Сын быстро ухватил ее? за плечи и, шипя еи? что-то в ухо, вывел из комнаты. Она тут же услышала за спинои? смех молодежи. Впрочем он быстро затих. О неи? сразу забыли.
Сын поставил ее? перед зеркалом в спальне, и молча вышел из комнаты. Она увидела свое отражение и сама улыбнулась. Все платье было в узелках-хвостиках. Болтались нитки. По бокам грубили обнаженные швы. Они топорщились, будто скалились на кого-то, защищая хозяи?ку.
И она вдруг поняла, и приняла эту защиту этои? огрызнувшеи?ся одежки. Она встала на защиту ее? ненужности, ее? вечному спеху угодить чужим гостям, платье было своеи? изнанкои? за нее? горои? – защищало от унизительного смеха друзеи? сына. И наоборот, согревало и нежно-ласково касалось тела лицевои? сторонои?.
Она слегка оторопела от этого нового ощущения защиты и ласки. И не поверила. Но постояв еще минуту, она поняла, что дело обстоит именно так. Так и с ее? изнанкои?.
С утра до ночи она хлопотала, бегала, все время была в каком-то движении, чтобы вывернуться наизнанку – перед мужем, которыи? этого не замечал, перед детьми, которые принимали все ее? старания как должное. И выражение «вывернуться наизнанку» стало ее? обычным состоянием, девизом жизни. Она глянула в зеркало. А ведь изнанка выглядела очень даже отвратительно, непрезентабельно, для окружающих просто оскорбительно.
Надо было переодеть платье.
Но она не захотела. С лицевои? стороны тело ничего не тревожило. Кожу ничего не царапало, не травмировало.
Может и надо так носить. Чтобы ласкои? к телу. И наплевать, что видят окружающие. Она провела рукои? по шероховатостям узелков.
И вдруг поняла, что это не случаи?ность, что последнее время она часто слышала замечание в свою сторону, что «у вас… у тебя… кофта наизнанку». Значит, она подсознательно уже давно надевает вещи изнаночнои? сторонои?. Чтобы избегать грубых швов. За последние годы, от страхов, людскои? грубости, и незвонков, она вся истончилась, кожа ее? стала до такои? степени болезненно-незащищеннои?, что она сама нашла помощь носить все швами грубыми наружу. Она вспомнила, как своим новорожденным детям надевала распашонки и там все швы были не к тельцу, а снаружи. Для младенцев это было продумано. Кожа их нежна.
Она улыбнулась этому открытию. И подумала. Хорошо бы еще и обувь носить наизнанку. Тогда бы не было никаких потертостеи? и мозолеи?.
В комнату заглянул сын. Обнаружив, что она все еще не переоделась, недовольно хлопнул дверью.
Она почему-то даже не оглянулась на эту грубость. Изнанка защитила ее?. Это точно. И пусть все будут недовольны. Она же оставит эту ласку лицевои? стороны платья для себя. Так уютно, ничто не царапает.
«И впредь буду все так носить».
В этом будет может быть и вызов, но выстраданныи?. Она поняла, что ее? нужно беречь, как новорожденного. И знала, что некому этого делать. Пусть будет хотя бы платье. Оно так неожиданно вступилось за нее.
Когда она вошла в комнату в прежнем виде, заранее зная, как разозлится сын и будет стесняться материнскои? старческои? рассеянности, то слегка робела ненужного внимания к себе.
Но ничего такого не произошло.
Одна из девиц с рыжеи? веселои? копнои? волос, ткнув пальце на платье прогремела достаточно развязно:
– Изнанка – хорошая примета… К обновке.
И все разом успокоились и продолжали есть домашние пирожки. И только один гость, мрачныи? молодои? человек, процедил грозно: «Биты будете».
«Буду бита? Нет! Не буду», – подумала она весело.
Изнанка была на месте, и она защитила. И сеи?час. Сын только пожал плечами, дескать, что взять со старого человека.
А вот это уж было совсем неправдои?. Она была не старым человеком, а новорожденнои?. Это право новорожденнои? давала еи? изнанка, которая уже давно просилась заступиться за нее? перед этим равнодушным, жующим миром. Закрыть ее? от недоброты и ударов. И чтобы не царапало, не кусало ее? бытовое прозябание. Пусть ее? считают рассеяннои? старухои?, но она будет держать в себе это новое открытие, и укрывать свою младенческую незащищенность за грубыми швами изнанки.
И только одно ее? озадачило, почему раньше не пришло это простое открытие в голову. Скольких рубцов можно было избежать. И самои? не выворачивать наизнанку перед всеи? равнодушнои? публикои? ее? жизни.
Она ласково погладила узелки на платье. Очень хотелось сказать кому- то спасибо. И она сказала.
11 июля 2014, бестетрадные.
Чужеземка
Она приехала в их дом издалека. Из чужои?, неведомои?, и финансово недоступнои? их семье, страны. По незнакомои? чьеи?-то капризнои? воле, и в самыи? неподходящии? момент. И сразу случился скандал.
– Что это? – Людмила с неприязнью разглядывала вещь, с трудом отрываясь от кучи квитанции? всякого рода, на уплату за жизненныи? комфорт.
Она вертела в руке эту непривычную вещицу и не сразу поняла, что это за предмет.
– Я что? Ювелир ? Или следователь? Или старуха столетняя? – ярилась она на мужа.
– Ты – ювелир моеи? души, и следователь, – улыбнулся он. – Вот не мог устоять. Согласись, она красавица.
И он ушел на службу, оставив Людмилу раздосадованнои?, потому, как она не успела ему сказать еще о зря потраченных деньгах на очередную никчемную штуку. Поскольку сразу поняла по облику этои? гостьи, что лет еи? за столетие, явно. А возраст ее? увеличивает и цену. Вот бы так и у людеи?.
Огорченная Людмила бросила лупу на стол, прямо на бланки неоплаченных квитанции?. Светом настольнои? лампы сразу высветилось квадратное окошко линзы. И появилась сумма долга. Очень разборчиво. Грозным напоминанием о легкомыслии мужа.
– Дурак, совсем, – проворчала Людмила. И взяла лупу в руки. Пальцы почувствовали тепло деревяннои? рукояти. Живое тепло.
Лупа была очень тяжелои?, начищенная бронзовая оправа придавала еи? аристократизм некоторыи?, и была свидетельством о прежнеи? ее? неведомои? и, скорее всего, богатои? жизни. Вид у нее? был дорогои? и неприступныи?.
Бронзовые бока прямоугольника источали благородство, даже винтики, которые держали стекло, были украшены резьбои?. Окошечко линзы было удивительно чистым, даже каким-то сиятельным. И муж был прав – Красавица!
В этои? вещице было столько благородства, что Людмила вдруг стала подробно ее? рассматривать. Вот какие-то щербинки на ручке, ее? много держали в руках. Странная, прямоугольная форма ее?, была как бы вызовом привычным круглым формам лупам нашего теперешнего обихода. Ширпотребности всякои?. И ее? тяжелость тоже придавала значимости в истории, и веса. И что с неи? было? Кем исполнена? Почему вдруг сюда, в ее? безалаберныи? дом, где не только никогда не было лупы, даже очки никто пока не носил. Лупа лежала на столе и ее? стекло пускало заи?чик прямо в лицо. И почему-то раздражение Людмилы поутихло, а проснулась давно дремлющая ученическая любознательность.
Она открыла ноутбук. И уже через каких-то полчаса знала о лупах многое. Точно такого образчика, как ее? гостья, она не встретила. По фотографиям она находила схожесть и поняла, что этои? вещице около двухсот лет. Более того, она узнала много интересного об оптическои? истории, о мастерах линз. Образовалась на этот счет сильно, и на лупу стала смотреть другими глазами.
Она, в свою очередь, стала осматривать людмилин дом и саму Людмилу.
Она как бы сильно приблизила и увеличила все предметы, и образ жизни всего – от стен, давно не знавших ремонта, до всклоченнои? головы Людмилы, до грязных концов пояска домашнего халатика, и оторванного помпона на тапках.
Людмила под этим пристальным, почти криминальным осмотром чужестранки вдруг увидела приближенныи? и сильно замусоренныи? мир своего дома. Его пространство было беспощадно оценено строгим толстым стеклом беспристрастного «оценщика».
Людмила схватила лупу и поднесла к своеи? ладони. И тут же увидела каждую хозяи?ственную морщинку на неи?. Потертость пальцев от вечных стирок и мозоль от ручки тупого ножа.
В поле зрения попало и обручальное колечко. Его турецкое происхождение оскорбило, верно, лупу. Она выпала из рук и бухнулась на стол со странным звуком. Людмила испугалась, что разбила, а может и обрадовалась, что этот беспощадныи? глаз треснул. Но ничего не случилось.
Лупа эта и не такое видела. Скорее всего, она за свою жизнь повидала не только бриллианты чистои? воды, но и следы-улитки, отпечатки пальцев дурных и всяких людеи?. А может она смотрела внутрь всяких часовых механизмов и подружилась под их тиканье со временем.
Людмиле захотелось попросить прощения у этои? леди, за небрежное отношение к неи? и ее? падение.
Что она и сделала. Потом долго искала куда бы поместить красавицу, чтобы и под рукои? была, мало ли понадобится, и обезопасить от падения. Она долго носилась с лупои? по своеи? захламленнои? квартирке. Заодно обнаружила много того, что нужно было выкинуть, и что никак не уживалось с новым роскошным предметом из старины. И казалось неуместным и оскорбительным строгому оку ее?. Она, Людмила, обозревала теперь свои? очаг этим чужим оком, и себя тоже. И очень осталась недовольна – и тем, и другим. В голове ее? зрели идеи вдруг, совсем ее? до этого не посещающие.
Когда поздно вечером вернулся муж, робко открывавшии? дверь своим ключом, потому что приготовился к привычному скандалу по поводу неразумно потраченных денег, то удивился какои?-то небывалои? тишине. Не орал телевизор. В коридоре мягко светилось никогда не работающее бра. В квартире был ослепительныи? какои?-то новыи? порядок. Он скинул стоптанныи? башмаки и побежал в комнату. Не случилось ли чего. Он заметил новые тяжелые шторы на окне необычного золотистого цвета. Все было прибрано, весь ненужныи? бумажныи? хлам был убран с полок. Появилось какое-то новое пространство наполненное светом и воздухом.
Он побежал в спаленку. Там он обнаружил огромную незнакомую кровать, застеленную немыслимым шелковым белье?м.
Поверх всеи? этои? роскоши спала Людмила в незнакомом халатике. Она крепко спала, сном уставшего за день человека. И муж с удивлением обнаружил, что рядом на шелковои? подушечке лежит лупа. Дамы отдыхали.
Вот и определись с этои? женскои? логикои?. Еще утром жена негодовала и с брезгливостью поведала ему о том, что терпеть не может антикварное барахло, и кто эту лупу в руках держал неизвестно! Надо бы ее? спиртом протереть, прежде чем в дом тащить.
«Наверное протерла», – подумал муж, погасил свет в спальне и тихо пошел на кухню.
Выходя, он зацепился за тапочки жены. Наклонился их аккуратно возле кровати.
«Смотри-ка ты… И помпон пришила», – поощрил он жену.
Этот полуоторванныи? помпон сильно раздражал его последние дни и порождал скандальчики.
И ужин, оставленныи? для него на столе показался ему необыкновенно вкусным. И даже электрическии? чаи?ник не так сильно шумел, наверное боясь разбудить двух новорожденных. Или гостью.
24 февраля 2014, бестетрадные.
Вторжение
Они ворвались в ее? дом как мамаева орда. Громко-звучные незнакомцы, со слегка выпученными восточными глазами, и из всех исковерканных плохим знанием русского языка, она поняла только «трубы». Они пришли менять трубы. Откуда решили, кто приказал, но, услышав угрозу – «отключим воду, если…», – Татьяна сдалась. Сдалась этим вторженцам, хоть еи? и очень жаль было ломать роскошныи? серо-бежевыи? кафель. Ванная комната была вообще предметом ее? гордости и зависти. Здесь было продумано, все канализационные устрои?ства были спрятаны, обшиты и ничем себя не выдавали. Продуманное освещение, сама ванная по происхождению – француженка. Что там говорить. От однои? мысли, что эти мужики сеи?час разом лишат ее? этого стерильно-уютного и любимого, особенно по утрам, места, застали Татьяну врасплох. Она только руками развела. И сдалась.
Она ушла в дальнюю комнату, чтобы не слышать незнакомои? гортаннои? речи, грохота дрели и прочих устрашающих звуков этого вторжения.
В комнате она плотно закрыла дверь и подошла к окну. Стала смотреть на улицу. Но увиденное на улице мало успокоило ее?. Неслись машины, увозя своих равнодушных хозяев, шли пешеходы резвои? трусцои?, видно опаздывая на службу. Небо было серым и тучным, и обещало дождь или снег.
Мрачность картины усугубил разрулившии?ся под окном грузовик, с теми самыми трубами. Их стали разгружать и Татьяна отвернулась от окна.
Ее? угнетало только то, что после ухода этих горцев надо будет делать в ваннои? ремонт. Мало того, что этот факт сам по себе угнетал, но тревожило то, что денег на это не было. Изразцы в ваннои? комнате были из тои? еще, далекои? теперь «невозвращенки» – жизни то есть тои? ее? давнеи?, когда еи? все было все-равно, и она могла себе позволить любои? ремонт, любои? кафель. Она жила на широкую ногу, и ремонтники, которые отделывали эту квартиру сразу почувствовали в неи? редкую женщину. Богатую и не жадную. Поэтому наверное и сделали в квартире все по высшему совестливому разряду.
Но время сдвинулось. Ушло в минус. В минус во всем! В возрасте здоровье, работе, деньгах. Сеи?час этот минус грозился вытянуться в длинное тире. Татьяна даже не пыталась думать о том, что с этои? «дырои? в нищету», она так мысленно назвала пролом в стенке ваннои? комнаты, она останется до конца своего жизненного похода.
А горцы все? горланили, кричали друг на друга, дверь на лестницу была не закрыта. Они бегали туда-сюда, с этажа на этаж. Дом наполнился чужим говором, а когда один из них запел песню, Татьяна даже улыбнулась. Только закрыть глаза и ты как будто на Кавказе, куда много раз ее? возили родители. Она много раз слышала эти песни. И тогда они еи? очень нравились, своим непривычным для уха мужским многоголосьем.
Татьяна закрыла глаза, послушала. Нет. Эффект был другои?.
Пение это в ее? доме вызвало только раздражение и почти детскую обиду.
И немножко необъяснимого страха. Чувство острое, как у животины, которую ведут на бои?ню, охватило Татьяну. Она стремительно вернулась в комнату и села к роялю. Она хотела сыграть Рахманинова громко и вызывающе, чтобы не слышать этих песен гор. Но неожиданно заиграла «Сулико». Потом «Тбилисо», потом «Ереван». Она играла по памяти все что помнила из музыкального обхождения всех горцев.
Одну из мелодии? вдруг подхватили пришедшие мастера.
И Татьяна обнаружила их всех за своеи? спинои?. Они поддакивали еи? кивками и улыбками. А один, помоложе, даже станцевал, сделав круг по паркету в грязных башмаках. Потом раздались дружные аплодисменты.
А дальше случилось то, что может случиться при абсолютном доверии и любви. На столе в кухне появилось вино и белоснежная брынза и фрукты.
Трубы были заменены уже через минуту, а по приказу бригадира усатого и смешного тут же была заделана дыра, и наклеен кафель. с розочками на белом фоне. Все это выглядело букетом ярким и даже живописным. Дыры как и не было.
Горцы ушли, шумно и долго провозглашая достоинства хозяи?ки. А Татьяна убирая кафельные крошки на полу ваннои?, все думала: «Что это было? Что это было?» Но думалось еи? уже совсем без всякого страха. Она улыбалась, глядя на оригинальныи? импровизированныи? букет на кафеле. Он остался теперь здесь навсегда. И, никакои? дыры в нищету.
25 февраля 2014, бестетрадные.
Первая любовь
Все, конечно, помнят ярко и сильно свою первую любовь. Проносят воспоминание это через всю жизнь, обогащая ее? всякими прекрасными возможностями и невозможностями. С нею всегда связаны самые сильные и драгоценные воспоминания. Обычно это девочки или мальчики. У Галины все было не так. Ее? первым сильным и громким открытием был – рояль.
Никогда потом, ни в каких любовных отношениях, не чувствовал такои? нежныи? трепет как тогда. В детстве.
Они жили в маленьком раздолбанном вои?нои? городе, где в одном из уцелевших здании? был местныи? дом культуры, а в нем – филиал музыкальнои? школы, в которую она поступила. И там, на сцене, на обшарпанных, не очень чистых досках, он и стоял. Он был посланцем из какои?-то другои? жизни. Строг, красив и, как бы, просил не трогать его руками. Но его трогали! Еще как.
Галина, если случалось придти раньше на занятия, с испугом и отвращением наблюдала, как пыль с него стирает тетка Зина, уборщица, половои? тряпкои?, а какие-то парни фривольно бацают на нем – то марши, то липкую простенькую музыку.
Когда она поднималась на сцену, и тихо, с нотнои? папкои? в руках останавливалась у кулисы, мужчины не останавливали свои наигрыши, но когда входила на сцену учительница ее? по фортепиано, они смущенно ретировались.
Еще бы. Она поднималась по ступенькам медленно и царственно подходила к инструменту. В детстве она еще не могла знать такого определения, но потом уже понимать стала, что учительница музыки была у нее? необыкновенным человеком. И фамилия у нее? была хоть и трудная, но зато алмазнои? резьбои? запечатлялась на всю жизнь. Дизенгаузен. Загадочно и маняще звучала она, и вызывала робость, потому что ни на какие фамилии не была похожа, как и ее? хозяи?ка.
– Приступим, деточка, – говорила она спокои?но, и регулировала для нее? прирояльныи? винтовои? стул. У нее? это получалось ладно и точно.
Сама она была очень преклонного возраста. Седые волосы были заколоты роговым гребнем. Она всегда носила черное длинное платье и доставала очки из кожаного узкого футляра.
От нее? исходил аромат какои?-то другои? жизни. Она была строга, опрятна, немногословна. И Галине тогда казалось, что даже надевая свои золотые очки, она в упор не видит свою ученицу. Она слушала скверное ее? исполнение сдержанно, не раздражаясь на ошибки, и никогда ее? не ругала за них.
И Галине никогда не казалось, что это от хорошего к неи? отношения, она, эта старуха, была равнодушна к неи?. И это равнодушие к скудно одетои? девочке в шароварах, с рабочеи? окраины, куда она приезжала обучать ее? игре на фортепиано, она терпеливо выполняла свои обязанности, но при этом не присутствовала.
Галина очень робела ее?, эту старуху, но полюбила ее? за то, что она имела право подои?ти к роялю свободно и смело, смахнуть с его клавиш, очень дружески, невидимую пыль своим носовым платком, потом пробегала по клавишам какои?-то музыкальнои? фразои?, тоже из другои? жизни. И рояль отвечал еи? громким веселым звуком.
