Неудивительно то, что поиски сущности женственности у Лопейт приводят ее к откровенному прославлению нашего неоплачиваемого труда дома:
Дом и семья традиционно создавали единственный зазор в капиталистической жизни, в котором люди могли удовлетворять нужды друг друга из любви или заботы, даже если часто они также удовлетворяются из страха или на основе господства. Родители забоятся о своих детях из чувства любви, по крайней мере в какой-то степени… Я даже думаю, что память об этом остается с нами навсегда, когда мы вырастаем, так что мы всегда храним утопическое воспоминание о труде и заботе, основанной на любви, а не на финансовом вознаграждении[25 - Ibid. P. 10.].
В работах женского движения показано удручающее воздействие этой любви, заботы и услужения на женщин. Все это цепи, которые привязали нас к положению, близко к рабству. Мы отказываемся возводить в утопию прозябание наших матерей и бабушек, как и наше собственное прозябание, испытанное в детстве! Когда государство не платит заработную плату, своими жизнями должны расплачиваться те, кого любят и о ком заботятся. Также мы отказываемся от идеи Лопейт о том, что требование финансового вознаграждения «привело бы лишь к тому, что еще больше заслонило бы для нас возможности свободного и неотчужденного труда»[26 - «Устранение одной большой зоны капиталистической жизни, где трансакции не имеют меновой стоимости, привело бы к тому лишь, что заслонило от нас возможности свободного и неотчужденного труда» (Ibid).], ведь из этого следует, что скорейший способ сделать труд «неотчужденным» – работать бесплатно. Несомненно, класс капиталистов приветствовал бы такое предложение. Добровольный труд, на котором зиждется современное государство, основан именно на этой безвозмездной растрате нашего времени. Нам, однако, кажется, что, если бы наши матери, вместо того чтобы полагаться на любовь и заботу, получали финансовое вознаграждение, так не ожесточались, не были бы такими зависимыми, не подвергались бы шантажу, да и сами были бы менее склонны шантажировать собственных детей, которым постоянно напоминают о жертвах их матерей. У наших матерей было бы больше времени и сил, чтобы бороться против своего труда, и это вывело бы нас на более передовую стадию в этой борьбе.
Сущность капиталистической идеологии заключается в прославлении семьи как «частного мира», последней границы, где мужчины и женщины могут «сохранить нашу душу живой»[27 - «Я полагаю, мы сохраняем нашу душу живой именно в наших частных мирах» (Ibid).], и поэтому неудивительно то, что эта идеология снова стала пользоваться популярностью среди капиталистических стратегов в наше собственное время «кризиса», «жесткой экономии» и «потрясений».
Как недавно заявил Рассел Бейкер в New York Times, «любовь сохранила наше тепло во время Депрессии, и нам стоило бы не забывать о ней и сегодня, когда мы снова вступаем в тяжелые времена»[28 - См.: Baker R. Love and Potatoes // New York Times. November 25. 1974. P. 39.]. Эта идеология, противопоставляющая семью (или сообщество) заводу, личное – социальному, частное – публичному, производительный труд – непроизводительному, работает на наше порабощение домом, которое в той мере, в какой оно остается неоплачиваемым, всегда представлялось актом любви. Эта идеология глубоко укоренена в капиталистическом разделении труда, которое одно из наиболее ярких своих выражений находит в организации нуклеарной семьи.
Мистификация социальной функции семьи за счет заработной платы как особого отношения является расширением того, как капитал мистифицирует наемный труд и подчинение всех общественных отношений «узлу денег».
Маркс давно разъяснил то, что заработная плата скрывает весь тот неоплачиваемый труд, который уходит в прибыль. Однако измерение труда заработной платой скрывает также и то, в какой мере все наши общественные отношения были подчинены производственным отношениям, в какой мере любой момент нашей жизни работает на производство и воспроизводство капитала. Заработная плата (в том числе и ее отсутствие) позволила капиталу затемнить реальную длительность нашего рабочего дня. Работа представляется одним из разделов нашей жизни, который реализуется только в определенных зонах. Время, которое мы тратим на социальном заводе, готовя себя к труду или перемещаясь на работу, восстанавливая наши «мускулы, нервы, кости, мозг» перекусами, быстрым сексом, фильмами и т. д., – все это представляется досугом, свободным временем, личным выбором[29 - Маркс К. Капитал. Т. 1. С. 585.].
Разные рынки труда
Применение капиталом заработной платы затемняет сам состав рабочего класса и удовлетворяет потребность капитала разделять, чтобы править. Благодаря заработной плате как особому отношению капитал не только организовал разные рынки труда (рынки для черных, молодежи, женщин и белых мужчин), но также противопоставил «рабочий класс» «неработающему» пролетариату, который, как считается, паразитирует на труде первого. Когда мы получаем пособия, нам говорят, что мы живем на налоги «рабочего класса»; нас, домохозяек, постоянно изображают как прорву, в которую уходят зарплаты мужей. Однако в конечном счете социальная слабость не имеющих заработной платы – это слабость всего рабочего класса в отношении к капиталу. Как показывает история аутсорса производства, резерв неоплачиваемой рабочей силы и в «неразвитых» странах, и в метрополиях позволил капиталу уйти из тех областей, где рабочая сила сделала себя слишком дорогой; тем самым была подорвана власть, которой рабочие в них добились. Всякий раз, когда капитал не мог убежать в третий мир, он открывал ворота заводов женщинам, черным, молодежи или мигрантам из третьего мира. На самом деле неслучайно то, что, хотя капитал основан на наемном труде, более половины мирового населения все еще не получает заработной платы. Ее отсутствие и недостаточное развитие – важнейшие элементы капиталистического планирования как на национальном, так и на международном уровнях. Они представляются мощными инструментами, заставляющими рабочих конкурировать на национальном и международном рынке труда, внушая нам, что наши интересы различаются и противоречат друг другу. Вот основы идеологии сексизма, расизма и велфэризма (к неудовольствию тех рабочих, которым удалось получить какие-то деньги от государства), являющихся прямыми выражениями различных рынков труда, а потому и разных способов регулировать рабочий класс и разделять его[30 - См.: James S. Sex, Race and Class. Bristol: Falling Wall Press, 1975 [1972].]. Если мы игнорируем это применение капиталистической идеологии и саму ее укорененность в заработной плате как отношении, мы не только кончим тем, что будем считать расизм, сексизм и велфэризм нравственными болезнями, плодом «плохого воспитания» и «ложного сознания», но и ограничимся стратегией «воспитания», которая не позволяет нам «отстаивать наше дело иначе, как при помощи моральных императивов»[31 - Lopate C. Women and Pay for Housework. 11.].
Наконец, мы согласны с Лопейт, когда она говорит, что наша стратегия, покуда мы стремимся обрести свободу, снимает с нас необходимость опираться на «доброту» мужчин[32 - Ibid.]. Как показала борьба черных в 60?х, их сообщества «донесли» до других свои потребности не добрыми словами, а организацией своих сил. В нашем случае попытка воспитывать мужчин всегда означала, что наша борьба приватна, что она ведется в одиночестве наших кухонь и спален. Там мы не могли найти силы для противостояния капиталу. Сила – вот что воспитывает. Сначала мужчины будут бояться, а потом они будут учиться, поскольку бояться будет капитал. Мы не боремся за более справедливое распределение того же труда. Мы боремся за то, чтобы покончить с этим трудом, и первый шаг к этому состоит в том, чтобы назначить ему определенную цену.
Требования заработной платы
Наша сила, сила женщин, начинается с общественной борьбы за заработную плату, но не за то, чтобы нас допустили к заработной плате как особому отношению (хотя нам и не платят, мы никогда не остаемся вне этого отношения), но чтобы нас выпустили, чтобы выпустили также и любой другой сектор рабочего класса. Здесь нам необходимо прояснить природу борьбы за заработную плату. Когда левые утверждают, что требования заработной платы являются «экономизмом» или «профсоюзными требованиями», они игнорируют то, что заработная плата, как и ее отсутствие, – это мера нашей эксплуатации и прямое выражение властного отношения между капиталом и рабочим классом, а также внутри самого рабочего класса. Также они игнорируют то, что борьба за заработную плату принимает многие формы и не ограничена ее увеличением. Сокращение рабочего времени, большее число или более высокое качество социальных услуг, а также большее количество денег – все это выигрыши в заработной плате, которые определяют, сколько именно нашего труда забирается у нас и сколько у нас власти над нашей собственной жизнью. Вот почему заработная плата была традиционной основой борьбы между рабочими и капиталом. Будучи выражением классовых отношений, она обладает двумя сторонами: стороной капитала, который использует ее, чтобы нас контролировать, гарантируя, что каждой прибавке, которой мы добились, будет соответствовать прирост производительности; и стороной рабочего класса, который все больше борется за большее количество денег, большую власть и меньший объем работы. Как доказывает сегодняшний капиталистический кризис, все меньше рабочих желают жертвовать своими жизнями ради капиталистического производства. Они все меньше откликаются на призыв повысить производительность. Однако когда «справедливый обмен» между заработной платой и производительностью нарушается, борьба за заработную плату становится прямой атакой на прибыль капитала и на его способность извлекать из нас прибавочный труд. Следовательно, борьба за заработную плату в то же время является и борьбой против нее, то есть борьбой за власть, выражаемую ею, и против капиталистического отношения, воплощенного в ней. В случае неоплачиваемых работников борьба за заработную плату – это еще более очевидная атака на капитал.
Заработная плата за домашний труд означает, что капитал будет должен платить за огромный объем социальных услуг, предоставляемых ныне женщинами. Самое главное, требовать зарплаты за домашний труд – значит отказываться соглашаться с нашим трудом как биологической судьбой. На самом деле ничто не оказалось столь мощным фактором институциализации этого труда, как тот факт, что нашей платой всегда была не зарплата, а «любовь». Для нас, как и наемных работников, заработная плата – это не вопрос производительности. В обмен на заработную плату мы не будем работать больше, чем раньше. Мы хотим заработной платы, чтобы вернуть себе наше время и энергию, а не чтобы оказаться в ловушке второй работы, раз нам нужна финансовая независимость.
Наша борьба за заработную плату открывает и для наемных, и для неоплачиваемых работников вопрос о реальной длительности рабочего дня. На нынешний момент у рабочего класса, и у мужчин, и у женщин, рабочий день определялся капиталом – временем на проходной, где отмечают твое прибытие на работу и уход с нее. Так определялось время, когда мы принадлежали капиталу, и время, когда мы принадлежали себе. Но на самом деле мы себе никогда не принадлежали. Мы всегда принадлежали капиталу, каждое мгновение нашей жизни. И теперь пора заставить капитал заплатить за каждый такой момент.
Как заставить капитал платить
Это классовый взгляд, который выразил себя на улицах и в борьбе 60?х, и в США, и на международном уровне. В США борьба черных и матерей, получающих пособия, – то есть третьего мира метрополии – стала бунтом тех, кто не имеет заработной платы, против того, как их использовал капитал, и их отказом от единственной предложенной капиталом альтернативы, а именно того, чтобы трудиться еще больше. Эта борьба, силовой центр которой заключался в сообществе, была нацелена не на развитие, а на переприсвоение социального богатства, накопленного капиталом за счет как оплачиваемых, так и не оплачиваемых работников. В этом смысле она бросила фундаментальный вызов капиталистической организации общества, которая навязывает труд в качестве единственного условия того, что нам позволено жить. Также она поставила под вопрос левацкую догму, согласно которой рабочий класс может организовать свою власть только на заводах. Вам не нужно идти на завод, чтобы стать частью организации рабочего класса.
Когда Кэрол Лопейт говорит, что «предварительными идеологическими условиями солидарности рабочего класса являются сети и связи, возникающие из совместной работы» и что «эти условия не могут возникнуть у изолированных женщин, которые работают в разных домах»[33 - Ibid.], она игнорирует ту действенную борьбу, которую эти «изолированные» женщины вели в 60-е. Кроме того, иллюзия – считать, будто капитал не разделяет нас, когда мы не работаем в изоляции, создаваемой нашими домами. Вопреки этим разделениям мы должны организовываться соответственно с нашим потребностям. В этом смысле движение «Заработная плата за домашний труд» – это не только отказ от социализации завода, но в той же мере и отказ от рационализации и социализации капиталом дома. Мы на самом деле не считаем, что революцию можно свести к потребительскому отчету и хронометрическому исследованию, о котором говорит Лопейт:
Нам нужно серьезно рассмотреть задачи, которые «необходимы» для домохозяйства… нам нужно исследовать инструменты, позволяющие экономить время и силы, и решить, какие их них полезны, а какие служат причиной еще большей деградации домашнего труда[34 - Ibid.].
Но мы деградируем не из?за технологии, а из?за того, как ее применяет капитал. Кроме того, «самоуправление» и «рабочий контроль» в доме существовали всегда. У нас всегда был выбор: устроить стирку в понедельник или в субботу, купить посудомойку или пылесос (если только они были нам по карману). Следовательно, мы не просим у капитала, чтобы он изменил природу нашего труда; мы боремся за то, чтобы отказаться воспроизводить себя и других в качестве рабочих, рабочей силы, товаров. Условием достижения этой цели является признание этой работы в качестве работы с заработной платой. Очевидно, пока заработная плата существует, будет существовать и капитал. Следовательно, мы не говорим, что получение заработной платы – это революция. Мы, однако, говорим, что это революционная стратегия, поскольку она подрывает роль, которая назначена нам в капиталистическом разделении труда, и поскольку она меняет властные отношения в рамках рабочего класса, создавая более благоприятные для нас и для рабочего класса в целом условия. Что касается финансовых аспектов требования заработной платы за домашний труд, они «весьма проблематичны» только в том случае, если мы занимаем точку зрения капитала и министерства финансов[35 - Ibid.], которое при столкновении с рабочим классом всегда будет ссылаться на безденежье. Поскольку мы не министерство финансов и не стремимся им быть, мы не можем придумывать системы планирования выплат, дифференциалы в заработной плате или сделки по производительности. Не наше дело – ограничивать саму нашу власть. И не наше – мерить нашу ценность. Наше дело – бороться, чтобы получить то, чего мы хотим, все мы. Наша цель – быть бесценными, вывести нас самой нашей ценой за пределы рынка, чтобы домашний труд, заводской и офисный стали «неэкономными».
Точно так же мы отвергаем и аргумент о том, что наш будущий выигрыш придется оплачивать другим секторам рабочего класса. Согласно этой логике, мы могли бы, наоборот, сказать, что наемные работники оплачиваются теми деньгами, которые капитал не дает нам. Но так говорит государство. На самом деле, если кто-то говорит, что требования социального обеспечения, которые были выдвинуты черными в 60?е, оказали «крайне негативное воздействие на любую долгосрочную стратегию… и на отношения белых и черных», поскольку «рабочие знали, что в конечном счете оплачивать эти программы будут они, а не корпорации», это чистый расизм[36 - Ibid. P. 10.]. Если же мы предполагаем, что всякая борьба неизбежно заканчивается перераспределением бедности, мы соглашаемся с поражением рабочего класса. Собственно, статья Лопейт и написана под знаком пораженчества, которое сводится к согласию с капиталистическими институтами как чем-то неизбежным. Так, Лопейт не может представить, как рабочие, стоит только капиталу попытаться понизить зарплату других рабочих, чтобы дать зарплату нам, смогут защищать и свои интересы, и наши. Также она считает, что «конечно, мужчины получили бы наибольшую заработную плату за работу дома», то есть мы никогда не победим[37 - Ibid.]. Она видит в домохозяйках бедных жертв, а потому не может представить, как мы могли бы организоваться коллективно, чтобы захлопнуть двери перед носом любого надсмотрщика, пытающегося проконтролировать наш труд.
2. Капитал и левые[38 - Первую версию этой статьи см. в: Federici S. Capital and Gender // Reading «Capital» Today / Ed. Schmidt I., Fanelli C. London: Pluto Press, 2017.]
С традиционной для них слепотой к динамике классовых движений левые проинтерпретировали конец определенной фазы женского движения в качестве конца движения как такового. А потому медленно, но верно они пытаются снова захватить ту политическую территорию, которую в 60?х вынужденно оставить.
В 60?е, когда женщины толпами выходили из левацких групп, левые должны были признать обоснованность феминистской автономии. Они неохотно, но все же допустили то, что женщины – тоже часть революции. Они готовы были даже бить себя в грудь, признавая сексизм, который недавно у себя обнаружили. Теперь же посреди того, что сами они считают похоронами феминизма, их голоса снова поднимаются, на этот раз чтобы вынести суждение о наших достижениях и недостатках. Их история кажется нам более чем знакомой. Говоря словами одного из этих самоназначенных феминистов, «женщинам тоже нужно социалистическое движение… и никакое движение, которое состоит только из женщин, не может этого заменить»[39 - Zaretsky E. Socialist Politics and the Family // Socialist Revolution. 1974. Vol. 3. № 19. P. 83–98.]. Это означает, что все было замечательно, пока оно действовало, однако в конечном счете они должны нас вести, а мы – делать то, что они хотят, чтобы восстановить правильную политическую линию.
Та же старая история
В этом, конечно, нет ничего нового. Нам опять говорят, что серьезная политика – не кухонная и что наша борьба за освобождение нас самих как женщин – за то, чтобы уничтожить нашу работу дома, наши отношения в семье, проституирование нашей сексуальности, – является определенно вторичной, в лучшем случае вспомогательной по отношению к «настоящей классовой борьбе на заводах». Неслучайно то, что по большей части современная левая полемика с феминистской автономией нацелена на отрицание того, что требование заработной платы за домашний труд является феминистской стратегией, а потому и стратегией рабочего класса.
Одна из вероятных причин этой критики заключается в том, что, если у женщин будут свои деньги, мужчины однажды обнаружат, что их кухни и спальни опустели. Однако более глубокая причина в том, что леваки не заинтересованы в нашем освобождении от домашнего труда, они лишь хотят сделать наш труд более эффективным. С их точки зрения, революция – это реорганизация капиталистического производства, которая позволит рационализировать нашу эксплуатацию, а не упразднит ее.
Вот почему, когда мы говорим об «отказе от труда», они тут же начинают беспокоиться о том, «кто же будет чистить улицы». И именно поэтому они всегда выбирают своих «революционных субъектов» из тех секторов рабочего класса, где труд более рационализирован. То есть, с их точки зрения, рабочие революционны не потому, что они борются с эксплуатацией, а потому, что они производители. То, насколько такая точка зрения не близка самим рабочим, можно понять по тому, сколько энергии левые тратят, когда упрекают их в отсутствии «классового сознания». Левые ужасаются тому, что рабочие, как оплачиваемые, так и без заработной платы, хотят больше денег и больше свободного времени для себя вместо того, чтобы думать о том, как бы рационализировать производство.
В нашем случае ясно одно. Левые кидаются на нашу борьбу, поскольку в качестве домохозяек мы не соответствуем той «производительной» роли, которую они назначили рабочему классу. Что именно это значит, хорошо сформулировано Уолли Секкомбом в его статье в New Left Review:
Революционная трансформация возможна только потому, что пролетариат прямо участвует в социализированном труде, а потому как класс является носителем предварительного условия социалистического способа производства. Пока труд домохозяек остается частным, они не способны предвосхитить новый порядок или направить производственные силы на слом старого[40 - Seccombe W. The Housewife and Her Labour under Capitalism // New Left Review. 1974. № 83. P. 23.].
Секкомб признает то, что во времена капиталистического кризиса (когда капитализм уже разваливается, вроде бы даже сам по себе) «мобилизация домохозяек» вокруг правильных инициатив (например, комитетов по контролю за ценами) может внести вклад в революционную борьбу. «В таких обстоятельствах, – пишет он, – бывает так, что объективно отсталые слои рабочего класса вырываются вперед». Однако фактом остается то, что «домохозяйки не смогут стать решающей движущей силой женской борьбы»[41 - Ibid. P. 24.]. Поскольку на международном уровне большинство женщин работают прежде всего в качестве домохозяек, такое замечание означает, что женщин следует исключить из революционного процесса.
Китайская модель
«Революционеры» не впервые отправляют нас обратно на кухню после завершения борьбы, на этот раз с обещанием «поучаствовать в домашнем труде». Причина, по которой сегодня этот процесс менее очевиден, состоит в том, что, в полном соответствии с планами капитала, та же рука, что заталкивает нас обратно домой, в то же время пытается вытолкнуть нас на заводы, чтобы мы «присоединились к ним в классовой борьбе» или, говоря точнее, приучили сами себя к нашей будущей роли в производстве[42 - «Если мужчины могут быть заводским мясом, то почему не женщины… Если мы хотим занять наше место в мире, повлиять на его историю, мы должны оставить безопасные границы наших домов и отправиться на заводы… и помочь им взять власть в свои руки» (см.: Workers Fight. 1974. № 79. December. January 1975).]. Долгосрочный план, который они нам готовят, состоит в том, что сами они называют «китайской моделью» – это социализация и рационализация домашнего труда вкупе с самоуправлением и самоконтролем на заводах. Иными словами, немного больше завода дома (большая эффективность и производительность домашнего труда) и больше семьи на заводах (больше индивидуальной ответственности и идентификации с трудом). В обоих случаях левые смыкаются с утопиями, взлелеянными капиталистами.
Самоуправление и самоконтроль выражают капиталистическую попытку не только эксплуатировать рабочий класс, но также и заставить его участвовать в планировании его собственной эксплуатации. Неслучайно то, что капиталистические стратеги используют слово «отчуждение» едва ли не так же часто, как и левые, предлагая при этом те же самые паллиативные средства: «обогащение содержания труда», «рабочий контроль», «участие рабочих», «партиципативная демократия». Что касается социализации и рационализации домашнего труда (столовые, общежития и т. д.), капитал часто заигрывал с этой возможностью, поскольку в плане денег такая рационализация означала бы для него экономию.
В этом и заключался план в России, где ускорение воспроизводства рабочей силы для освобождения женских рук, требовавшихся заводам, стало одним их важнейших приоритетов после революции. И точно так же, как в мечтах левых, ориентиры, которых придерживались социалистические планировщики, сводились к «обществу производителей», в котором все служило бы производству. С этой точки зрения «дом-коммуна» с его коллективными кухнями, столовыми и туалетами представлялся лучшим решением, позволяющим сэкономить деньги, место, время и в то же время «поднять качество и производительность труда»[43 - См.: Kopp A. Cittа e Rivoluzione. Milano: Feltrinelli, 1972 [1967]. P. 147. Источник цитаты: Куда итти? // Советская архитектура. 1930. № 1–2. С. 4.]. И лишь из?за упрямого сопротивления рабочих от этих проектов пришлось со временем отказаться[44 - Ibid. P. 160.]. Анатоль Копп сообщает о том, как женщины, работавшие на конвейере в Новосибирске, требовали «хотя бы пяти квадратных метров, лишь бы это было их личное пространство». К 1930 году левые были вынуждены признать это:
Наступила пора разочарования в той якобы коммуне, которая отнимает у рабочего жилую площадь… Лжекоммуна, позволяющая рабочему ТОЛЬКО СПАТЬ в своем жилище, лжекоммуна, уменьшающая и площадь, и личные удобства (очередь на умывальник, в столовую, уборную, вешалку), начинает вызывать массовое беспокойство в рабочей среде[45 - Ibid. P. 267.].
С 1930?х годов советское государство стало поддерживать нуклеарную семью в качестве наиболее эффективного организма дисциплинирования рабочих и обеспечения рабочей силой, как и в Китае, несмотря на определенный уровень социализации. Так или иначе, русский эксперимент доказал, что когда цель – производство и труд, социализация домашнего труда может означать только дальнейшую регламентацию нашей жизни, о чем нам постоянно напоминает пример школ, больниц и бараков. Причем эта социализация никоим образом не устраняет семью, она лишь расширяет ее в форме «политических и культурных комитетов», которые действуют на уровне сообщества и завода, как в России и в Китае.
Если есть завод, капитал нуждается в семье или, говоря конкретнее, дисциплина последней определяется дисциплиной первого, и наоборот. Никто не рождается в этом мире рабочим. Вот почему в сердцевине капитализма мы всегда обнаруживаем прославление семейной жизни.
На Западе капитал многие годы занимался рационализацией и социализацией домашнего труда. Государство стало во все более существенном масштабе планировать размер, жилищные условия, жилую застройку, образование, полицию, обеспечение лекарствами и индоктринацию семьи. Его неудача является результатом восстания, которое помешало семье стать более продуктивной, а временами и просто делало ее контрпродуктивной. Левые долго жаловались на неспособность капитализма дисциплинировать семью. Еще в 1919 году товарищ Грамши писал:
Все эти элементы усложняют и очень затрудняют всякую регламентацию полового вопроса, всякую попытку создать новую половую этику, которая соответствовала бы новым методам производства и труда. С другой стороны, двигаться по направлению к такой регламентации и созданию новой этики необходимо… истина состоит в том, что новый тип человека, которого требует рационализация производства и труда, не сможет развиваться до тех пор, пока половой инстинкт не будет соответствующим образом урегулирован, не будет рационализирован, как и все остальное[46 - Грамши А. Американизм и фордизм // Грамши А. Избранные произведения: В 3 т. М.: Издательство иностранной литературы, 1959. Т. 3. С. 433.].
Сегодня левые осторожнее, но они не меньше горят желанием привязать нас к кухням, будь то в их актуальной или более рационализированной и производительной форме. Они не хотят уничтожать домашний труд, поскольку не хотят уничтожать и труд заводской. В нашем случае они хотели бы, чтобы мы работали и там и там. Здесь, однако, левые сталкиваются с той самой дилеммой, которая тревожит капитал: где женщины могут быть производительнее – на промышленном конвейере или конвейере деторождения? Мы нужны капиталу на заводах в качестве дешевой рабочей силы, чтобы заменить других, слишком дорогих, рабочих, но также мы нужны ему и дома, чтобы не пускать будущих смутьянов на улицу. Предположительная разница между троцкистами – согласно которым домашний труд это варварство, то есть все женщины должны отправиться на завод, – и либертарианцами, считающими, что домашний труд это и есть социализм, то есть ни за какой труд платить не нужно, – лишь в тактике, включенная в общую капиталистическую стратегию.
Либертарианцы утверждают, что домашний труд ускользает от социально-экономической категоризации: «Домашний труд женщин при капитализме не является ни производительным, ни непроизводительным»[47 - Vogel L. The Earthly Family // Radical America. 1973. Vol. 7. № 4–5. P. 28.] (Лиза Фогель); «Возможно, мы должны признать, что домашний труд не является ни производством, ни потреблением»[48 - Lopate C. Women and Pay for Housework // Liberation. 1974. Vol. 18. № 9. P. 11.] (Кэрол Лопейт); «Домохозяйки являются и в то же время не являются частью рабочего класса»[49 - Zaretsky E. Socialist Politics and the Family. P. 89.] (Эли Зарецки). Они выводят домашний труд за пределы капитала и утверждают, что это «общественно необходимый труд», поскольку полагают, что в той или иной форме он будет нужен и при социализме. Так, Лиза Фогель утверждает, что домашний труд – это первичный полезный труд и что он «в подходящих условиях может указать на будущее общество, в котором весь труд будет первично полезным»[50 - Vogel L. The Earthly Family. P. 26.]. Ей вторит представление Лопейт о семье как последнем прибежище, в котором мы «сохраняем нашу душу живой»[51 - Lopate C. Women and Pay for Housework. P. 10.]. Наиболее ярким выражением той же мысли является утверждение Зарецки о том, что «домохозяйки – неотъемлемая часть рабочего класса и его движения не потому, что они производят прибавочную стоимость, а потому, что они выполняют общественно необходимый труд»[52 - Zaretsky E. Socialist Politics and the Family. P. 89.].
В этом контексте мы не удивимся, услышав от Зарецки то, что
напряжение между [феминизмом и социализмом]… сохранится и в период социализма… [поскольку] с установлением социалистического режима классовый конфликт и социальные антагонизмы не исчезают, а, наоборот, часто проявляются в более четкой и острой форме[53 - Ibid. P. 83–84.].
Именно так. Если революция такого типа произойдет, мы первыми будем бороться с ней.
Когда левые день за днем предлагают то, что предлагает капитал, было бы безответственным не ответить на их слова возражением. Практически каждая левацкая группа выступила с обвинением, заявив, что требование заработной платы за домашний труд приведет к институализации женщин дома. И в то же время они бы радовались нашей институализации на заводах. В тот момент, когда движение за освобождение женщин дало власть женщинам, институализированным и дома, и на заводе, левые поспешили связать нашу подрывную силу еще одним институтом, необходимым капитализму, а именно профсоюзами. Сегодня это стало левой волной будущего.
Этим памфлетом мы хотим провести разграничительную линию между самими собой и левыми. Нож, которым проводится такая линия, является феминистским, однако он отделяет не мужчин от женщин, а технократию от рабочего класса, за которым она вознамерилась следить. Мы боялись раньше говорить об этом открыто, однако левые шантажировали нас обвинением в том, что если мы не за них, значит, за государство, так же как американское государство шантажировало бунтовщиков обвинением в коммунизме, а советское – обвинением в троцкизме.
Пора со всем этим распрощаться.
3. Гендер и воспроизводство в «Капитале» Маркса[54 - Статья «Гендер и воспроизводство в „Капитале“ Маркса» первоначально была опубликована под названием «Капитал и гендер» в: Reading «Capital» Today / Eds. Schmidt I., Fanelli C. London: Pluto Press, 2017.]
Постепенно оживляется интерес к марксизму и феминизму, взгляды Маркса на «гендер» снова привлекают внимание, а среди феминистов возникают некоторые зоны согласия, которыми и обусловлен мой подход к этой теме[55 - Признаками возобновления интереса к Марксовой теории гендера является публикация таких работ, как: Brown H. A. Marx on Gender and the Family. London: Brill, 2012 и Marxism and Feminism // Ed. Mojab S. London: Pluto Press, 2015. Последняя была опубликована в связи с конференцией по этой теме, организованной Фондом Розы Люксембург в том же году в Берлине; см. также: Gimеnez M. E. Marx, Women and Capitalist Social Reproduction. Chicago: Haymarket, 2018.]. В целом считается, что хотя в своих ранних работах Маркс обличал гендерное неравенство и патриархальный контроль над женщинами, особенно в буржуазной семье[56 - В «Экономически-философских рукописях 1844 года» Маркс, вторя Шарлю Фурье, утверждал, что отношение мужчины и женщины является мерой общественного прогресса; оно говорит нам о том, в какой мере человек гуманизировал свою природу. В «Немецкой идеологии» он говорил о «рабстве, в скрытом виде существующем в семье», где оно основывается на присвоении отцом труда женщин и детей. В своем переводе статьи Жака Пеше «О самоубийстве» он показал разрушительное воздействие буржуазной морали на жизнь женщин, тогда как в «Манифесте Коммунистической партии» он высмеивал буржуазную семью, доказывая, что она построена на адюльтере, в рамках которой женщины служили лишь для передачи частной собственности.], «ему практически нечего было сказать о гендере и семье»[57 - Brown H. A. Marx on Gender and the Family. P. 143; см. Также: Haug F. The Marx within Feminism // Marxism and Feminism / Ed. S. Mojab. P. 76–101. Хауг пишет: «Анализ Маркса примечателен пустотой и молчанием о вопросе женщин» (Ibid. P. 81).]. Если считать, что «гендер» означает властные отношения между женщинами и мужчинами, систему правил, на основе которых эти отношения конструируются и применяются, можно, опираясь на факты, сказать, что в таком определении «гендер» действительно не является предметом анализа в Марксовой критике политической экономии. Даже в своих главных работах, «Капитале» и «Экономическо-философских рукописях 1844 года», его мысли об этом предмете приходится извлекать из разрозненных наблюдений.
Тем не менее нет сомнений в том, что творчество Маркса внесло важнейший вклад в развитие феминистской теории. Отчасти я согласна с Мартой Гименес в том, что для феминисток важны не столько высказывания Маркса о женщинах, сколько его методология[58 - Gimеnez M. E. Marx, Women and Capitalist Social Reproduction. P. 247.]. Его исторический и материалистический метод помог нам деконструировать гендерные иерархии и идентичности, показав, что «человеческая природа» является продуктом социального действия[59 - Holmstrom N. A Marxist Theory of Women’s Nature // Ethics. Vol. 94. № 3. 1984. P. 456–473.], но, кроме этого, его анализ капитализма дал нам инструменты, позволяющие осмыслить специфические формы эксплуатации, которой женщины подвергаются в капиталистической организации производства, и отношение между «полом, расой и классом»[60 - Цит. по: James S. Sex, Race and Class. Bristol: Falling Wall Press, 1975.]. Однако то, как некоторые из нас стали применять Маркса, часто расходилось с намеченными им ориентирами.
Писать о гендере у Маркса – значит попытаться разобраться с двумя подходами к этой теме. С одной стороны, по ранним работам Маркса и первому тому «Капитала» разбросаны его комментарии, связанные с этим предметом; с другой, феминистки, использовавшие теории капиталистической эксплуатации труда в анализе женского труда и организации воспроизводства. Их попытки были направлены на укоренение феминизма в антикапиталистическом/классовом подходе. Соответственно, я разделила нижеследующий текст на две части. В первой я исследую взгляды Маркса на «гендер», как они могут быть выстроены на основе его анализа занятости женщин в промышленном труде в первом томе «Капитала». В этой части я также комментирую некоторые его умолчания, особенно об отношении женщин к домашнему труду. Я утверждаю, что Маркс не стал теоретизировать вопрос о домашнем труде, поскольку считал, что с развитием промышленного производства занятость женщин в нем вырастет, и также он не смог понять стратегическое значение репродуктивного труда во всех его различных измерениях (домашнего труда, сексуального труда, рождения детей) для воспроизводства рабочей силы и в качестве территории борьбы рабочего класса.
Это означало, что, несмотря на осуждение Марксом патриархальных отношений, он оставил нам в наследство анализ капитала и класса с мужской точки зрения – точки зрения «рабочего», преимущественного белого промышленного рабочего, от имени которого и был создан Первый интернационал и чьи интересы он считает интересами каждого сектора пролетариата. Также это означало, что многие марксисты, опиравшиеся на этот анализ, считали оправданным взгляд на гендер как на «культурный» вопрос, отделенный от материальных условий капиталистической организации труда. Поэтому они смотрели на феминисток с подозрением, часто обвиняя их в том, что они сеют раздор среди рабочего класса. Соответственно, как и в случае антиколониального движения, феминистское движение начало строить свои теории с критики Маркса, и следствия этого мы все еще продолжаем выяснять.
Во второй части я пересматриваю эту критику, первоначально развитую теоретиками движения «Заработная плата за домашний труд», в котором я участвовала[61 - К числу классических работ движения «Заработная плата за домашний труд» относятся: Dalla Costa M. Women and the Subversion of the Community // Dalla Costa M., James S. The Power of Women and the Subversion of the Community. Bristol: Falling Wall Press, 1975; James S. Sex, Race and Class; Fortunati L. The Arcane of Reproduction: Housework, Prostitution, Labor and Capital. Brooklyn: Autonomedia, 1995 [1981]. Историю нью-йоркского отделения движения см. в: The New York Wages for Housework Committee: History, Theory, Documents, 1972–1977 // Eds. Federici S., Austin A. Brooklyn: Autonomedia, 2019.]. Я утверждаю, что, поскольку мы прочитываем анализ капитализма у Маркса «политически»[62 - Источник: Cleaver H. Reading Capital Politically. Leeds: Anti/Thesis, 2000 [1979].], мы можем расширить Марксову теорию социального воспроизводства, сделав ее основанием феминистской теории, ориентированной на переопределение домашнего труда в качестве деятельности, которая производит «рабочую силу», а потому является ключевым условием капиталистического производства и накопления богатства. Чтение Маркса с точки зрения, определенной отказом от домашнего труда и «домашности», показало нам пределы теоретического аппарата Маркса. Также оно доказало, что, хотя феминистки не могут игнорировать его работы, пока капитализм остается господствующим способом производства, существуют такие аспекты его политической теории, которые мы принять не можем, особенно связанные с его понятием труда и его представлением о том, кто может считаться рабочим и революционным субъектом.
Маркс и гендер в промышленном цеху
Марксова концепция «гендера» яснее всего выделяется в первом томе «Капитала», где он впервые исследовал женский труд на заводах, шахтах, в сельских «артелях» в период промышленной революции. В те времена на обеих сторонах Ла-Манша обсуждался «женский вопрос», поскольку экономисты, политики и филантропы винили заводской труд женщин в том, что он уничтожил семью, сделал женщин чрезмерно независимыми, отнял у мужчин их привилегии и поспособствовал протестам рабочих[63 - О споре о последствиях промышленного труда женщин как «женском вопросе» в Англии XIX века см.: Lown J. Women and Industrialization: Gender at Work in Nineteenth-Century England. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990. P. 1–4, 131, 213–218. О тех же спорах во Франции см.: Scott J. W. Gender and the Politics of History. New York: Columbia University Press, 1988. Р. 139–166.]. Во Франции положение фабричной работницы, или «l’ouvri?re», вышло
на первый план в обсуждениях морали, экономической организации и ситуации рабочего класса. Также оно связало вопросы политической экономии с широкой дискуссией о женщинах, разгоревшейся в тот период[64 - Scott J. W. Gender and the Politics of History. P. 140.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69954811&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
1
Впервые опубликовано под названием «Революция начинается дома: переосмысляя Маркса, репродукцию и классовую борьбу»: Revolution Begins at Home: Rethinking Marx, Reproduction and the Class Struggle // Marx’s Capital After 150 Years: Critiques and Alternatives to Capitalism / Ed. Musto М. New York: Routledge, 2019.
2
Маркс писал: «Одна из цивилизаторских сторон капитала заключается в том, что он принуждает к этому прибавочному труду таким способом и при таких условиях, которые для развития производительных сил, общественных отношений и для создания элементов высшей новой формы [hohere Neubildung] выгоднее, чем при прежних формах рабства, крепостничества и т. д.» (Маркс К. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1961. Т. 25. Ч. 2. С. 386).
