Ила Сандер "Росток на руинах. Надежда. Часть вторая"

– Слушай… – Я догнал его, понизил голос. – А что это за таблички с числами на решётках? Почему Родерик решил идти с нами?..

– На табличках – индексы фертильности, – отозвался Бернард. – Обновляются раз в неделю, после каждой ходки в лабораторию. Показатель, сколько процентов живчиков способны к оплодотворению. Для устрашения нам вешают. Для психологического воздействия. Если индекс ниже двадцати, спишут с баланса как отработанного. Списаний ещё ни разу не было. Но двадцать четыре у Родерика – это очень близко.

– «Спишут» – означает…

– Убьют.

Бернард доволок труп туда, где заканчивался ряд клеток, а в тупике коридора находилась запертая дверь с вывеской «Лаборатория». Такая же, раздвижная, без ручек, только пластиковый квадрат на стене в качестве замка. Бернард приставил к замку указательный палец мертвяка, затем, подтащив его повыше за воротник, приблизил к квадрату раскрытый в предсмертном удивлении глаз.

Автоматика считала зрачок, и двери зашипели, открываясь. Фигасе! Лабораторию, где из альф добывали, как выразился Бернард, «биоматериал», охраняли пуще самих пленников. За раздвижной дверью оказалась ещё одна – обычная, металлическая, вообще без замка.

Оттолкнув мертвяка, Бернард потянул за ручку и скользнул внутрь. Я – следом. Посреди светлого помещения, полного столов, шкафов, бумаг и пробирок, стояло массивное кожаное кресло с подведёнными к нему трубками. Целая уйма трубок, трубочек и трубищ – конструкция занимала весь центр лаборатории. Под подошвами гнулся пол из металлических листов.

Бернард взвесил в руке стоящую на столе керамическую чашку с остатками кофе – лаборанты расслаблялись тут, что ли? – и с краткого замаха запустил ею в угол потолка. Хрустнула расколоченная видеокамера, задзынькали осколки чашки, кофе плеснуло по стенам.

– Откуда следили? – спросил я.

– Не знаю, но этого им лучше не видеть.

Он целенаправленно зашагал в угол. Подхватил по дороге стул, шарахнул им о край стола, выломав ножку из прочного пластика с куском ДСП-шки. Смахнутые пробирки зацвинькали по листам пола. Орудуя ножкой, как ломом, он принялся вскрывать шкаф с красными крестами на дверцах, тоже пластиковый. Аптечка, что ли?

Я с любопытством разглядывал заковыристую конструкцию с трубками. На подлокотниках и внизу кресла торчали крепления из широких кожаных ремней – для рук, ног, даже для шеи. Сидящий, точнее, полулежащий, был надёжно зафиксирован. Сверху над сиденьем, помимо прочих шлангов, свисала толстая гибкая хрень, похожая на слоновий хобот, со сморщенным отверстием на конце, будто птичья гузка.

Ах ты ж, идрит-ангидрит! Да это же самая настоящая дрочильная машина!

Дверца аптечного шкафа заскрипела под напором лома, грюкнула, сдаваясь. Внутри действительно оказались упаковки лекарств. Я вспомнил поездку в тлеющем вагоне с пилюлями, и к горлу подкатила тошнота, хотя фильтры исправно блокировали запахи. Медикаменты, бу-э-э.

Бернард принялся методично обследовать содержимое шкафа, отбрасывая ненужные пачки через плечо. Он точно знал, что искал. Он в каждый момент времени точно знал, что делает и зачем.

– Так, значит, вот как они… – сказал я, обходя дрочильную машину по кругу. – Сильно не посопротивляешься. Как беты вообще до такого додумались?

– Беты? – зло бросил Бернард. – Не думаю. Уверен, эту штуку изобрёл альфа. Наверно, до войны ещё, для добровольных доноров. Он зна-а-ал толк в онанизме. Так тебя выцедит – не то что сопротивляться, имя своё забудешь. Они ещё и приманку пускают…

Я почуял, что ему адски неприятна эта тема. Каким бы феерическим ни был перепихон с роботом, но, как ни крути, это всё равно изнасилование. Принуждение, ломка безо всякой свободы выбора. Бездушный пластик вместо живого омежьего лона, даже вместо родного кулака. Каждую неделю, семнадцать лет подряд. Хотя нет, он же большую часть времени чалился в «одиночке»…

– Что ты ищешь? – Я сменил тему.

– То, чего мне не хватало все четырнадцать попыток. – Очередная упаковка ампул рухнула в кучу. – Меня каждый раз вырубали сонными дротиками. Но незадолго перед моим крайним походом в «одиночку» в этом кресле у Родерика случился приступ. Он старший из нас, двадцать второго года рождения, ему за пятьдесят уже. Здоровье не то. А в тот период… не знаю, может, коммуны получили оптовый заказ на технарей? У Родерика фертильность уже тогда была ни к чёрту. Его стали водить сюда каждый день. И сердце не выдержало. Откачали, конечно, стали давать ему перерыв. С тех пор в лаборатории появился этот медшкаф. Я нажрался мыла, чтобы в кресле симулировать эпилепсию и посмотреть, что они здесь хранят. Видишь? Целый склад сильнодействующих, а среди них… – Он вытащил картонную упаковку с торчащими кончиками готовых шприцев. – …эфедрин.

– Чего «дрин»?

– Дарайн, сколько там доз?! – ахнул в наушнике Халлар.

– Держи под рукой. – Бернард протянул мне один шприц. – Вмажемся перед входом в омежье крыло.

Я взял хрено-дрин, растерянно глядя, как перетекает внутри прозрачная жидкость. Где-то я уже видел такие. Вроде бы в лазарете Аби. Кажется, лекарка называла это стимулятором…

…и вводила Риссе в день, когда мы привезли её в Гриард. Спящую.

Да!

– Десять, – ответил я Халлару, расплываясь в улыбке. – Тут десять доз.

И Гая с Риссой разбудить хватит.

Бернард заговорил азартно:

– Родерик рассказывал, что в омежьем крыле охрана по уровню два-ноль. Магнитная фиксация оттуда не включается. А наши яйца – достояние Федерации. В нас не будут стрелять боевыми. Получается, с такой страховкой… – Он сунул мне коробку. – …мы неуязвимы.

Я в изумлении вперился в две зелёных бездны. Сейчас пошёл бы с ним хоть на самого Сорро. Прямо в столицу, в президентский дворец. Такие альфы не ходят по земле, это она им под подошвы стелется. Сплошное «смогу» – от дурацкого хвоста на макушке, перемотанного поясом халата, до обломанных ногтей на ногах. Казалось, ему слово «сомнение» вообще не знакомо.

Как же вышло, что он семнадцать лет гнил здесь с таким внутренним жаром? Или он как пружина, которую жали, жали годами, а теперь она ка-а-а-ак распрямилась?

– Бернард… ты… ты просто…

Чума.

– Иди к остальным, – сказал он уже спокойно. – Выходи. В проходе не стой.

Прижимая к груди стимуляторы, я покинул лабораторию, оглядываясь. Бернард дождался, пока я отойду от входа подальше.

Затем вытащил из сумки гранату, дёрнул чеку. Воткнул гранату в хобот дрочильной машины и кувырком выметнулся из лаборатории. Тут же стремительно вскочил, захлопнул дверь и привалился к ней спиной.

Внутри прогремел взрыв. Дверь дрогнула, пыхнув трухой из косяков. В коридоре засуетились:

– Это что было?

– Бомба?

– Кажется, Берн прикончил Красотку Летти!

– Совсем?

– Красотка Летти издохла?!

А с юморком типы. Прозвали дрочильную машину омежьим именем.

Бернард удовлетворённо прищурился:

– Минус одна мечта.

Мне не показалось, у него действительно были с рободрочером личные счёты. Вот зачем он взял у меня гранату.

Глава 4

Кто-то бросил Бернарду оранжевые штаны, он запрыгнул в них почти на ходу.

– Ещё секунду, – сказал. – Заберу кое-что своё.

Поправляя сумку, он шагнул в одну из клеток, пустую – лишь унитаз и тряпичная лежанка на полу. Встал на колени и принялся выковыривать что-то из-под плинтуса ногтем. Ему явно было известно точное место, где ковырять.

Видимо, в этой клетке его и держали. Смутьяну не полагались ни пушистые одеяла, ни ковры, ни развлечения с моделями самолётиков. Голый пол и тряпка – как в «одиночке». На решётке висела покрытая семимесячным слоем пыли табличка с индексом фертильности девяносто два. Напротив, через шестиметровый холл, находилась клетка Нильса, откуда тот читал Бернарду книги.

А Бернард отсюда наблюдал, как его соседа уничтожает электрическая пытка.

– Вот, держите. – Я раздал альфам шприцы с «дрином», по одному для каждого. Лишние спрятал в разгрузке.

Пока мы громили лабораторию, альфы вскрыли шкаф в дежурке и натаскали оттуда оранжевых штанов. Другой одежды не нашлось, обуви тоже.

– Тебе не сто?ит колоть это, Родерик. – Бернард показался в проходе, надевая на шею шнурок из коммунского ботинка. – Мотор побереги. Заснёшь – на себе тебя вынесем.

Родерик сунул шприц в карман штанов.

– Оно-то верно, – кивнул. – Но пусть лежит – на всякий случай.

Я вытащил горсть носовых фильтров.

– Вставляйте. Не будем рисковать.

Хватило лишь на пятерых. Я извлёк свои, отдал Нильсу.

– Я меченый, – говорю, – мне не нужно. Координатор надеть заставил.

А этот двинутый рисовальщик неизвестно, что может выкинуть, когда приманка в голову шибанёт. Да и все они… ненадёжные. Хоть бы дуреть там не начали. Они ж семнадцать лет омег не видели.

Без фильтров остался Уннар. Бернард молча положил ему в ладонь свои. Уннар так же молча принял, не поблагодарил, не спросил: а ты как же? Кажется, он думал, у Бернарда ещё полсумки таких. Или что самому Бернарду ничего не надо, и вообще – никогда не хреново, и не страшно, и не больно.

Никто не выглядел готовым вламываться туда, где можно получить в репу. Кхарнэ, они не ради каких-то возвышенных целей биться шли, а ради самих себя, ради возможности снова вязаться с омегами и выбить себе шанс на будущее – но всё равно сомневались: стоит ли? Даже за нашими спинами!

Бернард оглядел всех.

– Оружие собрали?

Двое бросились шмонать убитых.

Не собрали, положились на мою «бесшумку». Они мне нравились всё меньше. Альфохлам. Я не был уверен, что такие нужны клану. Но они были важны для Бернарда. Он впрягался за них, он убивал за них, заморачивался их благополучием. Только что он отдал им единственное, что мог отдать. Значит, они были нужны.

Без фильтров в носу вонь немытого альфы вблизи ощущалась убийственно. Наверно, от меня так прёт, когда после двух-трёхнедельной вылазки в Гриард возвращаюсь. Возвращался.

На шее Бернарда висел на шнурке от ботинка армейский жетон-смертник. Я прочитал выдавленное в металле.

Бернард Холлен
**38.10.07
В (III)+
Всеобщ. монотеизм

Каким-то образом он умудрился сохранить в этих казематах частицу своего прошлого. У меня и на свободе не вышло. Я был слишком малой и не знал, насколько важно помнить свои корни.

Подобрав пару игольчатых пистолетов, горе-войско окружило своего предводителя, ожидая новых распоряжений.

– Ну что, Родерик, – сказал Бернард. – Показывай.

Я шагал рядом с Родериком, выставив в готовности ствол. Босые лапы альф глухо били пятками расписные полы коридоров, нас подгоняли гудки тревоги. Сзади раздавалось мычание: Нильс беззаботно напевал что-то под нос. Хорошо ему, стукнутому.

– Берн… – тихо говорил кто-то сзади. – Если не выгорит… Прикончи меня. Прикончи, пообещай. Я не вынесу их пытку. Или в «одиночке» с ума сойду. Мне той недели хватило. Как ты можешь в тишине? Годами!

Родерик свернул в неприметную дверь, ступил вверх по лестнице.

– Я буду очень стараться, Тормод, – прохрипел Бернард. – Чтобы никто из нас больше не попал в «одиночку». Никогда… Ох, чёрт!

Он, видимо, оступился – по ступеням сзади грохнуло, завибрировали перила. Другие альфы поймали падающего.

– Ты чего, Берн?

– Подождём, – остановил я Родерика. – Снова глюки?

– Угу, вертолётит. – Бернард поднялся, зажмурившись, протянул вслепую руку. – Некогда ждать. Клейн, где там твоё плечо? Веди меня. Рухну – ловите.

Ну нет так нет. Мы двинулись дальше.

– У меня так было, – сказал Тормод. – После «одиночки». Стены едут, ноги заплетаются. Дерьмово.

Поднявшись на девятый этаж, мы свернули с лестничной площадки к светлому коридору с джунглями по бокам и окном во всю стену. Здесь, на верхнем этаже, июль нахрапом вторгался в здание сквозь стекло, соперничая с кондёрами – кто кого. Побеждала техника: летнее пекло внутри не ощущалось. Вся эта зелёная лабуда в необъятных деревянных кадках буйно плелась под солнцем.

– Смотрите! – зашумели альфы.

– Небо!

– Там двор внизу!

– Листья живые, потрогай!

Всполошённые, как дети, они жадно тянули шеи к окну, на ходу подставляли ладони под солнечные лучи, блаженно жмурясь. Бернард сорвал с куста лист, растёр в пальцах и отрешённо вдыхал аромат жизни.

Я уставился за окно, на крышу напротив, через двор. Тар. Арон. Карвел. Не подведите там, братья. Мне-то проще, со мной Чума.

На плоской крыше никого видно не было. Возможно, они отстреливались прямо над нами.

– Надо идти. – Я деликатно подтолкнул Родерика в спину; он отвернулся от окна и ускорил шаг.

Нильс затянул мягко, почти по-омежьи: