представить не мог, что будет командовать таким неприступным ужасом, кой просматривал все его внутренности с клюва до лап при помощи мизерного сияния от луны. Тьма – глаз коли, а страх насквозь видно. Стоит отметить, что ощутить потерю смог лишь филин, периодически тревожившийся просто так. Видимо, досвязал, что если так и дальше будет продолжаться, то растеряет он всех до единого.
А без тебя одиноко…
А вот дотошный камень вновь пугал своим присутствием: от него будто шли голоса. Не особо мешало, больше, конечно, неадекватное поведение филина, но случалось, заставляло насторожиться. Осилив треть книги, к ворону пришло озарение, несвязные слова начали рисовать одну картину, и каждое последующее предложение просто дополняло какую-то деталь. Конечно, он побаивался собственных мыслей – не мерещиться ли. Но нет, мозаика из случайно разбросанных слов строилась вновь. К процессу подключился кот, вроде разобравшийся с тактикой.
И вот прямо после старого нового года троица получила свое первое сознание…
Тише чем в раю
Новшество, не поспоришь, много чего поменяло: расклад умственных сил стремительно переходил на сторону новых личностей. Они учились видеть сквозь стены с переменным успехом, будто запугивая себя выдуманными плодами воображения, которое в развитии взяло ключевую роль. Ворону, например, мерещилась карта местности, обычно рисовавшаяся перед ним во время полёта, и сейчас её присутствие настораживало. Было странно видеть с высоты небосвода двадцать домов, два колодца, особняк и еще какое-то незнакомое здание, и притом стоять на земле, на крепких бревнах. Кот никак не мог понять – закрыл ли он дверь? Ведь в тексте написано, что засов постоянно скрепит и что задевают постоянно косяк.
Только филин не понимал их поведения, но однажды всё-таки показал результат борьбы с болезнью. В тот день два не то друга, не то врага испивали свежей воды из проталины, а большая птица наблюдала за процессом из окна. На том же подоконнике, помимо разного рода бусинок и пуговиц, лежала и затхлая гармоника. В губной гармошке застряла пара жемчужинок привлекательного характера, ну а филин подумал, что это что-то другое, что-то скорее съедобное, нежели валявшиеся рядом украшения. Клюв попросту не пролезал в маленькие отверстия, и тогда он попробовал вытащить чем-нибудь меньшего размера, как неожиданно для себя дунул прямо в музыкальный инструмент, на самом деле хотев угукнуть. С первого раза получилось прогнать воздух, издав звонкий писк, потом вдох – и в горле оказывается заветная бусина. Конечно же он подавился. Еле-еле освободившись от опасности, филин вспомнил, что за мгновение до приступа кашля он издал очень интересный звук. Повторив с приличной точностью все действия заново и с разными отверстиями, в осознании закрепилась основательно гениальная идея, посетившая ум, – говорить при помощи музыкальных звуков. Эта первая догадка дала начало великому мышлению, которому суждено своими идеями поменять не только мир, но и мироздание в целом. Ведь не было у него встроенных продвинутых голосовых связок, которыми он бы легко общался со сверстниками. Но сейчас он может заменить слова на нотную грамоту, в которой определенный набор нот, тонов и громкости уникального сочетания доносили бы мысль. Но проверить гипотезу он не успел, так как начался нервный приступ, никак не отстающий от успехов филина.
Тэн
Вначале была лишь тьма, тьма разного цвета. Тьма близкая и такая далёкая. Тьма глухая и кричащая одновременно. Во тьме той бездонной появился путь, такой же тёмный, такой же далёкий. На пути том появился свет, и тогда стало понятно, что была это не бесконечная тьма, а лишь лик глубокой пещеры. Путь превратился в тоннель. Тоннель в миг искривился уродливым узором. На стенах того тоннеля начали играть тени. Тени глубокой тьмы. На пути выросли крошечные горы, из которых вылетали тени, в которых пряталась тьма. Но свет в конце не гас. Тэн перешагнул через первые горы. А затем минули и вторые. Тэн перешёл на бег. А затем и полетел. Лететь было тяжело. Не всегда было понятно, что свет, а что тень. Что он сам, а что тьма. Но он верил, что путь этот единственно верный, единственно точный. Это ему подсказывали тени.
Судорожно, нарочно падая с ног, вбежали вальты местного разлива. Уделавшись в февральской грязи, они принесли много чего мерзопакостного на чистый рушник. Их совсем не удивило психическое состояние сожителя, было кое-что посерьёзнее – вернулся человек.
Рослый посетитель резкими перемещениями по пространству двора со слепящими вспышками на каждом шаге гнал туда-сюда застывший воздух, словно пытался напугать здешних обитателей. Но через несколько мгновений он уже стоял рядом и смотрел на порог дома с таким видом, как будто перед ним было что-то вроде дорогой мебели, заурядной, но неприметной. Стены его не останавливали, будто каждый десяток дыр и узких проходов были для него специфическим подарком. Облачён был в еле заметную оптическую иллюзию, прячущую электронную начинку под хорошо сшитый костюм в каких-то свинцовых тонах, из-под которого маячили остальные напоминающие узоры орнамента украшения, какие только могли быть придуманы. На макушке красовалось что-то в виде шлема, напоминавшего простую шляпу, без полей, и с довольно длинным амулетом, что уж для такого времени, и тем более времени года никак не сходилось с общим впечатлением. Позади него в воздухе висели в легком мандраже несколько писклявых коробок, пакетов, и металлический шар, выпускавший по своему желанию во все стороны языки малахитового пламени.
Как только гость отварил ржавый засов, потер ногами о ковер и перешагнул порог, пришёл в движение несложный механизм, похожий на обломки каркаса, и увесистым ударом деревянной подпорки оборвал очередную жизнь. Господин между прочим как только к клети дряхлой подкатил, так ворон своровал "защиту" и смылся в неизвестном направлении. Пусть защищает теперь себя на небесном суде.
Пока филин выдёргивал у мертвеца волосы, Гериус тщательным осмотром откопал что-то интересное. Разобравшись в тот же вечер со штуковиной, он смог запустить загадочный блин, похожий на раздавленную мину. Прямо в горнице начали разворачиваться события, которые освещали целиком и полностью составленные из света искусные фигуры, настолько не отличимые от реальных, что жители поначалу сильно испугались ходящих по дому людей. Вот о чем повествовалось в том сериале:
-–< Сила боли: предъявите документы >–
«По привычке катавшийся туда-сюда безбилетный посетитель в не особо трезвом состоянии не заметил, как его блаженное времяпрепровождение хотят прервать внезапным нарядом. Остановка была почти на самом краю ветки, так что сойти само собой было необходимо, а раз такой случай вышел, то и подавно. Смотрители и прочие кондукторы уже нацелили свои походки на неприметное сиденье на краю пассажирского вагона. Но состав вечерней электрички начал постепенно замедлять свое движение, и, минуя десяток ослепляющих душу фонарей рядом со станцией, совсем остановился.
Было неудобно и очень неловко вылезать, а точнее вытекать из узких дверей с постоянно мешающими поручнями и неудобными цельнометаллическими ступеньками – съемными трапами. На дурную голову просвет между вагоном и платформой казался намного больше и глубже, хотя и было относительно темно. С завидной смелостью пришлось миновать это испытание, дальше от станции во все стороны расходились освещенные дороги, по которым безбилетную добычу догнать проще простого. Потому путь надо было искать свой не на земле, а в душе. А душа подсказывала прятаться в непроходимых сугробах, недалеко от транспортной эстакады, занимавшей немалое внимание у приезжих ввиду больших размеров. Тем паче, что переходов над или под землей не предвиделось, что в разы облегчало ношу убегающего, но плохо скрывало при удачной возможности. Голик не любил долго думать, с поддержкой спирта внутренний мир его побеждал над внешним материальным, а он, заядлый искатель приключений, никогда не ошибался в выборе. Настрой достиг пика, когда группа задержания отыскала беглеца на перроне и выдвинулась в нужную сторону.
Перепугав лишний раз водителей крупной автотрассы неожиданным появлением на проезжей части, пробравшись аккурат в проем моста и железного забора, герой практически отстал от преследователей, ведь те в ту минуту не обладали такой решительностью и не могли без последствий переносить болезненные трюки промеж ограждений. Воздух вновь запах свободой, а затем запах и сугроб. От синдрома победителя алкаш с головой окунулся в снег, да так, что ничего из его частей тела наружу не показывалось. Пролежав вверх головой пару минут, практикант таёжной йоги, видно постигнув внутренний дзен, не почувствовал, как снежный массив начал движение.
Только когда голова вновь оказалась наверху, оказалось, что и это было неспроста. Запачканный снег свозили немного поодаль городских тротуаров, куда-то меж мелькавшей вдалеке промзоной и поворота вглубь невзрачного леса, забытого, наверное, и самими горожанами. Сидя на перепутье двух дорог: выезда на автотрассу и посиделок у гаражей, трудно выбрать, где приобрести побольше денег или хотя бы собеседников с хорошим кругозором. И там и там шумно и невыносимо. Пришлось вновь прибегать к глубокой рефлексии и топографической гениальности, и для себя выяснить, что прямо за этим лесом может располагаться недурной магазин, где точно должны продавать без вопросов к внешнему виду и запаху. Хотя, в предположительном отсутствии тут снега, место это все никак не становилось похожим на приблизительно такое же в родном городе. Но это мало что меняло – у такой гигантской агломерации на несколько городов в радикально различных окраинах случаются одни и те же истории.
Заполнив до предела валенки мокрой, растаявшей от тепла, субстанцией. Голик, несмотря на некоторые двигательные недостатки, продолжал упорно двигаться вперед. Преодолев немыслимое число шагов, он вышел на освещенное пространство, вероятно, являющееся частью парка, только очень отдаленной частью. На этой части было пара скамей, пара фонарей, пара баков для мусора, и пара людей, не влившихся в вечерний час пик. Скоро и люди, как снежинки в ледяной дождь, растворились где-то за областью видимости. Голова перестала пульсировать, интересные идеи перестали в неё приходить. Пьяница, редко имевший собутыльников, нисколько не удивился, оставшись в полной тишине. Ему даже было приятно, но скучно, в отличие от катаний зайцем по окружной. Так бы и продолжалось вечность, пока не настигли бы его вновь хранители закона и прочие недовольные его присутствием. Но сейчас одна маленькая деталь испортила равнодушное настроение – звук металла об металл. Будто два внушительных ковша бились друг об друга.
Проковыряв дырку в снегу – выход из самодельного туннеля, скрытый наблюдатель потерял дар речи: на его глазах спускались в низовья траншейной ямы ярко блиставшие золотые слитки, выглядывающие из громадного сейфа. Аккуратно сложенные на подмостках мешки с добром томительно уходили из вида, погружаясь всё ниже и ниже в бетонную пучину. Всего несколько мгновений, и спецтехника уже с успехом заметает следы своего присутствия. Что это? Золотой запас в погребах не хранят, таможни рядом быть не должно. Остается только гадать, но факт остается фактом – деньги как никогда близко. Таким состоянием и долги всему подъезду можно вернуть, и ларьки скупить всего города, и вообще золотом покрыть стены и пол лифта, чтоб не гадили. Нехило замечтался, как он сам позже будет называть это явление – «контрабанда в особо крупном размере».
Выставка была не бесплатной: двое крепких мужчин схватили нарушителя, и Голик, как винная пробка, вылетел из сугроба. Он многое успел вспомнить на своём веку, пока вели его к выходу из парка, в сторону иссиня-черного фургона. Две непробиваемые стены не давали нарушителю общественного беспорядка права на двигательные маневры. Лишь когда голову его прислонили к ледяному стеклу на задней двери и отпустили руки, воскресный алкоголик, сделав глубокий вдох, подобный первому в своей жизни, неожиданно для себя сунул свои закоченелые пальцы в карман, и, немного повозившись в нём, в ожидании вытащить пачку столичных сигарет, но вытянул почему-то висевшие на длинной серебряной цепи часы, целиком и полностью отделанные золотом по характерному блеску с вкраплениями драгоценных камней. Видно определить вес предмета на лёгком морозе оказалось не под силу опьяневшему безбилетному посетителю ночных рейсов ближнего следования. Конечно, он растерялся, и мигом засунул незнакомую вещь обратно в тот же карман, но на сей раз получилось так, что часы попали уже в его куртку. Предварительно заломав нарушителю руки, солидные граждане преступного рода деятельности порешили отвезти Голика в более подходящее место для расправы. Вскоре в багажнике затряслись и другие вещи, помимо дрожащего алкаша.
