Любовь Ржаная "Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи"

Вернуть украденное

Приближались выборы. Неважно, какого уровня. Главное – выборы были, их никто не отменил и не запретил, и это радовало душу иностранцам и другим ученым людям.

Степаниде Кузякиной было наплевать на выборы. Она была аполитичная, инертная, и самое страшное – равнодушная, как и к чужому горю, так и к чужому счастью. Ей лишь бы пенсию вовремя приносили. И чтобы в магазине был хлеб. И чтобы не было войны. И чтобы антенна не ломалась, а то без телевизора в деревне скука.

Степанида варила себе суп и аполитично смотрела телевизор. Она инертно слушала теледебаты и оживлялась только, когда на шоу дело шло к мордобою. Любила Степанида всю жизнь одного человека. Это был Якубович. Порой доходило до того, что ей снились сны. Самый сладкий был, когда Якубович кричал за ее воротами: откройте!!! Но она не могла открыть, потому что от счастья у нее во сне отнимались ноги, а больше идти к воротам было некому.

Однако в этом году выборы крепко засели в ее голове. Долбили про них неустанно, вдолбили ей в голову. И она решила поучаствовать. Стать кандидатом. Лозунг у нее был только один:

– Вернуть украденное!

Чтобы ее приняли всерьез, ей надо было собрать подписи. Начать следовало с родной деревни, где еще наскребалось человек двадцать жителей. Сельсовет, по-новому администрация, помог ей развешать объявления. Там с пониманием отнеслись к ее блажи, а когда из районной газеты пообещался приехать корреспондент и прославить бураковскую инициативу на всю Россию, сельсовет и вовсе разомлел. Вот, мол, какие у нас граждане активные.

Настал назначенный день. Народ собрался в клубе, в котором впервые за зиму даже протопили печку. Было немножко угарно, но вскоре воздух насытился чесноком, слабыми винными парами и овчинами с запахом коровников. То есть, все родное, в простоте, да не в обиде.

– Говори, Кузякина, да короче. Скотину кормить да сериалы смотреть торопимся. Что тебя поперло в кандидаты?

– Земляки, я за справедливость! Всем вернуть украденное.

– Нет, не пойдет. Это нереально, – сделал вывод бывший колхозный конюх Гаврилов.

– Почему это?

– Да знаю я, ты про олигархов. Хрен у них что отнимешь теперь. Вот лучше бы ты мне вернула украденное.

– Я? Какое украденное? – опешила Кузякина.

– Ишь ты! Будто не знает! А кто у меня посыпки себе отгреб? Твои следы у сарая были, не обманешь.

– Ах ты, врун бессовестный! У меня и посыпку красть не для кого, кот ее не жрет! Сам ты на ферме всю жизнь крал!

– А ты докажи, старая ведьма, – зашелся Гаврилов.

Народ гудел и хихикал. Наконец, бабка Марья Тарасова выкрикнула:

– Все крали и тянули! Так социализм и разворовали!

Старик Пахомов в очках провозгласил:

– Социалисты украли у капиталистов, а капиталисты у дикарей первобытных. Теперь концов не сыщешь.

– Если подойти философски, – начал было давнишний парторг Самоедов, – то все крали, начиная с Адама. Кузякина, прихлопни свою инициативу.

Корреспондент был разочарован таким ходом событий. Он предложил:

– А давайте заставим вернуть наше болото. А то оно теперь к другому району приписано. Кузякина, голосуй за болото!

Все поддержали.

Так, с заметки «Вернуть украденное болото», начался славный политический путь народного выдвиженца Кузякиной. Теперь ее выдвинули старшим над болотом. И велено объезжать его раз в неделю, чтобы другие районы не украли.

Самостоятельность. Притча

Жили-были два брата. Один был высокий, красивый, умный, а другой – невзрачный, кривоногий и дурак. Вырастили их в одной избе, но красивый спал в комнате окном на восток, где утром солнышко всходило, а кривоногий – окном на запад, где оно вечером заснуть не давало. От этого и судьба их приключилась разной.

Умный и красивый, как вырос, поскорее от родителей съехал, помчался в дальние края счастья искать, на свою-то красоту да удаль. Поскольку был он высокий, издалека его было видать, и заморская принцесса сразу на него глаз положила. Взяла во дворец. Стал он ее главным менеджером, мужем, папой и мамой. Короче, заправляет всем богатством и в ус себе не дует, нет бы вспомнить о родителях престарелых и кривоногом брате – дураке. От такого родства он открестился, сам-то из дворян оказался, да еще и тайный масон. Высоко взлетел! Одно слово – умище.

А братец часто о нем вспоминал, о красивом-то. Даже волновался за него: не сгинул ли тот в чужих краях. Так и жил он в комнате с окном на запад, и ни одна невеста не ластилась к нему, кривоногому да нищему. Состарился возле немощных родителей, сам одряхлел, душой измаялся. И на кой, думает, я такой народился. Надо было убить меня поленом, маленького, или дать мне в речке залиться, в лесу меня потерять.

Не мил кривоногий сын родителям. Нету проку от него никакого, одно огорчение. Почему на свет Божий его пустили, зачем? От него и брат старший сбежал, любимец. И доставались кривоногому в детстве подзатыльники, в старости – щипки и попреки. Да прощал, сердце-то жалостливое, привязчивое. Больше ведь за стариками ухаживать некому.

Так и померли родители, не узнав судьбы своих детей. Может, им слаще помирать было бы, знай они про собственного масона и дворянина. Неказистый сын тоже помер, не узнав о брате своем, принце. Принц жив и сейчас. Не помнит о родине и родне своей, и не хочет вспоминать. В этом весь ум – не расстраиваться. А главное, вовремя от родителей удалиться, самостоятельным стать.

Страсти пенсионные. Притча

Начал один старик умирать. Да он давно собирался, как только на пенсию вышел, но вот застрял на этом свете. То крышу надо починить, то забор поправить, то белые тапочки присмотреть китайские, подешевле. А честно сказать, не успел он жизнью насладиться, перед смертью-то. В детстве зубрил-учился, всю жизнь трудился-горбатился, несладко ел и несолоно хлебал. Бывали и тихие радости, например, щуку неводом поймает, или жена пива с получки купит. Да померла подруга верная, остался мужик один-одинешенек.

Вот приуготовился он, порядок в избе навел, костюм собрал, записку соседу через забор бросил – утром обнаружит, траву косивши. И найдет на столе у старика денежку, достаточную для похорон. А памятник ему не нужен, сойдет и крест деревянный. Избу потом сосед на дрова разберет, вот ему и вознаграждение.

Лег Степан под образа, в баньке помывшись, и глаза зажмурил. Крикнул:

– Господи, забери меня, я устал!!!

И отключился.

Умер и стоит перед господом, старцем седым и строгим. Ждет последнего допроса.

– Говори, Степан, почему решил преставиться.

– А на что, господи, я нужен? Кому я мил на белом свете? Какая задача у меня? И в чем радость существования? Забери, пожалуйста.

– Ну, грех тебе на существование жаловаться. Я же тебе пенсию добавил. Неужто мало тебе для развлечений и удовольствий земных?

– Господи, прости, спасибо за добавленные в прошлом годе сто рублей… Да насчет удовольствий – шутишь ты, надо мной насмехаешься. Цен ты нынешних не знаешь. Пенсия 17 тыщ, из них дрова-газ-свет 6 тыщ, на 11 тыщ надо 30 дней жить, тратя по 350 рублей в день. А это банка рыбных консервов, буханка хлеба, чай, сахар и спички. Так надо же и лекарства покупать – весь организм скрипит. Не жизнь это, а крепостной строй.

– А как же другие живут?

– Другие тоже помирать собираются. А кто хорошо живет, тот наоборот, двести лет хочет небо коптить. Так у них доходы-то ого-го! Все тебя благодарят. За что вот ты Петьку-кровопийца вознаграждаешь? Открыл на деревне лавку, уже дворец отгрохал, по заграницам дети отдыхают… Так ведь ты знаешь, кого он в девяностые угробил, чтоб лавку-то открыть… Эх, Боже, не видишь ты или не хочешь видеть… Нету у тебя никакой социальной справедливости!

Вздохнул господь, и Степаныч охнул: роптать вздумал, бунтовщик несчастный!

Но не крикнул на него Бог, не осерчал. Говорит так жалобно:

– Да ведь, Степушка, есть три праведника, которые вечно шлют мне посылы, наказы и просьбы свои депутатские. Ставят они мне гигантские свечи, благодарят, что в народе небывалое единение произошло, никто не хочет эту власть менять, а молит, чтобы пожизненно! Сейчас вот решаю с ними вопрос, чтобы не глумили народу головы выборами. Раз нищий с миллионером побратался, единение произошло, то о чем же еще и мечтать?

А ты меня огорчил. Выходит, не любишь ты брата своего богатого, не хочешь поголодать ради его процветания. Обманули, сц..ки, с единением…

И видит Степан – господь плачет безутешно.

Тут он и проснулся, в своей избе под образами. И думает: хрен тебе, сосед, моя избушка, как помирать буду – спалю. И сам сгорю. Перед этим – напьюсь. Вот она, и радость бытия!

Вскочил и пошел за пенсией на почту. Глядь – три рубля добавил господь. Видать, больше у него нету, на бедных-то.

Бодрое такси. Зарисовка

– А вы куда едете? Садитесь, одно место свободно.

Крепкий на вид мужчина средних лет приоткрыл заднюю дверцу нестарой иномарки.

– Мне в деревню Васильки… сколько возьмете?

– Четыреста.

– Ой, нет, тогда не поеду, автобус буду ждать.

Пожилая женщина с небольшим баулом попятилась, осматриваясь по сторонам. На привокзальной площади к поезду собралось еще с десяток машин, а «водилы», как их называют, стояли кучкой и что-то обсуждали, посмеиваясь. Поезд приходил два раза в сутки, и все ночью. Ночные мужики были на удивление бодрые.

– А за сколько ж вы хотите? Туда пятнадцать километров, это четыреста рублей.

– А позавчера было триста.

– Не может быть. Ну, давайте хоть триста пятьдесят!

Женщина вздохнула и решилась. Автобус ждать было ей не по самочувствию. На заднем сиденье разместилась молодка с ребенком на руках, на переднем старичок. Поехали по городу. Хорошо, направление было как раз на Васильки, только в одном месте пришлось заехать во дворы – высадить старичка. Старичок отдал сотню, молодка сошла возле храма, и с нее водитель запросил сто пятьдесят. Наверное, за ребенка. Наконец, выехали за город, и понеслись по сторонам сумеречные заснеженные перелески.

– А все-таки до Васильков цена четыреста рублей, – заговорил таксист. Хотя он может быть и не таксист, а «таксующий», то есть подрабатывающий извозом. И видать, неплохо подрабатывает. – Вы поймите, нет теперь такой цены – триста до Васильков. Может, когда-то и была…

– Наверное, сдерет четыреста, несмотря на уговор, – обеспокоилась пассажирка. А у нее может не быть без сдачи.

– Ну вот, – вздохнула она. – Да не поехала бы я с вами, если б силы были ждать автобус…

Женщина пыталась более для себя оправдаться, почему не стала ждать автобус.

– Что ж вы в дорогу пускаетесь, раз болеете?

– А ехать надо. Там у сына нога сломана, тут мать старая больная. Так и мотаюсь. Цены растут, а пенсию-то нам не прибавляют…

Водитель молчал, не поддакнул. Кто знает, о чем он думал. Старуха могла насочинять с три короба, чтобы платить поменьше… Он не убавит цену. Жаль, пятьдесят рублей сторговала.

– Какой дом у вас?

– Старый… самый разваленный…

Вот и приехали. Нашла триста бумажками и еще пятьдесят мелочью. Водитель вздохнул: