Тогда, на уроках игры на домре, она впервые увидела девочку Люсю Эи?т. Она училась у того же педагога, только годом старше.
Прошло столько лет, но она и сеи?час не может сформулировать что так поразило ее? тогда в этои? сверстнице. Ведь они ходили в однои? школьнои? форме, к одному педагогу, учились играть на одном и том же инструменте.
Но в этои? Люсе Эи?т… именно так, с фамилиеи?. Она не была просто Люсеи?. И не могла быть. Только Люсеи? Эи?т. фамилия была загадочнои? и страннои?. Для нее звучала как титул.
В Люсе Эи?т было что-то такое, что разделяло их пропастью. И коса заплетена была также, и платьице с передником. Ан нет. Коса украшала ее? бледное лицо, как корона. Светлые волосы очень сочетались с темными огромными глазами. И щеки были чуть впалыми и придавали лицу незнакомыи? нам, дворнягам, аристократизм. Все в неи? было утонченным. Даже медиатр, которым она играла, казался драгоценностью в ее? тонких, необычаи?но чистых для этого возраста, пальцах. Вся она была в каких-то незнакомых моему детству, подробностях. Не было в ее? движении резкости, быстроты. Не было форте в ее? интонации голоса, никогда. Чулки, хоть и грубые, обтягивали ее? ноги очень ладно, а туфли были начищены. От нее? исходила незнакомое мне сияние чистоты и света. Женственности, которую я в своих кругах не встречала ни дома, ни в школе.
И представить себе, что какои?-нибудь мальчишка-одноклассник бье?т Люсю Эи?т учебником по голове – невозможно. Что ее? могли дразнить в школе из-за страннои? фамилии? Нет! Никогда. В неи? была какая-то незнакомая мне защита. И я уже тогда понимала, эту защиту она пронесет через всю жизнь. И тут я ясно поняла, что во мне ничего этого нет. И никогда не будет. Не ляжет так коса, не натянутся чулки, и говорить тихо я никогда не смогу. И таким изысканным жестом перелистывать ноты. И так изящно наклонять голову, когда читаешь их. Эи?т была девочкои? из другого мира. Другои? Природы. И мое сердце пронзила зависть. Впервые в жизни я завидовала, не предмету, а состоянию человека. Его несуетности, чувству собственного достоинства и непонятнои? свободе, и спокои?ствию.
И я тут же начала у нее? учиться. Начала ставить ноги носками чуть врозь. До этого ходила носками внутрь. Потом стала следить за ее? интонациями, набором слов в предложении, какои? воротничок в форме, и как он пришит. Попросила поиграть ее? медиатором. Она мне тут же подарила. Это были мои первые курсы благородных девиц. Люся Эи?т совсем не догадывалась о своем влиянии на мою жизнь. Она была вежлива, приветлива и все равно сидела на какои?-то вершине самои? высокои? горы. На которую мне так хотелось забраться.
Это детское сильное впечатление перевернула все. Я иначе стала относиться ко всему. И я очень старалась научиться этои? неизвестнои? мне породе. Это потом я поняла, что породе не научиться никогда. Люся Эи?т родилась с этим. А мне предстоял долгии? путь совершенствования. И я встала на этот путь и совершенствуюсь до сих пор. И вот, глядя на свои толстые пальцы и дряблые щеки, и читая отзывы своих читателеи?. Восторженные. Я четко понимаю и сегодня. Что я – далеко внизу. Я ширпотреб природы, и жизнь моя, и книжки – это все ширпотреб. Он нужен конечно. И принес пользу и мне, и моим читателям. Только я знаю одно. Люся Эи?т не стала читать мои книги. Не станет. Она вообще не помнит меня. Мало ли кто там с кем учился. А я вот помню. И завидую тому, чего никогда не достигну. Породы.
– Виктория Семеновна!!! Что же вы молчите? – услышала она волнение журналистов, наконец.
И тут только она поняла, что сидит молча на своем дубовом пне. Напряженная тишина повисла над братиеи? журналистов. И все по-прежнему ждут от нее? откровении?.
Еи? очень хотелось рассказать кому-нибудь о девочке Люсе Эи?т, которая так круто изменила ее? жизнь. И зависть к ее? недоступным человеческим достоинствам заставила писать о собственном несовершенстве.
Она глянула на дружную братию элитных журналистов.
И вдруг поняла, что девочка Люся Эи?т никогда бы не позволила себе восседать на этом дурацком пне, и рассказывать чужим людям хоть какую-то малость из своеи? жизни.
Она покраснела во все щеки от стыда за себя, свою примитивность, свою доступность в творчестве и жизни. Неожиданно расплакалась, встала резко и ушла.
– Переживает, – по своему поняли ее? репортеры. – Такого покровителя потеряла.
А она, запершись на веранде, тихо плакала. И сама не знала о чем. Хотя сеи?час можно было и не врать себе. Знала. Она плакала о Люсе Эи?т.
Эи?-Т! Звучало, как оклик.
18 января 2013, бестетрадные.
Его величество
Он был великолепен. Он вошел в ее? сердце сразу.
Величественныи?, мощныи?, редкии? в наше время по габаритам.
Хотя и выглядел он слегка, и даже можно сказать не слегка, обшарпанным, от контактов с жизнью. Но это придавало ему настоящего шарма. Вид у него был надежныи?, ладныи?, в высоту и ширину. Но тои? самои? виньеткои? совершенства был настоящии? тяжелыи? замок, которыи? накрепко соединял верх и низ, и выглядел очень строго. Это была любовь с первого взгляда. Она только сеи?час поняла, что встречи этои? ждала и знала, что она будет. Просто это желание никогда не формулировалось в неи?, а сеи?час просто бросила ее? к этому «первому встречному», и она обняла бы его, если бы хватило рук.
Она подбежала и, все еще не веря своим глазам, стала ощупывать это сокровище руками. Да, это был тот сундук из ее? детства, которыи? стоял в избе ее? бабушки и теток, которыи? вмещал в себя весь скарб тогдашнего ее? дома. Он вмещал в одном отделении скатерти, белье и рушники. В маленьких отделеньицах были нитки и другие предметы для рукоделия, а в самом центре всегда лежали, приложенные белым льняным рушником, хлеба, которые пекла бабушка, и поэтому когда она в очереднои? раз открывала крышку, по избе всегда распространялся запах хлеба. Будто он был только испечен.
А еще там хранились, тоже в полотенце специальном – тяжелые куски пиленого сахара, которые всегда экономили и отпиливали бережно, осторожно, будто боясь поранить.
Сундук занимал почетно место в избе у окна. На нем и обедали, и беседовали, пока ели. Он был главнои? мебелью в доме, со своим таинственным скарбом. Еи? в детстве очень хотелось нырнуть в его нутро с головои?. И сидеть там, постигая смыслы вещеи? сложенных на самом дне его. Потому что все доступное, и ежедневнои? потребности, лежало в нем сверху. Но до дна там было скрытое от ее? детских глаз пространство, которое чем то же было заполнено. Но доступ к ним был закрыт на замок, а ключ от него бабушка носила с собои? постоянно.
– Вам чем-то помочь, – выдернул ее? из воспоминании? приятныи? мужскои? баритон.
– С доставкои? помочь! – приказала она.
Приказчик, именно так называли раньше продавцов-помощников, а ни какои? ни «менеджер», был слегка удивлен ее? решительному желанию купить эту застрявшую в их супермодном комиссионном антикварном магазине, этот глупыи? сундук. Они уже надежду потеряли, что на него кто-нибудь позарится. А тут еще такая тетка, вся в мехах и макияже.
– Открои?те его, – приказала она.
И когда продавец, уже торопясь под ее? требовательным взглядом, звякнул замком, и не без натуги поднял сундучью крышку, она даже слегка оттолкнула его – и быстро-быстро заглянула туда вниз, на дно.
География оказалась тои? же. Все отделения, полочки и ящички расположились в знакомом рельефе.
Это был он! Может и не именно он. Тот бабушкин никто бы не доставил сюда из другого конца россии?ского простора. Но это был его брат. Их делала рука одного мастера и одного времени. Это было несомненно.
Правда, из сундука не повеяло конечно, ароматом свежеиспеченных хлебов. Скорее, из него потянуло прокисшими блюдами коммуналки, где он и стоял, скорее всего, в последнее время. И еще она на дне рассмотрела какие- то пятна.
– Фонарик, – приказала она продавцу. Тот незамедлительно принес. Она высветила днище сундука и сразу поняла, что все поправимо.
И она все сможет, отчистить и отремонтировать нутро этого сокровища, и подарит ему новыи? аромат.
– Какои? этаж? – спросил ее? оформляющии? доставку мужик. А узнав, пробурчал:
– Берем как за рояль. Такая же тяжесть.
Она только улыбнулась этому сравнению. Она была счастлива и успокоилась только тогда, когда собственным присутствием удостоила всю погрузку и, к удивлению грузчиков, села с ними в грузовичок, чтобы не оставлять без присмотра его величество – сундук.
– А вас из дома не выгонят? – шутканул один из грузчиков. Она не удостоила его ответом.
– Ну-ну!!! – хихикнул напарник.
Сундук деи?ствительно на свету выглядел не столь величественно. И бок ободранныи? и крышка неопределенного цвета, а еще? сбоку – она в магазине не рассмотрела, было нацарапано и вырезано короткое, лучшее слово русского языка. И про нее? тоже.
«Д – У – Р – А».
Сундук как бы сказал еи? сразу, что он о неи? думает.
Грузчики не могли угадать. Никто ее? с этим сундуком и не мог выгнать.
Дом ее?, вернее квартира, хоть и был, по словам немногочисленных подруг, «полнои? чашои?». Но чаша эта была с большим дефектом, со сколом в судьбе, которыи? назывался в быту – одиночеством. Не сложилось ни с мужьями, ни с детьми. Она снимала шляпу перед своим одиночеством, очень уважала и боялась его. И постоянно придумывала себе всякие дела, чтобы держать с ним дистанцию, и не сильно общаться.
И вот это приобретение. Она как-то сразу поняла, что сундук, которыи? грузчики поставили прямо посреди комнаты, требует своего места, и она стала ревизским взглядом оглядываться. Что бы такое удалить из своего жилища, и сразу глаза выхватили предметы, без которых давно можно было обои?тись. Которые из лени не выбрасывались. И потянулись руки к ним в азарте, и позван был дворник Рустам, которыи? за небольшое вознаграждение унес на помои?ку. Дворник Рустам все? порывался и сундук новообретенныи? вынести, удивлялся его трагическому облику, но был впряжен ею в обратное. Они вдвоем с большим трудом поставили сундук под широченное окно в комнате. Где он и замер сразу, поняв, что наконец дома. И она, проводив Рустама, наконец пристроилась на его крышку, и погладила ласково его шершавыи? бок.
– Привет! Живем? – тихо спросила она. Но в ответ с поверхности на нее? живо глянула надпись поменьше, но с тем же смыслом прямолинеи?ным.
– Да. Я – дура, – улыбнувшись, согласилась она.
Она сидела на сундуке и с удивлением рассматривала свое жилище. Каким оно стало пустым, просторным. Как будто дом наполнился другим, незнакомым или давно забытым, пространством. И в доме можно было прыгать, танцевать. И ничто уже не цепляло тебя за рукава, никаких острых углов. Ничего кроме того, что она забросила в доброе чрево сундуку. Все лишнее он не принял, все улетало за борт жизни. Он быстро навел ревизию в хламе, которыи? казался до этого незыблемым, и оставил только то, что мог вместить. Отбор нужного был жесток и с учетом вечности. Сразу мыслилось – стоит в сундуке сохранить, или обои?дешься.
Оказалось, что почти без всего она может обои?тись.
Даже спать на нем можно было, так он был широк. И крышка его была теплои?, будто дерево из которого она была выстругана, все еще делилось своеи? нескончаемои? жизнью.
Она еще немного колебалась, зачистить ли ругательные словечки «дура» и прочие, которые приобрел сундук на своем долголетии, но не стала.
Потому что была в этом какая-то правда и о неи?.
Чтобы заполнить сундук по настоящему, еи? придется долго, очень долго жить. А главное, хорошо бы научиться хлеба печь, чтобы вернуть сундуку его личныи? аромат. Она еще раз открыла крышку, заглянула внутрь. Пахло свежевымытым влажным деревом.
Что ж! И это не плохо.
И углы в сундуке были хоть и кованные, но не острые. И замок легко вошел в ушки, ключик повернулся.
– Щелк! – услышала она приятныи? звук. И стало вдруг легко и спокои?но. Она даже не стала анализировать, почему. Было ощущение сделанного большого и нужного.
Все, чем дорожилось, о чем много было думано, бережно хранимое, вспоминательное слезливо – не вместилось в старыи? сундук. Он их просто не захотел принять, хоть там было много места. При желании она бы могла поместить там себя вместе с одеялами и подушками. Она – да. Все остальное – нет. Лишнее. Ее? поразила отборчивость сундука. Она просто чувствовала его нежелание вмещать в себя непотребство всякое. Он был разборчив. Еи? стоило бы поучиться этому редкому качеству.
Сундук, казалось, готов был заменить еи? все, при этом расширяя свободное пространство. И даже в окно, которое было вечно занавешено шторои?, можно было смотреть, удобно усевшись, на все тот же сундук. Что она незамедлительно и сделала. Сев на его теплую крышку, она как будто опустилась на траву газона во дворе, на которыи? всегда строго запрещалось выходить даже босиком.
Сидя на сундуке, она легко рассмотрела внизу во дворе, как три тетки в спортивных костюмах шли бодрым шагом и строем, резко отчеканивая углы по каре двора. Чеканя шаг, они маршировали по периметру двора. Периметр был коротким, но они еще раз, и еще раз прошагивали его. Вид у них был деловои? и сплоченныи?. Они явно имели цель. Сверху они казались маленькими, широкоплечими и слегка карикатурными.
– Р-раз – ра-аз! – спешили.
Куда?
«Каждыи? – к своему сундуку», – подумалось еи? уверенно.
17 октября 2018, бестетрадные.
Порыв
Она встала не в духе. И все было не так. Обещал кто-то – и не позвонил, она точно помнила, что кто-то должен был позвонить. И даже напросился на вечер. Кофе уплыл на чистую вымытую накануне плиту, в ваннои? опять что-то капало. И все эти мелочи гнусом мелким роились в голове, вызывая неприятное и ненужное в неи? раздражение. Ведь утро должно быть деловым и нежным. Это у нее? по жизни был такои? девиз. Утро должно быть деловым и нежным, деловым, чтобы настроиться на рабочии? и обязательно толковыи? день. Нежным – для себя. Она пыталась беречь себя, свое настроение, с самого утра. Потому что, если по какои?-то мелочи выходила из строя, доставалось всем. И домочадцам, и неосторожно позвонившим, и собаке, и кошке, и тарелкам. Она никогда не анализировала, откуда это черная волна мелких обид и огорчении?, которая и под лупои? не была бы видна, разве что в окуляр микроскопа, вырастала за несколько минут в яростное цунами. За несколько минут накрывала ее? и потопляла в отвращении ко всему, что происходило.
И тогда она срывала с вешалки плащ или пальто – это по сезону, и бежала от себя на улицу. И там долго и быстро ходила кругами по знакомым улицам, которые ее? тоже раздражали узнаваемои? однообразностью, отсутствие сюрпризнои? радости.
Через час с небольшим она возвращалась домои?, где цунами уже не было и следа. И она всегда удивлялась, думая в какои?-такои? канализационныи? колодец она откатилась в своем отливе.
Но сегодня она не могла позволить себе сбежать от этои? гневнои? напасти, она деи?ствительно ждала звонка.
Она в раздражении рванула в разные стороны шторы на кухонном окне и вернулась к плите, стереть до конца кофеи?ную пенку.
Она, ворча злые слова себе под нос, провела рукои? с губкои? туда-сюда. И вдруг уловила синхронное движение за окном. Она метнула туда взгляд.
Там, под сильным ветром, раскачивались ветки рябины. Ветер сильно выгибал их, потом отпускал. А рябина не давалась его силе и все выпрямлялась, выпрямлялась. И движение ее?, взмахи листьев, напоминали дирижера. Как будто он стоял и руководил огромным оркестром, невидимым окружающим.
Это выглядело страстно, неистово, и похоже было, что исполняется очень сильная музыка. Симфония Гаи?дна или Бетховена.
И оторвавшись от грязнои? плиты, подои?дя к окну, она стала слышать эту музыку.
На рябину больше никто не смотрел. Она росла во дворе одна. Двор был и для нее узок и мал. Но она каким-то чудом, вопреки всему, выросла в ладное высокое дерево. И теперь макушка ее? дотянулась до ветра. И он вольно гулял в ее? июльскои? листве и ворошил оранжевые уже ягоды.
Ветер как будто звал эту рябину из узкого двора. Туда, в просторы, которые она так и не увидит. А она все сгибалась и выпрямлялась, взмахивая ветками, как дирижерскои? палочкои?.
Зрелище было воистину прекрасным. И она слышала эту симфонию- диалог между рябинои? и ветром. Видела их недолгии? союз. Ветер налетал и отступал. И дирижирование не заканчивалось.
Она отступила от окна. Еи? почему-то было неловко, как-будто она подсмотрела и подслушала.
И ветер сдался, перестал уговаривать, сгинул, стих.
Листва успокоилась. Вернулись на ветки воробьи.
«Что это было?» – подумала она. Как похоже на мои приступы паники и гнева. Значит, и в природе это задумано, только в другом исполнении.
Рябина отдирижировала и справилась. Устояла. И развеселые птицы вернулись к ее? недоспелым еще ягодам. И бежать еи? некуда. И подчинилась этому.
И откуда-то понялось вдруг, что это ее? никчемному настроению продирижировала рябина и исполнила ее? музыку, только для нее?. Только она могла ее? услышать. Успокоила подружка.
А что, так оно и случилось. И ничего в этом странного нет. Рябина в подружках не каждому приходит. Вот так в окно и с дирижерскои? палочкои?.
Она, улыбнувшись уже, ставила новую порцию кофе на отчищенную плиту, и с нежностью смотрела на рябину.
Ветви ее? были сдержанно-спокои?ными. Как будто ничего и не было несколько минут назад. Так! Порыв!
18 июля 2018, бестетрадные.
