– У моего отца ружье есть, двадцать второго калибра, – сказал Питер, которому очень хотелось чем-нибудь их заинтересовать. – Может, я его стащу, и мы сходим пострелять уток, или тюленей, или еще что-нибудь?
– Может, – сказал Мико. – Только как бы с ним не приключилось того же, что с удочкой?
– Ну, пока, – сказал Питер, медленно отходя от них.
– Пока, – сказал Мико, сворачивая в сторону черных ворот шлюза.
«Ну и денек! – думал Питер. – Только вообразить, чтобы такое каждый день случалось!» Он все оборачивался на громадного Мико и прыгавшего рядом с ним крошечного Туаки, пока не дошел до ряда магазинов и жилых домов. Потом с легким сердцем повернул к своему дому. Несмотря на сломанную удочку, мысль о встрече с отцом не очень-то его беспокоила.
– А он хороший парень, а, Мико? Я такого от парня в беленьких носочках не ожидал, – решил Туаки.
– Еще бы, – сказал Мико. – И дрался он прямо как герой.
– Здорово он с ними! Я от парня с чистой шеей такого не ожидал, – продолжал Туаки рассудительно. – А посмотришь на него, так можно подумать, что маменькин сынок.
«Маменька!» И Мико вспомнил о матери. Он посмотрел вперед и увидел высокую, тонкую фигуру брата, ускорявшего шаги по мере приближения к дому. «Теперь он все расскажет, – думал Мико, – и, конечно, в ответе буду я. А, ладно. Я уже достаточно большой, чтобы быть в ответе». И они перешли мост и направились к поселку: маленький и большой, с добычей на плечах и с подбитыми глазами.
Глава 4
Пойдите по главной улице города и возле квадрата чугунной ограды, замыкающей зеленую лужайку, поросшую какими-то кустарниками и цветами, сверните направо к маленькому вокзалу; пройдите мимо вокзала и идите дальше прямо по узенькой тропинке, перебегающей через небольшой мост, по которому поезд, не подчинявшийся никаким расписаниям, уносил когда-то пассажиров в самую глубь Коннемары. Оттуда по протоптанной солдатами дорожке, бегущей рядом с железнодорожным полотном, вы сможете добраться до военных лагерей, расположенных на холме.
Если хотите, можете пересечь железнодорожное полотно и выйти к морю. Только почва здесь топкая, и во время отлива от нее поднимается неприятный запах. Но стоит вам пройти лагеря и остановиться, чтобы осмотреть траншеи, и ходы сообщения, и заграждения из колючей проволоки, постройкой которых забавляют солдат, как вы попадаете в совершенно иной мир.
Местность здесь довольно дикая, но зато под ногами твердая почва, а налево тянется дремучий лес, пересеченный ржавыми железнодорожными путями. А у моря, там, где серебристый песок чередуется с громоздкими бурыми скалами, уж вовсе пустынно и дико, здесь можно провести целый день и не встретить ни души, разве только чаек да каких-то неизвестных птичек, прилетающих время от времени из лесу, чтобы взглянуть на море. А потом, если пройти еще дальше и обогнуть мыс, за которым прячется Оранморская бухта[13 - Оранморская бухта – бухта в Голуэйском заливе.], вы наткнетесь на удивительное место: впереди прямо перед собой вы увидите зеленый островок. Если в это время прилив достигает высшей точки, вы, наверно, призадумаетесь, каким это образом забрались на островок пасущиеся там коровы? Но если вы дождетесь отлива, то увидите, что к нему ведет длинная насыпная дамба. Во время отлива по дамбе можно ходить, до поры до времени, конечно, пока не наступит непогода и штормы не обрушатся на нее. Тогда люди, ругаясь и проклиная все на свете, снова укрепляют эту дорогу. Пойдите по дамбе, и она приведет вас на островок. Вы просто глазам своим не поверите, до чего зелена там трава. Это не какая-нибудь грубая осока, что растет обычно возле моря, а настоящая доброкачественная, питательная трава, что годится в пищу племенному скоту. Круглый год здесь цветут всевозможные цветы. Если обойти вокруг островка, то окажется, что он гораздо больше, чем вы думали. К центру он возвышается, образуя холм, и, вероятно, благодаря этому с него сбегает вся лишняя вода, а фосфаты, которые несет с собой дыхание извечного океана, задерживаются (вот почему здесь, наверно, и трава такая хорошая).
На самой верхушке холма стоит одинокое дерево. Это боярышник. В мае он бурно цветет, и люди говорят, что нет на свете другого боярышника, который бы цвел так долго, как это одинокое дерево. Ствол его, толстый и искривленный, напоминает узловатые мускулы крепкого старика. Штук двенадцать камней кольцом разложено вокруг дерева, и трава у его подножья растет очень низкая и густая, и до чего же приятно посидеть в тени его ветвей, подставив лицо морским ветрам! Запах здесь чудесный. Одно странно: ни коровы, ни овцы, пасущиеся на острове, никогда и близко не подходят к этому дереву. А ведь коровы любят деревья. Они объедают кору, и уж во всяком случае большинство любит боярышник, потому что об его острые шипы можно почесаться и разогнать тысячи всевозможных паразитов, осаждающих коров зимой и летом. Потому, конечно, странно, что коровы не подходят к дереву. Почему бы им не подходить хотя бы для того, чтобы полакомиться сочной и, по всей видимости, вкусной травой? Но они этого не делают. Это факт.
Ну и что?
Да то, что это волшебное дерево. Пожалуйста, пожимайте плечами сколько угодно, говорите, что перестали верить в чудеса еще в шестимесячном возрасте. Может, вы даже сумеете объяснить, что ничего необычного в этом дереве нет? Дело ваше. Только вряд ли вам кто-нибудь поверит. Если хотите, пройдитесь немного по дороге и поговорите с кем-нибудь из местных жителей, и у вас на этот счет не останется никаких сомнений. Ваши собеседники, возможно, даже приволокут старейшего обитателя этих мест, который видывал на острове такое, что ни один смертный и не поверит. Вот так-то!
На всем протяжении островка зеленые лужайки сменяются серыми скалами. И ничего другого! Только зеленая трава да скалы. А вокруг пучина морская, бездонная даже во время отлива. Будто кто-то загадочный и страшный, обитающий в недрах земли, проткнул пальцем дно океана, и на кончике этого огромного пальца едва держится островок. Случается, сюда залетают дикие утки. И если бы кто-нибудь из окрестных жителей набрался храбрости и пришел зимой на остров поздно вечером, он мог бы вволю настрелять диких гусей. Только никто никогда не приходит.
Вот сюда-то и пришли по длинной дамбе как-то под вечер в начале августа четыре мальчика.
Мико шел первым, зорко ко всему присматриваясь. Он то и дело поднимал голову и принюхивался к ветру – этому научил его дед («А ты носом шевели, носом. Для чего у тебя нос? Учись по запаху угадывать перемену ветра, чтобы рыбу не прозевать!»). За Мико шел Питер и тащил в руках обещанное ружье. Он то и дело перебегал с одной стороны дамбы на другую, и вообще вид у него был довольно легкомысленный. За Питером шел Томми, а за ним Туаки, у которого в дыру на штанах вылез кончик рубашки, так что он им будто хвостиком помахивал.
Добыть ружье оказалось не так-то просто. Не то чтобы отец Питера отказался дать его. Мико успел заметить, что отец готов был преподнести Питеру хоть Полярную звезду на золотом блюде, стоило только Питеру попросить его. Славный он был человек. Мико он сразу понравился. Грубоватый, с выгоревшими усами и постоянным загаром, оттого что он так много времени проводил на воздухе: все лето он ловил форель, и лосося, и щуку, а зиму простаивал по самую «ватерлинию», как он выражался, в болотах, охотясь на диких гусей и уток, и не было во всем графстве Голуэй местечка, которого бы он не знал как свои пять пальцев.
«И почему это так, – недоумевал Мико, – ведь из Питера должен был получиться самый что ни на есть избалованный мальчишка, а вышло совсем наоборот. Это потому, что он парень умный и понимает, что родители его совсем еще дети несмышленые и что ему надо за ними присматривать, а то Бог знает что они могут натворить. И, несмотря на все его многочисленные проделки, он скорее отрубил бы себе правую руку, чем огорчил их».
– Расскажи-ка, Питер, – обратился к нему Мико, – как это ты уговорил его дать тебе ружье?
– Да очень просто, – ответил Питер. – Собственно, я просил дробовик, но он от возмущения совсем раскипятился, чуть не лопнул. Это ружье у него, видишь ли, с самого детства. Он, кажется, скорее расстался бы со мной, чем со своим дробовиком. Ну, я смотрю, дело плохо, и решил действовать осторожно. Меня вовсе не устраивало, чтобы мама знала, что я выпрашиваю ружье. Пришлось поломать немного комедию, а потом я позволил ему дать мне в утешение двадцатидвухмиллиметровку.
– О Господи! – сказал Мико. – Надеюсь, с ней ничего не случится.
– Да чего ты боишься? Посмотри на меня! Чем не прирожденный стрелок?
– Неужели мы правда сможем что-нибудь убить из такой штуковины? – поинтересовался Туаки.
– Из нее хоть слона можно убить, – ответил Питер, – попади только, куда надо.
– Ш-ш-ш… – сказал Мико, расставив руки и останавливая их у самого острова. – Вы ничего не видите?
– Что такое? – спросил Питер.
– Смотрите! – сказал Мико, указывая пальцем и понижая голос. – Что это там, под волшебным деревом?
– Волшебница, – ответил Питер таким же шепотом.
– А и впрямь ведь! – сказал Мико, глядя на белое неподвижное существо.
– Да ну вас, ребята! – сказал Туаки, подходя к ним сзади и прислушиваясь. – Вы так не говорите, а то у меня уже мурашки по спине пошли.
Он присмотрелся и громко заорал:
– Фу, да это просто какая-то девчонка!
Им виден был ее силуэт. Она сидела там наверху, склонив над книгой голову, а уходящее солнце освещало ее сзади, так что белое платье казалось дымкой. Она подняла голову и посмотрела в сторону дамбы. Половина ее лица была освещена солнцем. Если она и смутилась при их появлении, то виду, во всяком случае, не подала и продолжала внимательно смотреть на них, а они стояли на месте и молча смотрели на нее. И когда Мико как зачарованный зашагал в ее сторону вверх по склону, поросшему низенькой травой, они пошли за ним. Там, где кончалась тень от дерева, он остановился и посмотрел на нее. Черные, коротко остриженные волосы делали ее похожей на мальчишку, только подбородок был круглый, а губы розовые. На ней было легкое платье, открывавшее руки, загорелые, усыпанные маленькими темными родинками. На одной руке были золотые часики. Глаза, карие и очень внимательные, в упор смотрели на ребят. Она сидела, высоко подтянув колени. На коленях лежала книга, которую она придерживала левой рукой. Длинными тоненькими пальцами правой руки она выдергивала из земли травинки. Мико, отнюдь не лишенный воображения, подумал, что, должно быть, очень неприятно сидеть в полном одиночестве на островке, заброшенном в Атлантическом океане, и вдруг оказаться лицом к лицу с четырьмя мальчишками. Мальчишками вроде них, довольно оборванными и босыми. А сам-то он, с его ростом да еще с такой физиономией! До чего он должен казаться страшным! Да и Туаки тоже хорош; он хоть и маленький, но челка и мрачная ухмылка придавали ему достаточно устрашающий вид. Туаки всегда хмурился в присутствии девочек. Уж очень он их конфузился. Но никаких признаков испуга девочка не проявляла.
«Может быть, – подумал тогда Мико, – с ней есть еще люди, только они сейчас по ту сторону холма и их не видно?»
– Здравствуй! – сказал он и улыбнулся.
– Здравствуйте! – ответила она холодно.
Некоторое время все молчали, только Туаки смущенно топтался на месте. «Чего бы еще сказать, – мучительно думал Мико, – и с чего я вообще сюда притащился?»
– Ты что, книгу читаешь? – спросил наконец Питер, делая шаг вперед.
– Да.
– А где твоя мать? – спросил он тогда.
– Дома, насколько я знаю, – ответила девочка.
– Удивительно все-таки, – сказал Питер, – что она разрешает тебе читать книги в такой глуши.
– Это что, твой остров? – спросила она.
– Нет, – сказал Питер.
– Тогда чего же ты суешь нос в чужие дела?
Благодушное настроение Питера сразу пропало.
Он слегка покраснел. «Рыжие вообще легко краснеют, – подумал Мико, – так что сразу видно, когда они попадают впросак».
– Подумаешь! – сказал Питер. – Я ведь просто так спросил.
– А зачем тебе ружье? – спросила она, помолчав.
– Это что, твой остров? – спросил он.
– Может, и мой, – сказала она.
– Сама должна знать, зачем людям ружья, – сказал Питер грубо. – Пошли отсюда, ребята!
Он собрался уже уходить, но потом снова обернулся.
– Как называется книжка? – спросил он вызывающе, вытянув вперед шею.
Как ни странно, но она ему ответила.
– Ее написал мистер Джеймс Стивенс[14 - Джеймс Стивенс (1882–1950) – ирландский поэт и писатель, изучал ирландскую культуру и обычаи, собирал ирландский фольклор. С 1920-х гг. и до смерти работал на BBC, где читал собственные стихи. Его роман «Горшок золота» (1912) удостоен Полиньякской премии за 1912 г. и является классикой англоязычной литературы.], – сказала она, подчеркивая каждое слово, будто желая сказать, что откуда, мол, такому невежде знать, кто это такой.
– А кто ее тебе потом растолкует? – поинтересовался тогда Питер.
– По-моему, ты очень грубый мальчик, – сказала она, сверкнув глазами.
Добившись наконец от нее проявления чувств, Питер собрался уходить.
– Ну, пошли, ребята! – повторил он, решительно повернув вниз к берегу.
– Надеюсь, вы не будете стрелять птиц? – громко сказала она. Ее слова заставили Питера остановиться. – Никто здесь никогда не бьет птиц. Они не боятся выстрелов. Нельзя их здесь стрелять. Это смертный грех.
– Да неужели? – спросил Питер с изысканной вежливостью, подняв рыжие брови. – Как интересно! Что ж, если ты здесь еще посидишь немного, то увидишь немало смертных грехов.
Он повернулся и на этот раз твердо пошел к берегу.
– Не обращай на него внимания, – сказал Томми девочке.
– Он из Голуэя? – спросила она.
– Да, – ответил Томми.
– Странно, – сказала она таким тоном, как будто среди бела дня встретила на рынке эскимоса, покупающего сосиски.
– Тебе нравится Джеймс Стивенс? – спросил Томми.
– Я его обожаю, – ответила она простодушно, со всем жаром своих пятнадцати лет (во всяком случае, Мико показалось, что ей должно быть лет пятнадцать).
– Мне он тоже нравится, – сказал Томми, – только уж очень много у него фантастики.
Мико этот разговор показался странным, но потом, вспомнив, как Томми вечно сидит, уткнувшись в книги, он решил, что ничего удивительного здесь нет. Сам Мико никогда ни о каком Стивенсе не слыхал, кроме того, который изготовлял сине-черные чернила, стоявшие в большой бутылке на столе у Папаши.
– Ах, да что ты понимаешь! – сказала она, немного покровительственно махнув рукой, но в душе слегка удивилась, что какой-то мальчишка из Кладдаха (почему-то мальчишек из Кладдаха всегда можно безошибочно распознать) понимает, о чем идет речь, тогда как она как раз собиралась подавить их своим превосходством и заставить убраться со своего чудесного островка.
Это было ее убежище. Сюда несла она все стремления, желания и тоску надвигающейся юности; сюда удалялась, чтобы побыть подальше от всех и вся; здесь можно было молчать и читать о далеких неведомых странах и оставаться наедине с птицами и бездонным синим морем, которое, кстати сказать, в этой бухте никогда не бывает синим, здесь оно зеленое-зеленое, как робкие чувства расцветающей юности.
– Идете вы или нет? – кричал Питер с пустынного берега, сложив руки рупором.
– Ладно, Питер! – крикнул Томми. – Сейчас идем.
Томми умел удивительно легко перескакивать с одного предмета на другой, только сейчас его мысли занимала эта девочка с коротко остриженными волосами, падающей на лоб челкой, с правильными чертами лица и решительным подбородком; сейчас это была она со своим Джеймсом Стивенсом, а уже через минуту он весь ушел в сложную механику двадцатидвухмиллиметровки. Подходя к Питеру, он уже успел пережить выстрел во всех подробностях: представил себе все так ясно, как будто сам оттянул хорошо смазанный затвор, ощутил под пальцами маленький продолговатый патрон, вставил его в патронник, навел мушку, прицелился и услышал треск выстрела.
Девочка подняла глаза и увидела, что Мико смотрит на нее сверху вниз и улыбается.
– Питер – славный парень, – сказал Мико неизвестно зачем. – Просто ему с таким трудом удалось выпросить у отца ружье. А притащить его сюда было тоже не так-то просто! Пришлось спрятать под рубашку и пропустить в штанину, чтобы никто не заметил. А так он всегда очень вежливый.
Тогда она немного смягчилась. Вид у нее стал менее натянутый, и голос утратил надменность.
– Только смотри, чтобы он не убивал птиц, – сказала она, и видно было, что это беспокоит ее не на шутку.
– По правде говоря, – сказал Мико, – мне что-то не верится, чтобы он мог убить птицу, даже если она прямо перед ним усядется. Я заметил, что он и ружье-то держать в руках не умеет. Да и патронов у нас всего десять штук.
– Это приятно слышать, – сказала она.
– Как тебя звать? – спросил он и опять сам себе удивился. – Ты, конечно, извини, – добавил он после паузы, – что я не в свое дело лезу, только смотрю я, сидишь ты тут одна под деревом и ничуть не боишься четырех парней бандитского вида. Зачем ты сюда приходишь?
Она вытянула ноги, и книга соскользнула ей в подол.
– Да ты не извиняйся, – сказала она. – Меня зовут Джозефин Мулкэрнс. Зачем я сюда прихожу? Да так, чтобы побыть одной.
– Неудачный ты выбрала для этого день, – усмехнулся Мико.
– Это правда, – сказала она. – А ты в чудеса веришь?
– Сейчас нет, – ответил Мико, – а ночью бывает, что и верю.
– О Господи, Мико, да идешь ты? – спросил с возмущением Туаки, стоявший чуть поодаль. У Туаки на лице было написано все, что он думает о девчонках, а думал он о них не особенно-то лестно. – Ну, Мико! – продолжал он. – Ребята же все патроны расстреляют, пока ты соберешься.
И тут же, будто в подтверждение его слов, раздался треск, похожий на щелканье бича.
– Слышишь, Мико! Иди, ну!
– Иду, иду, Туаки, – сказал Мико. – Ну, пока, – сказал он, обращаясь к девочке, – так ты не обижайся, что мы тебе не дали побыть одной.
Она улыбнулась. Зубы у нее были мелкие и такие же ровные, как челка.
– Ничего, – сказала она, – против тебя я ничего не имею, а вот тот рыжий мальчишка просто несносный.
Они бегом догнали остальных, и на протяжении следующего часа никто не вспоминал о решительной девочке, сидевшей на холме с книжкой Джеймса Стивенса. На острове водились дикие утки. На них мальчики и изводили свои патроны. Остров был неровный, изрезанный небольшими овражками, в них можно было прятаться и незаметно переползать с места на место. Они нет-нет да стреляли, не целясь, то в осторожную крякву, то в юркого чирка. Занятие было хоть и бесплодное, но зато веселое. Жизнью пока что рисковал только тот, кто находился в непосредственной близости от стрелявшего. Очень скоро они израсходовали восемь патронов, по два каждый, а потом Питер выпустил девятый в черного баклана, который, давясь от жадности, пожирал пойманную рыбу. И вот тогда-то, дойдя до восточной окраины острова, они увидели на плоской черной скале далеко в море трех тюленей.
