Любовь Ржаная "Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи"

– Нельзя так жить, бабуля. Ну что вот вы всю дорогу ноете? И нога сломана, и дом развалюха.. Бодрее надо на жизнь смотреть! Жизнь дается один раз!

И кивнув на прощанье, таксист газанул от дома.

Жизнь дается один раз, каждому свое, пятьдесят рублей на дороге не валяются… Такие мысли вертелись в голове бабки, которую состарили заботы раньше времени. Ладно, вот она и дома. Все хорошо…

Неудачная фамилия. Притча

Жил-был Иван Иванович, простой и скромный обыватель нашей необъятной страны. Но угораздило его иметь фамилию странную: Догадливый. Откуда она повелась, Иван Иванович точно не знал. Дед говорил, что дали такую еще при царе: предок был или догадливый ратник, или смышленый слуга у барина. Наверное, деды гордились такой фамилией. Ивану она неудобств не причиняла, до поры до времени. Наоборот, в школе учителя знай похваливали его за толковость.

Но вот настали времена, когда фамилия стала звучать подозрительно. Где бы ни объявлял свою фамилию ее владелец – на приеме у врача, при проверке водительских прав, при поиске в списке избирателей – на него косились или хмуро, или с ухмылкой. А то и ставили под сомнение сообразительность Ивана Ивановича.

И вот надвинулись такие перемены в жизни, при которых фамилия его стала просто недопустимой. Какой-такой Догадливый?

О чем он догадывается? Кому еще сообщил о своих догадках?

Можно ли позволить, чтобы в нашем обществе существовали Догадливые? От них ведь раскол и ересь!

Вызвали как-то И.И.Догадливого куда надо и предложили сменить фамилию. На выбор: Недогадливый, Дураков, Лохов, Лоховецкий, Простофилин. Ни одна их этих фамилий Ивану Ивановичу не понравилась. И стал он просто Бесфамильный. А вскоре и вообще вместо фамилии получил номер. Его утешили, что он везде будет учтен, и его ни с кем не спутают. Мало ли всяких Догадливых-Бесфамильных, а номер – он уникальный!

Вздохнул Иван Иванович: жаль было с семейной фамилией расставаться, а что поделаешь? Думает: да хоть горшком называйте, только в печку не ставьте. Номер вдруг еще и в лотерею выиграет? Говорю же, Иван Иванович был простой и скромный обыватель, и налоги всегда вовремя платил. Такого в печку никогда не засунут! Без весомых оснований!

Вот какая история получается, с фамилией-то. К этому все идет. Хотите – верьте, хотите – нет.

Музыкант. Рассказ

Решила Тимофеевна тряхнуть стариной. Прокатиться в зимний день на электричке. Давно не была у подруги своей задушевной, только созванивались изредка. А в молодые годы часто ездила Тимофеевна к ней – до того уютно было и у подруги дома, и в маленьком поселке. До которого и езды всего час.

Замоталась Тимофеевна. То к родителям старым едет, то к сыну, то к брату. И все в разных городах живут, на поезде надо добираться. Путешествовать Тимофеевна была привычна…

А вот электричками, грязными и прокуренными, шумными, стала она брезговать. Как раньше в них ездила? Самая старая, грязная, с вечными лужами на полу зимой, разводами и пятнами летом, с заплеванными тамбурами, шла как раз через поселок Дурновку. Поселок был чистый, а вот с названием ему не повезло. В старину еще дали такое.

Тимофеевна выбрала день и поехала. Правда, был уже вечер. И в вагоне электрички, куда она еле забралась с низкой платформы, уже горел свет. Народу было мало, и пенсионерка приткнулась к окну на самой последней лавке, двухместной. Чтобы никто не подсел к ней. В вагоне было не очень и грязно. Да и вагон был новый. Скамейка деревянная, чистая, однако на спинке уже криво нацарапано слово. «Козел», – прочитала Тимофеевна и усмехнулась. Она села на чужое место.

Электричка тронулась, и поплыли перед полузакрытыми глазами Тимофеевны старые картины. Как она едет с голодным ребенком в трудные годы к подруге, чтобы подкормиться и выплакать печаль свою. Как по вагону нескончаемой чередой идут офени – мужики и бабы с огромными сумками, начинают от порога голосить, выкрикивать свою рекламу… а потом трясут перед каждым носом своими заколками, носовыми платочками, дешевыми носками – народ их охотно берет – и несгораемыми батарейками…

Тимофеевна никогда не покупала ничего у них. Не любила она покупать барахло всякое, ни на развалах уличных, ни в вагонах электричек. Да и денег у нее всегда с собой было в обрез. В кармане куртки обычно лежал билет, да монетка, пять рублей или десять. И конфетка. Монетка была приготовлена для одного человека, а конфетка – для сына, если загрустит. Но сын не грустил, а весело глазел в окно. Он обожал железную дорогу, да еще поездки к доброй своей крестной.

Подруга Тимофеевны всегда была очень добрый человек. Поэтому ее любили в поселке все, а особенно собаки и кошки. Она обожала живность, но счастье поселиться у нее выпадало только беднягам и заморышам. Кошкам на трех лапах или одноглазым собачкам. Все они сначала были ободранные и блохастые, а в двухкомнатном пансионате подруги становились пушистыми, толстыми, ленивыми и важными – что попало уже не ели, а требовали еды в красивых упаковках, на которую их хозяйка и тратила половину своей небольшой пенсии.

Тимофеевна вздрогнула и открыла глаза: прямо у нее над ухом заорало радио. Мужской голос забормотал какие-то слова, и она не сразу поняла, что это песня. Слова перемежались перебором гитарных струн, и краем глаза Тимофеевна увидела стоящего сбоку от нее в проходе мужчину с гитарой. Ах, это он поет.

– Скажи мне, милая: прощай…

Я так устал тебя любить…

Тимофеевна поневоле слушала, отвернувшись к окну. Сейчас у нее нет в кармане монет, а в сумку за кошельком она не полезет. И продуктами, которые взяла в гостинец, не поделится. Почему-то не жалко ей певца. Это не девяностые…

Мужик закончил стонать и пошел вперед по вагону, таща гитару и сумку. Тимофеевна разглядела его: немолодой, тощий, на ушах наушники, перед ртом прикреплен микрофон. Нелепее всего оказалось то, что поверх его пальтушки был натянут костюм Санта Клауса. Ах, да, ведь середина января… Никто ничего не дал Санта Клаусу, и он пошел в другой вагон.

Тимофеевна с облегчением закрыла глаза. Раньше она тоже не давала бродячим музыкантам денег. Ну, иногда только. У нее был постоянный любимый исполнитель. Он, высокий парень лет двадцати, с каким-то детским не по возрасту взглядом и робкой полуулыбкой, возникал в дверном проеме вагона с огромным футляром. Ставил его на грязный пол и бережно вынимал аккордеон. С первого взгляда на парня было ясно, что парень немножко дурачок. Ну, из вспомогательной школы. Какой от него можно было ждать музыки?

И вдруг… громко зазвучали стройные аккорды, полилась знакомая мелодия, да как бодро, уверенно! «Три танкиста». Парень не пел, он только играл, и его худые костлявые пальцы словно летали вверх-вниз. Как чудесен был новенький красавец-аккордеон с черно-белыми клавишами! Новенький, или очень-очень береженый. Да и парень раскраснелся и словно похорошел. Никакой он не дурачок, со стыдом подумала ошарашенная Тимофеевна, и сразу полезла в кошелек. Тогда все дали парню какую-нибудь денежку, а один старик попросил – еще раз «Три танкиста»! А потом встал и обнял парня, пошел с ним в тамбур, и там они постояли, поговорили о чем-то. Дед вернулся взволнованный, и Тимофеевна ликовала и за него, и за чудо-музыканта.

И сколько ни ездила она потом к подруге, а парень этот был всегда. И всегда он начинал с «Трех танкистов», а потом играл вальсы, и даже что-то красивое, незнакомое… И всегда ему сколько-нибудь подавали. Тимофеевна обязательно. Она уже ждала его, знала, когда примерно он войдет, и знала, что выйдет он на полустанке, не доезжая до поселка километров десять. Она никогда не видела его пьяным, или даже кушающим что-нибудь. А ведь по вагону проносили и пиво, и пирожки, и мороженое…

Однажды парень прошел по вагону и не играл. Футляр был с ним, но парень был странный, он словно бежал от кого-то. Не от контролеров – те никогда не гнали его. От кого-то другого. Когда он обернулся, открывая дверь в тамбур, Тимофеевна увидела, что куртка его разорвана на груди, там, где был карман, а на лице есть кровь. А ведь денежки он всегда кладет в карман на груди, ахнула Тимофеевна. Отняли! И было больно ей так, словно это ее ударили кулаком в лицо.

Потом однажды, через год или два, когда она снова поехала к подруге в гости, парень опять вошел в вагон. Он был словно крепче, шире в плечах, увереннее в себе. Футляр несла девочка лет десяти, а он играл. Когда поравнялся с Тимофеевной, та протянула ему бумажную купюру, небольшую, и сказала:

– Здравствуй! Рада тебя видеть! Это кто с тобой?

Парень словно не узнавал ее и растерялся. Мало ли таких теток, подумала Тимофеевна, он разве всех помнит пассажиров? И полезла в карман за конфеткой. Которую по привычке всегда брала в дорогу, хоть ехала одна. Музыкант вдруг снял ремень аккордеона с плеча и сел напротив нее, словно решил наконец отдохнуть и больше не работать. Ведь ему скоро выходить, подумала с сожалением Тимофеевна. Хотелось наконец узнать о нем побольше. Она не собиралась расспрашивать, кто его тогда обидел. И часто ли обижают.

– Се-естра, – с заиканием произнес парень. Которому теперь было уже лет тридцать. Снова Тимофеевна поняла, что парень особенный. Может, и не из вспомогательной школы… но что-то такое в нем было, невзрослое. Он словно оставался ребенком.

– Я тебя уже много лет знаю, – продолжила Тимофеевна, вынула конфетку и передала парню, а он сразу – девочке. – Как ты живешь?

– Все хорошо, спа-асибо вам… Работаю во-от…

И парень встал, уложил аккордеон, ничуть не постаревший, в футляр, взял девочку за руку и повел ее к выходу. Он забыл попрощаться. Когда электричка тронулась и Тимофеевна увидела в мутное окно стоящих на узкой платформе мужичка и его сестренку, она не удержалась и мелким крестиком перекрестила их. Никто не видит. А то ведь недавно поезд сбил двух глухонемых… тоже торговали в вагонах, возвращались вечером домой, в поселок… ужасная судьба! Играй, музыкант, расти сестренку, стояло у нее в голове. Жизнь продолжалась, надо было выстоять.

…И в этот раз она ждала своего знакомца, музыканта. Появится ли? Сильно ли постарел? И – о, чудо, он вошел! Все такой же! Ему уже сорок, подумала с волнением Тимофеевна. Неужели нет другого заработка? Она полезла в сумку за денежкой. Протянула ему, когда он поравнялся с ней. Он мельком глянул на нее, на секунду замер. Кивнул ей. И пошел дальше.

– Как твоя сестра? – вдруг неожиданно для себя крикнула ему вдогонку Тимофеевна. Он остановился, оглянулся и крикнул ей:

– Вы-ы-шла замуж!

И довольная улыбка появилась на его лице.

Хорошая выдалась поездка, думала Тимофеевна, возвращаясь назавтра от подруги той же электричкой. Слава Богу, все живы.

Притча о холодном сердце

Жила-была одна женщина. Очень красивая, видная, статная. И умом Бог не обидел, и здоровья дал. Но не было ей счастья в любви. А всем со стороны казалось, что было ей это счастье: замуж она рано вышла, и мужик попался деловой, да еще и симпатичный. В дом достаток тащил, жену на руках носил.

Но счастье ей нужно было какое-то другое, неизведанное. Прожила двадцать лет с мужем, дочь вырастила, и вдруг развелась. Надоел, говорит, рыжий-конопатый, хочу красавца чернявого.

Встретила я эту бабу через десять лет.

– Ну, – спрашиваю, – попался чернявый?

– Да где их, хороших, найдешь? – вздыхает.

– Молодая ты еще, красивая, желаю тебе встретить свою любовь.

– Да вот и я думаю – ремонт в квартире надо делать, как без мужика…

Так выбирать надо: или ремонт, или любовь.

Глупые выбирают сердцем, а умные – мозгами. Только бывает, что счастья ни тем, ни другим от этого нету.

Страсти бытовые

Хочешь потерять друга? Тогда вот что:

1) спроси денег взаймы;

2) или спроси, нравится ли ему твоя жена;

3) или спроси, как он проголосовал на выборах.

Вася Пупкин так и сделал, причем все сразу спросил. Теперь у него нет друга – Леши Крымского. Это он поведал Наде, своей жене.

– Вот сучий хвост! Пожалел пять штук, жмот. Нету, мол, сейчас. В глаза не смотрит! А я его пивом угощал…

– Дурак, Вася, спроси с него за пиво.

– Сама дура, как я спрошу теперь?

– Ах, дура??? А кто у нас без работы второй месяц болтается? Умник!

И Надя громыхнула кастрюлями.

– Ну давай, попрекай теперь, что меня даром кормишь! Где твои-то мозги были? Выходи, мол, поскорее с больничного, премия уплывает!

– Да уж, с фингалом не надо было выходить… Сам виноват, зачем подрался с тещей! Маманя теперь не даст ни копейки с пенсии. Сказала, чтоб ты сдох.

– Сволочь какая… этот начальник.

Надя подозрительно взглянула в сторону валяющегося на диване мужа, с утра в трусах и майке, и перешла к мытью тарелок.

– А мне он нравится. Всегда в костюме.

– А ты ему не нравишься, хоть и в костюме.

– Чем это я не нравлюсь? – вспыхнула Надя и завернула кран, чтоб лучше слышать.