Милая Риточка,
милая, милая, милая Риточка.
Риточка на четыре года старше меня, а это значит, что когда Мама была занята или уходила, я оставалась под её опекой.
Благодаря её присутствию, я никогда не чувствовала себя одинокой и беззащитной, я всегда знала, что Риточка старшая, она всегда рядом, со мной ничего не случится, она
надёжна.
Вот это, наверное, самое главное ощущение, пришедшее из детства и сохранившееся до сих пор.
Размытые временем картинки из раннего детства – в Харовске ещё – мы летом играем в куклы, на втором этаже живут какие-то девочки, у которых совершенно необыкновенные фарфоровые куклы, и нас пригласили их посмотреть. А я ведь, как младшая, всегда чувствовала и понимала всё, как старшая – и вот – у нас не было обыкновенной детской зависти, Риточка сумела сохранить достоинство уже в том возрасте. И это не от воспитания, потому что то, что я помню, было без участия Мамы, она не знала и не присутствовала при этом, значит, Риточка САМА имела понятие о чести.
То, что я всегда была под сенью именно Риточкиного присмотра, избавило меня от окружающего влияния, часто ведь и дурного. Мне с детства не нужно было подружек, у меня была Риточка. И вот мы с ней рисовали на бумаге красивых девочек в трусиках и маечках, а потом вырезали их и одевали в тоже нарисованные и вырезанные платья.
И у нас была целая коллекция таких куколок. У них от частых переодеваний отрывались головки, и было жалко особенно красивых.
Потом, помню, мы переезжаем, это уже вернулся Папа, и едем мы на платформе в товарном вагоне. Лежим на перине в уголке вагона под одеялом, и нам тепло, и мы вдвоём, а над нами вместо крыши – доски, и в щели видны звёзды, а голоса Мамы и Папы где-то вдалеке, и поэтому это ощущение, что мы именно вдвоём куда-то мчимся в ночи,
а под нами уютно тарахтят колёса.
Я не помню ни одного случая, чтобы она меня обижала, а я, по-видимому, была плаксой, и «хлюздой», и ябедой. Вообще – слабачка! Риточка же никогда не жаловалась Маме на меня.
Потом, немножко помню, как мы жили в «сорокаквартирном» доме. Там летом устраивался дворовый пионерский лагерь, Риточка уже была пионеркой и где-то там по пионерским делам бегала, устраивались концерты, а я выступала с какой-то девочкой с басней по ролям «Мартышка и очки».
Я, наверное, была большой ябедой и не умела хранить тайны, поэтому Риточка мне ничего никогда не рассказывала, а мне было обидно, что она живёт своей жизнью, а я не в курсе.
Тогда у нас появился Серёженька, я помню, как мы с Папой пошли в роддом и Мама показала нам в окошко маленький свёрточек.
Так я оказалась между ответственной Риточкой и маленьким, долгожданным и горячо любимым Серёженькой и была в общем-то беспроблемным ребёнком, за исключением частых ангин. Я как-то и не помню себя и событий вокруг меня. Такое впечатление, что я вела растительный образ жизни, безмысле-созерцательный.
Риточка в Якутске на даче дружила с мальчишками, они играли в казаки-разбойники, строили какие-то шалаши в зарослях кустов, у них были тайны.
Потом Риточка превратилась в девушку и почему-то была не очень высокого роста, так что в школе её с подружкой Лидой звали «молекулами».
Мы учились в одной школе – и тут у меня тоже была протоптана дорожка – учителя знали Риточку и её авторитет распространялся и на меня.
А я (всё-таки противная девчонка) иногда подкрадывалась к Риточкиному классу и в приоткрытую дверь подглядывала, как там у них идёт урок, что там делает Риточка, как её Арсенка Бутаев дёргает за косу.
Когда мы были маленькими, Мама шила нам одинаковые платьица, а потом я всегда донашивала Риточкины платья.
Риточка в юности была очаровательна – длинноногая, стройная, с весёлыми, озорными, но чуть-чуть с грустинкой глазами – именно такими, которые и нравятся мужчинам.
Что-то было в ней французистое, интригующее, игристое, притягивающее.
Но ничто никуда не уходит, она и сейчас такая!
И в то же время огромная душевность, теплота, доброта, понимание, терпение и всё та же надёжность и ответственность.
Что бы ни случилось, знаешь точно, что Риточка сожмёт зубы, соберётся, и исправит ситуацию. Если Риточка рядом, то всё будет хорошо!
И всё это без надрыва, без упрёков – просто берёт на себя и делает.
Я часто впадала в уныние, в неуверенность, а она говорила мне: – Никто не должен видеть, что тебе плохо, держи хвост пистолетом!
Таких людей ведь мало, и их сразу замечают и любят.
Так случилось, что разлетелись мы в противоположные стороны и виделись нечасто и понемногу на каникулах и в отпусках.
Помню, как я приехала к ней после деревеньки, а она лежит беременная и одна.
Как она хотела ребёнка, как терпелива и осторожна была, как я вроде бы и хотела помочь ей, но вместо этого донимала её своими проблемами.
И тогда, когда я могла бы реально помочь ей, я вдруг помчалась за своей судьбой, решив вдруг, что надо мне наконец идти замуж за моего настырного жениха.
Ого-го, сколько Риточке пришлось пережить с ребёнком Владиком – и просто житейско-бытейских неурядиц, и внутренних личных переживаний. Но Риточка никогда не перекладывает свои проблемы на других, сама – сконцентрируется, сожмётся и справится.
Э-эх! Тут не моё перо нужно, тут Толстого мало!
Счастливы те, с кем Риточка!
Я очень сожалею, что мало помню и мало могу написать, – но самое главное я написала – как я люблю Риточку, как она заботлива и надёжна и вообще – какой это прелестный и нежный характер.
Я уверена точно, что много людей, любящих Риточку, и пусть они попросят её написать о себе, может быть, даже просто хотя бы добавить сюда, в этот текст, свои воспоминания, потому что у неё их гораздо больше, чем у меня.
И ещё – надо всем, любящим Риточку, объединиться в клуб – «Клуб любящих Риточку».
Раз в год надо собираться на конференции и выступать с докладами о воздействии солнечных золотых Риточкиных лучей на жизненные невзгоды. Ура!
Встреча на вокзале
На земле миллионы людей и бесконечное множество минут, и вот как могло случиться, что два единственно нужных друг другу человека сошлись в одном месте в нужный для них обоих момент?
Я приехала в Новосибирск поступать в музучилище.
Сходила туда, мне сказали, что сегодня никого уже из преподавателей нет и поэтому приходите завтра.
Что делать? В городе никого знакомых нет, а ночевать где-то надо.
Пошла на вокзал, думаю, переночую в зале ожидания.
Иду по залу, народу полно, все скамейки заняты, выискиваю себе местечко.
Полнейшее отчаянье, абсолютное одиночество!
Иду, кручу головой по сторонам.
И вдруг!
Не могу ещё даже осознать – с переполненной скамейки смотрят на меня два круглых и тоже ничего не осознающих Риточкиных глаза!
Всё! Мир перестал существовать – а мы стали одним целым прекрасным радостным миром!
Как, откуда и почему?
Риточка не знала, что я поехала в Новосибирск, и я не могла предполагать, что Риточка может там оказаться.
Рассказали друг другу, что с нами произошло.
Оказалось, что Риточку обокрали, и у неё не было ни билета, чтобы лететь в Якутск, ни денег, чтобы послать телеграмму.
И вот, возбуждённые таким подарком судьбы, радостные, пошли мы с ней искать ночлег. Кто-то подсказал нам, что можно попробовать спросить местечка в общежитии спортивного общества «Динамо». Мы пришли туда, нас, конечно, не взяли, но сидевшая при этом тётенька – кастелянша пригласила нас к себе переночевать.
Боже мой! Вот вам и подтверждение того, что Риточка послана на Землю, чтобы выручать из трудных ситуаций!
Назавтра мы, выспавшиеся, подкрепившиеся, направились в училище, подали мои документы, и меня прослушал Захарченко. А Риточка сидела за дверями и ждала.
Меня приняли.
Дня через два Риточка улетела в Якутск, а я осталась опять одна.
И вот я тысячу раз уверена, что если бы Риточка осталась со мной, то у меня всё было бы иначе, всё было бы хорошо. Потому что у Риточки никогда не опускаются руки, и чем хуже дела, тем больше у неё сил и энергии.
Потом однажды я сижу дома, и вдруг в комнату входит какой-то дядька!
Я бегу к Маме и говорю ей: «Там дядька чужой!» А оказывается, это вернулся Папа, которого я не знала, да и он не знал меня, и поэтому всегда больше любил Риточку. Папа привёз Риточке, которая уже ходила в школу, прехорошенький маленький красный портфельчик, Маме он привёз красивый светло-зелёный шёлковый халат с лебяжьей опушкой, красивый шелковистый ковёр, да ещё помню большую красивую жестяную коробку вкусного печенья с нарисованными маками. Помню, он сажал нас обеих на санки и катал. А я любила подбирать с дороги снежные такие звёздочки-вафельки от шин грузовиков и ела их.
После чего бывала ангина. Была и корь, тогда Мама занавешивала окна красной материей, и было всё красно.
Когда я болела и сидела дома, я открывала форточку и кричала что-то ребятам на улицу, отчего ещё больше простужалась.
От нечего делать играла самыми неподходящими вещами, например, тяжёлым мраморным чернильным прибором Папы. Там была большая плита, чернильница и вазочка для карандашей и ручек. И вот эту плиту я уронила себе на ногу, после чего долго болел ноготь на большом пальце, а однажды просто остался на повязке, после чего вырос какой-то новый роговой ноготь, который и до сих пор воспроизводится на моей ноге.
Вообще вкус еды появился в жизни только тогда, когда приехал Папа.
Как-то он ездил со мной и Риточкой в некое хозяйство Куркино, и там хозяева угостили нас вкуснейшими сдобными лепёшками. Они были такие непривычно сдобные, что я долго ещё не любила именно избыток сдобы.
Наконец, помню, нас с Риточкой устроили на кучу матрасов и перин в уголке товарной платформы, прикрытой сверху длинными досками, и мы неслись куда-то под стук и грохот колёс, и только звёзды мелькали сквозь щели.
Это мы переехали в Вологду.
И почти сразу же папа отвёз меня в Куйбышев к Маминым сёстрам.
У тёти Наташи был муж Степан и три дочери – студентки – Валя, Нина и Тамара.
А у тёти Дуси никого не было. Был когда-то взрослый уже сын-лётчик, но его убили в какой-то ссоре из пистолета.
И вот я жила у Тёти Дуси, сидела на русской печке, в ней была такая маленькая тёплая и вкусно пахнущая комнатка. Сижу я там и распеваю:
Мы пални блавые, блавые, блавые,
Чего ж вы носики повесили, кудлавые?
Потом посмотрела вниз, а там из-под печка высунулись три большие крысиные морды! И усами шевелят, и глазами вращают!
И мыла меня тётя Дуся прямо в печке – выгребала угли и золу, укладывала на поду доски, ставила туда таз с водой, а я туда залезала, и она закрывала вход заслонкой. Так я и сидела там в тепле, темноте и духоте.
Тётя Дуся умела пахтать масло. Была у неё такая высокая деревянная бочечка и деревянная лопата, похожая на весло. И она в воде отмывала, а потом лепила круглые куски масла и относила на базар, хотя это пресекалось – частное производство и торговля.
Но кормили меня там много.
Сначала тётя Дуся накормит, а потом поднимаюсь к Тёте Наташе, а они едят вкуснющую жареную картошку, так и у них поем.
Воспитывала меня тётя Дуся своеобразно, – так и не понимая, в чём моя вина, я бывала порота ремешком. Тётя Дуся укладывала меня на покрытую кисейным покрывалом свою кровать и мягко стегала меня своим пояском – это называлось «выгнать блошек». Что за система?
Тёте очень хотелось, чтобы Мама отдала меня ей навсегда, ведь у неё не было детей! Но в это время Мама отчаянно по мне скучала и даже видела во снах, как я иду ей навстречу, и Мама с криком: Томушка! – в слезах просыпалась. И Папа приехал за мной в Куйбышев.
Мы с ним ехали через Москву, и там помню, меня поразили вдруг вспыхнувшие в небе красные буквы, какая-то электрическая реклама, по-видимому. Там же мы ехали в метро и на эскалаторе. И был страшный случай, когда нужно было войти в вагон, а я, наверно, зазевалась, и Папа меня потянул к себе, и я упала прямо головой между вагоном и платформой, я хорошо помню этот момент. Но вытащили…
А тут вскоре Мама родила мальчика Серёженьку.
Мы стали жить в большом «сорокаквартирном» доме в квартире, в которой была даже маленькая комнатка возле кухни для прислуги, в которой жила Серёженькина старушка-няня.
Во дворе был организован городской пионерский лагерь.
Дети постарше ходили в походы и на экскурсии, а с младшими устраивали игры и концерты. И вот помню своё первое выступление на публике – я выучила басню Крылова «Мартышка в зеркале увидя образ свой» и, я ужасно боясь, всё-таки прочитала её.
У меня была подружка Зинка, гораздо боевее меня, и вспоминаю, как мы с ней бегали и писали на заборе какие-то три буквы. Я не знала, что они значат, но знала, что этого делать нельзя. Что значат эти три буквы я узнала очень поздно, лет через двадцать, не меньше.
А потом мы переехали в дом, в котором мне пришлось пережить одно из самых моих страшных преступлений, память о котором сопровождает меня всю жизнь. Там же жили две девочки-одногодки, мы вместе пошли в первый класс, и играли вместе. И вот тогда уже во мне проснулось ужасное чувство – ревность. Мне показалось, что девочки – Валя и Ира – как-то больше хотят играть друг с другом, а не со мной.
И я пришла домой и плачу, по своему обыкновению.
Риточка спрашивает, что случилось?
И я, – стыдно вспомнить! – сказала ей, будто девочки говорят, что я украла у них куклу! Риточка пошла и сказала Маме. Мама допросила меня, и я упорствовала. Мама такого потерпеть не могла, и собрали общее собрание всех трёх мам с дочками. И там я продолжала утверждать, что они такое говорили шёпотом. Стыд! Не помню уже, чем дело кончилось, но с тех пор я поняла, как стыдно и страшно врать, и даже, кажется, дала себе слово, что никогда не буду врать. Т.е. любое враньё, ложь вызывают у меня нравственную рвоту.
Но в том доме, на Добролюбова, жилось всё-таки очень хорошо.
Во дворе была большая делянка, засаженная маком.
Кто и зачем посадил этот мак, не знаю, но они были очень красивы. До сих пор мак – мой любимый цветок.
