Владислава Сулина "Мой друг Анубис. Книга первая: Limen"

– Что?

– Я же бог смерти, – сказал он, но, поскольку я всё равно таращилась с непонимающим видом, пояснил: – Бог смерти спас кому-то жизнь.

– А, да, занятно.

Анубис побарабанил пальцами по коленкам, спросил:

– Закурю, ты не против?

Я помотала головой.

– Сигареты во внутреннем кармане. – Он указал на фрак.

Передав ему портсигар и спички, я ссутулилась, обхватив себя руками, даже не удивившись, что у фрака есть потайной внутренний карман.

Нужно попытаться проскользнуть в каюту, пока меня не увидели родители.

Анубис затянулся и выпустил в потолок облачко дыма.

– Это глупо, да? – спросила я и всхлипнула. – Я глупая?

– Конечно же нет.

– Не думай, что я собиралась… вовсе не собиралась. Он того не стоит!

Я всхлипнула и украдкой утёрла нос ладонью.

– Просто я… я такая ду-ура-а!

Анубис молча извлёк из кармана платок и протянул рыдающей мне. Несколько минут он флегматично курил, пока я подвывала рядом.

– Родители были правы, – икая, выговорила я, когда поток слёз немного иссяк. – Как они могут быть правы? Они же такие… приземлённые.

– Немного снисходительности, – попросил Анубис. – Не будь так строга к людям. Да и к себе тоже: от требовательности до самовозвеличивания всего шаг.

– Называешь меня надменной? – тихо спросила я.

– Разве что слегка, – ответил Анубис.

– Чувствую себя идиоткой.

– Это нормально.

Я обидчиво покосилась на бога смерти и снова на миг почувствовала жар раскалённого песка и увидела тусклый блеск погребального золота. Он древнее существо, старше страны, в которой я родилась. И отглаженный воротничок с начищенными туфлями не отменят этого факта.

– Это всё, что ты можешь сказать? – спросила я. – Тебе несколько тысяч лет! Неужели не можешь дать дельный совет?

– Не выходи на палубу во время шторма.

– Крайне остроумно.

Я скрестила руки на коленях и опустила на них голову. Анубис вздохнул.

– Девочка, ты просишь совета в любви у бога смерти! – с мягкой укоризной заметил он. – Адресат не тот, не находишь?

Конечно, он был прав, но в моём состоянии мне не нужна была правда. Впрочем, я и сама не знала, что именно хочу услышать. Что угодно, что выжжет эту боль внутри, эту безысходность, ощущение кольца. Словно ты балерина в хрустальном шаре: можно сделать несколько шагов, можно кружиться и танцевать, но любой прыжок в сторону – и ты врезаешься в стекло.

Только сегодня я всё-таки прыгнула.

Анубис вытянул руку и прямо из воздуха перед моим лицом достал карту.

– Ты знаешь, что Таро появилось в Египте? – спросил он, показав мне карту.

На ней была изображена ступенчатая башня, расколотая молнией, вниз летели фигурки человечков, смешно растопырив тонкие ручки-ножки, над башней клубились тучи.

– Потомки жрецов зашифровали в них знания о символах и знаках, и разнесли по миру, не понимая и половины смысла.

– Это правда?

– Да кто ж знает? – бесстрастно ответил Анубис.

Он подтянул ноги и подвинулся ближе.

– Гляди: рухнувшая башня – символ крушения надежд, она означает потерянную веру. Планы всегда нарушаются, беды происходят каждый день со всеми, но мир опрокидывается только внутри. Пока башня стоит, человек борется. Если он почувствовал в руках обломки, значит, сломался он сам, а не что-то вовне.

Анубис снова отодвинулся и затянулся почти догоревшей сигаретой.

– Если хочешь совета, не пытайся строить башню снаружи. Такая цитадель всё равно не устоит и её крах ударит по тебе тем сильнее, чем крепче были стены. Строй башню внутри. Ты – последнее своё прибежище и опора.

Немного подумав, я вернула карту и покачала головой.

– Где-то я это уже слышала.

– А ты ждала, что я открою тебе тайну Бытия? – спросил Анубис. – Люди всё давно знают сами, и куда лучше богов.

Я поднялась на ноги.

– Спасибо за компанию. И за то, что спас. Пойду, пока меня не увидел кто-нибудь.

Кивнув на прощанье, я отправилась искать свою каюту. Вечер в большом зале всё ещё продолжался и в той части парохода, где находились каюты, было пусто. Раз или два мне повезло ускользнуть в последний момент от встречи с прислугой, так что до своей комнаты я добралась без приключений. Оказавшись внутри, зажгла свет и с облегчением упала на кровать.

Что-то твёрдое упёрлось в спину. Я сунула руку под одеяло и вытащила наружу колоду гадальных карт. Подарок от бога смерти?

Карты лежали в простом деревянном футляре со сдвигающейся крышкой, украшенной золотыми линиями. Линии складывались в пересекающиеся треугольники, с анхом в центре.

Положив колоду на тумбочку, я устало прикрыла глаза. В дверь постучали и почти сразу она заскрипела, открываясь.

– Дорогая, ты спишь?

– Нет. – Я соскользнула с постели и скрылась за ширмой.

Мама вошла, отбрасывая разноцветные блики бриллиантами, украшавшими её уши и шею. Её причёска немного растрепалась.

– Ты уже ложишься?

– Да, что-то устала, – отозвалась я, спешно пытаясь стянуть мокрое платье.

– Послушай, завтра мы собирались позавтракать с одной милой семьёй…

– У них есть сын? – догадалась я.

– Очень милый мальчик, – с готовностью подхватила матушка.

– Конечно, я присоединюсь.

– Правда? – не ожидавшая от меня такой покладистости, она не сумела скрыть ликование в голосе. – Значит, твоя хандра совсем прошла? – прибавила она шутливым тоном.

– Смерть – прекрасное лекарство от меланхолии, – ответила я.

– Что? А, ты об этом боге, Анубисе, – заключила мама и я не стала её разуверять. – Знаешь, он оказался совсем не таким, как я воображала. Очень воспитанный, прекрасные манеры. Кажется, ему понравилась Валентина.

– Я бы не радовалась.

– Хм? О. Да, да, ты права. – Мама хихикнула, но сразу же вернула своему лицу серьёзное выражение. – Так, значит, завтра…

– Да, конечно. Если вы с папой этого хотите.

– Мы заботимся о твоём благе, – начала мама, уже готовая к тому, что я, как обычно, начну препираться.

– Я знаю, всё хорошо, – мягко перебила я.

Лучше быть покладистой, успокоить их до тех пор, пока мы не прибудем в порт. Потому что у меня возник план и в Неаполе я намеревалась его осуществить.

Март 1906 год

02. La Napoli Sotterranea

Неаполь будто по волшебству вырастал на линии горизонта. Пока пароход приближался к нему, он рос и проявлялся, вычерчивая всё новые детали. Корабль вошёл в гавань как король, вступающий в зал приёмов, и, наконец, путешествие «Ориона» завершилось в грохоте сходен и оглушительном гвалте торговцев, портье, носильщиков и прочего люда, слетавшегося словно чайки к туше выброшенного на берег кита.

Мы смело ринулись через толпу: впереди пробирался папа, за ним поспевала мама, одной рукой хватаясь за свою шляпку, а второй (наслушавшись рассказов о неаполитанских воришках) прижимая к груди сумочку, последней семенила я, вертя головой как заведённая. Всё вокруг было для меня новым, интересным и захватывающим, но мы бежали, торопясь выбраться из вавилонского столпотворения, и родителей моих совершенно не интересовали ни греки, продающие ракушки, окаменелости и морские звёзды, ни смуглые до черноты торговцы фруктами, ни открытки с видами дымящегося Везувия. В порту нас ждал автомобиль отеля, в котором отец забронировал номера. Наш багаж должен был отправиться следом за нами.

Я высматривала в толпе высокую фигуру египетского бога, но он не показывался, может быть, решив переждать основной поток и сойти на берег позже, или уже успев опередить нас. Как бы там ни было, я не сильно огорчилась, просто было любопытно взглянуть на него в последний раз. И ещё: я немного боялась, что Анубис может предъявить счёт. Остаться должницей бога мёртвых – не лучшая стратегия выживания. Отплатив ему, я чувствовала бы себя спокойнее.

Мы ехали по узким улицам, похожим на длинные коридоры, запруженным людьми и транспортом. Дома были высокими, со множеством окон, с каменными лестницами и рядами балконов. Поражало, с какой беззастенчивой простотой жили горожане, совершенно не делая различий между домом и улицей. Автомобиль двигался медленно, почти крался по грязи, покрывавшей большие плиты, предоставляя нам любопытствовать сколько душе угодно. Кругом стояли лавки, в которых торговали едой, сластями и сувенирами вроде кусочков лавы или черепков древних ваз, а ещё вотивными предметами, что было особенно распространено в Италии. И я жадно смотрела на разносчиков и бродяг, музыкантов и пастухов. Люди ели прямо на улице, отдыхали и развлекались тут же, словно на собственном заднем дворе. И толпа была такой пёстрой и такой живой, что рябило в глазах.

– Какая грязь! – вполголоса посетовала матушка, выглядывая в окно автомобиля. – Неужели правительство не может привести здесь всё в порядок?

– Бардак на улице, бардак в голове, – сказал папа. – Италия – как Везувий, в ней кипят и бродят настроения революционного толка, а амбиции верхушки превосходят их возможности.

– У нас тоже самое, – заметила я.

Отец снисходительно улыбнулся.

– Нет, котёночек, и близко не похоже. Наши крестьяне просто бесятся с жиру, если бы они знали, как живётся на «сапожке», то помалкивали бы и не мутили воду. Джолитти и его министры либеральничают, заигрывают с рабочими, только ничего хорошего не получат. Рабочий прост, ограничен и дик, он не ценит хорошего отношения, с ним нельзя церемониться. Наши волнения вдохновляют местных бездельников. Но, – папа задумчиво погладил усы, – Италия переживает подъём промышленности, что может дать рабочие места бегущему из деревень крестьянству и успокоить их хоть немного.

От таких разговоров мне стало неуютно. Я мало что знала о происходящем в мире, черпая информацию по большей части из разговоров отца, когда дома у нас собирались гости из числа его партнёров (обычных друзей у папы не водилось, только те, с кем он вёл дела), но всё-равно понимала – надвигается беда. Если беспорядки принимают мировой масштаб, рано или поздно они завершатся взрывом, люди не успокоятся просто так, хотя бы потому, что, как и сказал отец, их поддерживает и вдохновляет пример соседей.

В отеле нам достались прекрасные апартаменты с видом на вулкан. Я отодвинула лёгкую занавеску и долго смотрела на гору, окутанную холодным туманом. Над кратером курился дымок. Потом в дверь постучали и услужливо поинтересовались:

– Posso entrare, signorina?

– Да, войдите, – быстро ответила я.

В номер вошёл немолодой уже мужчина в форме работника отеля – беллбой, принёсший мой багаж. Я знаком показала, куда его поставить, улыбнулась и сказала «grazie», дала на чай и, наконец-то, снова осталась одна.

Поскольку мы не возили с собой прислугу, отель отрядил горничную, но сейчас та помогала маме разбирать её вещи, так что меня какое-то время никто не должен был беспокоить. Сидеть и ждать казалось слишком тоскливым, так что я сама разобрала один из чемоданов, выбрав и приготовив на кровати ту одежду, в которой собиралась спуститься к обеду, чтобы горничная смогла привести её в порядок, потом подсела к столу с дневником. Я предполагала делать ежедневные записи в поездке, чтобы потом показать Коле, однако за всё время путешествия дневник так и остался почти нетронутым: на первых двух страницах сиротливо жались несколько коротких заметок, потом я забросила книжку на дно сундука и не доставала. Да и сейчас писать не особенно хотелось.

Говорят, ведение дневника приучает к аккуратности и воспитывает рассудительность, но мне казалось бесконечно скучным заполнять строки рассказами о том, куда я ходила и что делала. Может быть потому, что до сих пор ничего интересного со мной и не случалось?

С трудом дождавшись горничную с горячей водой, я, наконец, смогла освежиться и переодеться.

Мы спустились в столовую, где уже ждал накрытый столик, и мне вспомнился вечер на пароходе и душный зал с золотыми светильниками. Потом перед глазами развернулась пасть океана, вырывая из глубокой задумчивости.

– Полина! – позвала мама и стало ясно, что она окликает не в первый раз. – Что с тобой?

– Устала, – соврала я.

– Сегодня ляжем пораньше, – пообещал папа. – Чтоб завтра с утра сразу начать. Время на осмотр достопримечательностей у нас мало, нужно потратить его с толком.

Они заговорили о городе, но быстро сменили тему, принявшись обсуждать петербургских знакомых и папиных партнёров. Я слушала их вполуха, ковырялась вилкой в недоеденном паштете. В ту ночь на пароходе мне казалось, что решение принято и ничто не заставит меня изменить его, но прошло несколько дней и сомнения начали брать верх.

Отважиться на побег не так-то просто.

Несколько дней мы жили как по расписанию. Утром я спускалась в полупустую столовую, чтобы позавтракать в одиночестве, потому что родители не вставали так рано, затем мы ехали в город и заходили куда-нибудь перекусить, и я обычно заказывала фрукты или сок. После отправлялись смотреть достопримечательности. Частенько к нам присоединялись Её светлость и Валентина.

Мне нравились ослепительно-белые церкви с тяжёлыми шторами на входе, в каждой – что-то необычное, каждая прятала в себе, как в шкатулке, какое-нибудь сокровище. Я не разбиралась в живописи, ещё меньше – в итальянской, но мне нравился тот ореол загадочной древности, которым были овеяны фрески и камни. Папа нанял гида, русского студента, обучавшегося в Академии Художеств и приехавшего в Италию, чтобы изучать искусство и рисовать. Так поступали многие русские художники, Италия помогла им вкусить жизни.

Андрей бегло говорил по-итальянски, и, судя по тому, что извозчики и лоточники отлично его понимали, прекрасно изъяснялся на местном диалекте, этой смеси жаргонизмов и низкой брани, на котором говорила вся беднота. Андрея нашла Её светлость Бутурлина, которой, в свою очередь, юношу отрекомендовала старая подруга, приходившаяся последнему двоюродной тёткой.