– Вы правы. – выдохнув с томным, но также собранным и полным решительности лицом, сказал Тантур.
– Здесь душа есть, а в других странах, будто бы и нет. Здесь свой дух, который прекрасно ладит и дружит со мной. Он даёт мне крылья и воодушевляет, помимо меня самого. – продолжил седой, но сильный и крепко сложенный великан, широко открывая глаза и немного улыбаясь, так как что-то осознал и понял.
Наступая на опавшие листья клёна и иголки ели, они продвигались всё ближе к окраине Альдемарина и всё дальше уходили от находящейся близко к центру города улицы Межуа.
У Тантура была некая связь с духом своей страны и родными для него местами, их что-то объединяло. Это была любовь. Любовь Тантура не только к себе, но и к Родине.
– И ради этого хочется жить, и ради этого же и умирать. Но, по сути, мы живём и умираем только ради себя, всего глубинного себя; исходящего из себя и содержащегося внутри. Из меня самого идёт любовь, из того, какой я смысл и значение придам чему-то. Это делаю не только я осознаваемый собой, но и я неосознаваемый собой. Но это я. Это также и моя воля, мои желания. Это всё согласно мне. – Тантур унёсся в раздумия и озвучивал их. – Когда-то я предавался идеям о том, что я есть что-то вне себя или исходящее из себя. Это заблуждение проявлялось в моих постоянных размышлениях, я не мог без этого. И в какой-то момент я взял на веру идею о том, что я сам – мышление, а всё остальное – вымысел. Тогда появилось моё высокомерие, от которого я уже избавился. Всё было в моих глазах ничтожным, а я был богом. Скорее всего, это происходило из моей тогдашней застенчивости, стеснительности и нелюбви к себе.
Раздумия вслух он прервал, чтобы подобрать с земли жёлудь разных оттенков коричневого без шляпки. Разглядев его, Тантур положил в карман брюк красавца.
– Также меня охватывала идея о том, что я – это всё. Но я не что-то вне меня. Полная уверенность в чём-то, без сомнений, это прямой путь к деградации, никакого развития. Мы способны на бесконечное развитие, абсолютной истины нет. Если уверен в чём-то, то подвергай это «что-то» сомнению в его верности; если оно не оправдалось, то эта вера остаётся, но если после она рушится и сомнение подтвержается, то ты преодолеваешь её, приобретая новую веру, и всё сызнова. Это и есть развитие. – Тантур не желал останавливаться, но и Берни желала слышать.
Он поднял голову вверх, начав созерцать голубое небо с прекрасными Альдемаринскими облаками. Облака в Альдемарине всегда строили величественную картину, расстилаясь на небе, бывавшем разных оттенков, дополняющих величие облаков.
– Я преодолел все эти веры и пришёл к другой, основывающейся на мне самом и моём понимании себя, а вследствии и всего вокруг. Я есть я, и только я. Ничем другим не являюсь. Я свой творец и своё творение. Я сам себе Бог. И всё внутри и вне меня, осознаваемое или нет, происходит из меня и согласно мне. Ради меня, из-за меня и согласно мне. – говорил вслух свои мысли Тантур, и его лицо покрывалось потом, и он начал стирать его правым рукавом свитера.
Удивительно, но Берни понимала, хоть и интуитивно, о чём говорит Тантур; и дальше продолжала слышать. Скорее всего, это понимание, основывающееся на самой себе, то есть интуитивное, было связано с тем, что она тоже живая, хотя пока что не пробудилась. Живой понимает живого.
Он потёр ладонью под своим подбородком и пооттягивал там же кожу. Его решение рассказать ей о своих открытиях имело прежде всего цель структурировать и упорядочить всё это для себя же.
Тантур не перестал оттягивать кожу под подбородком.
– Ведь я сам – самое главное для себя в мире. И всё происходит для меня и так, как я пожелаю, осознаваемо или нет; это будет желанно мне, по моей воле, согласно мне. Неосознаваемое желание становится осознаваемым только после своего совершения. Оно, как подарок. Ты даже не задумывался о том, что желаешь того, а оно тут же совершилось, и ты понимаешь, что это желанно тебе, этого ты желаешь. Мир, в котором всё происходит согласно тебе, и трагедия с болью и мучениями, и комедия с передышками и радостью. Даже предаваясь терзаниям глубинным, ты осознаёшь и понимаешь, что этого ты желаешь, это согласно тебе, и ты, понимая это и себя самого, счастливым являешься. И мир, и жизнь со смертью, и грязь с чистотой, весь контраст согласен тебе, желанен тобой, и самое главное – понимаем, вследствии понимания себя. – рассказывал он с воодушевлением и болью челюстной мышцы сбоку, с правой стороны.
Падали рыжие, жёлтые и красные листья-трезубцы с деревьев-великанов. Они пытались остановиться на голове кого-нибудь, но не попадали в цель.
– Понимаете, то, что вы желаете по-настоящему, ваша воля, всё это легко увидеть. Если вы не будете сожалеть о совершённой воле вашей, а также согласны и готовы взять ответственность, и претерпеть последствия действия этого, ведь оно стоит для вас того, и желанно и ценно, так что вы согласны на это, идёте на риск, ведь последствия могут оказаться более мощны, то это по-настоящему согласно вам, это ваша воля и действительное желания. – ровно держа перед собой руку, полусогнутую, ладонью к верху, объяснял он, с видом человека, рассказывающего о простом и очевидном, но одновременно трудном и гениальном.
– Вы, как я посмотрю, человек-идеи? – вопросила Берни, улыбнувшись и прервав своё молчание.
Тантур усмехнулся так, что его тело поднялось вместе с этим действием.
– Я и не скрываю этого. В разные времена меня охватывают разные идеи. Иногда я становился фанатичен и одурманен ими так, что даже и сомнения не возникало. Эта дурная болезнь меня уже давно не трогает, с того момента, когда я стал более осознан и понимаем собой. И не тронет, ведь сейчас я встал на путь здравый, который когда-нибудь изменится на другой, новый, благодаря сомнению моему.
Вопрос был удостоен ответом. Началось прекрасное молчание, которое дополнял ветер, давая опавшей листве произнести музыку её заката. Самочувствие было свежим после тяжёлых, на первый взгляд, размышлений, обрушившихся лавиной; шло осмысление, а следом и лёгкость, всё ставилось на полки собственного понимания, пройдя восприятие.
– Я думаю, то, что вы сказали ранее, о настоящих желаниях, и есть свобода. – предположила Берни со взглядом, как у человека, открывшего что-то великое.
– Почти. Свобода представляет из себя большее. Для того, чтобы это была она, нужно добавить к этому – действия согласно себе, осознание всевозможности и понимание себя, а вследствии и всего вокруг. Я понимаю себя интуитивно. Интуиция – это не какаое-то волшебство, это знание, необъясняемое словами, основанное на самом себе. Ещё думаю, вам стоит сказать то, что никто не поймёт вас и не поможет вам в полной мере, кроме вас самой. Могут направить, посоветовать, поверхностно и не глубинно попытаться понять, но только вы сами в полной мере способны на себя. Я сам способен только на себя. – не желал останавливаться Тантур, ведь он с великой жаждой стремился все свои открытия привести в порядок и структуру. И больше не для себя, ведь он и так всё это понимал, а для Берни.
Они шли по тропинке среди множества деревьев по бокам, смотрели на них, но ни разу не притронулись к ним. Для неё это было недопустимо.
Она резко сменила направление в сторону этих великанов природы. Он сразу пошёл ей вслед, но не быстрым шагом, как она, а медленным и размеренным, который был до этого.
Его занимало то, что такая маленькая старушка так быстро перебирала ножками.
Берни остановилась, не дойдя до дерева, она села на корточки посреди сухой земли и не сухой травы.
Ей нравилось наблюдать за тем, как капли воды оседали или сползали по траве.
Тантур присел таким же образом, расположившись в двух шагах от старушки. Его взгляд был обращён вниз, на землю и траву. Он раскрыл ладонь и прислонил её к земле, проводя ею и вправо и влево. Ему будто хотелось что-то почувствовать. Сухая земля от этих движений начала скатываться в шарики под ладонью Тантура. Когда их стало достаточно, чтобы заполнить ладонь, он сжал землю в кулак, подняв после этого его наравне со своим животом.
Он сжимал её, то крепко, будто надавливая, то будто совсем расслаблял кулак. Его глаза пристально наблюдали за тем, что он делал.
Из его носа вылетел огромный воздушный залп, но не резкий, а размеренный. Тантур вздохнул.
Он повернул сжатый кулак ладонью вниз и разжал его резким движением, оставив её в том же положении.
Земля летела вниз, а он будто застыл.
Его ладонь была также раскрыта, как при разжатии кулака, да и рука держалась также, наравне с его животом. Взгляд Тантура был обращён на вены бывшего кулака. Тот самый взгляд задумавшегося.
Берни обратила на это внимание и бегала глазами по всему его телу и окружающей его земле, пытаясь понять, о чём он задумался.
Слышны были лишь обрывистые голоса птиц, которые говорили между собой о чём-то. Они сидели чуть ли не на самых верхних ветках, находившихся в сорока метрах от земли.
Тантур оставался в том же положении, будто застыл, но его рот начал открываться и издавать звуки.
– Это глубинное слово «Родина», оно и эта земля, и город, и страна, и эти люди. Почему-то именно им я желаю придавать эти смысл и значение, и придаю их. Желаю этой глубины, этой связи, этой любви. Эти глубинный смысл и значение именно этой земле, стране и людям я желаю придавать. Родина внутри меня и исходит из меня же. Как и все другие понятия и с ними связанное. Свобода, воля, жизнь и вообще всё, даже я, такое, какое оно есть для меня, из-за придания ему смысла и значения мною. Но здесь появляются вопросы: «А почему одному придаётся такое значение, а другому отличное от того? Почему же одно для меня имеет больший смысл, а другое меньший?». Откуда же такая предрасположенность и это предпочтение? Даже если брать начало всех начал, то, почему же всё сотворилось таким, а не иным, пошло в том направлении, а не в ином, сделан выбор такой, а не другой. Этот вопрос ещё долгое время будет не решён здраво, но главное пытаться. – с интересом, размеренно и не быстро говорил он, не переставая быть застывшим, таким же, как и его взгляд, обращённый на вены разжатого им кулака.
Резко его взгляд стал обращённым на Берни. Их глаза встретились. Они смотрели друг на друга.
Тантур также резко встал.
– Думаю, самое главное, что желаю вам сказать, является то, что всё, что происходит вокруг и внутри меня, желанно и согласно мне. К тому же, весь мир, и внутренний, и внешний, наполнены смыслом и значением, то есть глубинным окрасом, только из-за тебя, таким, каким ты желаешь, согласным тебе. – говорил он со слегка удивлённым и задумчивым лицом, как у человека, открывающего себя. – Ах, да, также я забыл добавить, что свобода не получится, если к ней прибавить зависимость какую-либо. Независимость – ещё один из элементов свободы. – потирая правую ладонь, которая была когда-то в соприкосновении с землёю, о своим чёрные брюки, договаривал он.
Берни медленно встала. Её удивили теперешние резкость и быстрота Тантура, сменившие бывшие медленность и размеренность.
– Вы уходите? – удивлённо спросила она.
– Да, меня ждут важные для меня дела. Видите-ли, на нашу страну напали и хотят всё уничтожить, и землю, и людей. На наш город, также скоро нападут, в ближайшие два часа; и я, не желая бросать свою Родину, встал во главе добровольческого юношеского ополчения. От недостатка войск, ведь их успел перебить противник, юноши изъявили желание отстаять то, что им дорого и ценно. Мы единственные, кто сегодня будет противостоять многочисленной армии врага. Никто не придёт на помощь, ведь наша страна не имеет больше войск, а все остальные люди, как крысы с тонущего корабля, бежали из города. Они не достойны этой страны и всех этих юношей. – с глазами полными решимости и мимолётного возмущения, объяснял он.
– Ох, тогда вам стоит идти к ним. Чего же мы тут расхаживаем! – ошарашенно воскликнула старушка.
– Не беспокойтесь. Мы всё это время шли через парк «Макисэ» к окраине Альдемарина, где будет бой. Совмещая две цели. Но дальше я пойду сам, а вы идите подальше от города. – разъяснил Тантур.
– Я останусь здесь, в этом парке. Не желаю бежать как крыса. Мне очень нравятся здешняя природа и её красота, не покину эти места. Буду гулять здесь. – держа полусогнутую руку ладонью вверх, с лёгкой простотой она отказалась уходить.
Тантур глубоко вздохнул.
– Не буду настаивать. Прощайте. Надеюсь, вы оживёте, вынырнете из болота и пойдёте своим путём по суше. Я лишь подсказал кое-что. И вы сами решите, какой мир вам желанней. Ветка сама появится, если вы живы. Всё согласно себе, не забывайте! – уходя, говорил Тантур.
Он снова начал оттягивать и потирать кожу под подбородком. А она села на землю, украшенную разного цвета листьями клёна и острыми зелёными иголками, напоминавшими оружие. Её взор не был направлен на уходящего великана. Её взгляд был сосредоточен на прекрасном полуденном голубом небе Альдемарина, а мысли на том, что было сказано этим внезапно появившимся и также внезапно ушедшим статным, высоким, решительным и полным жизни седым мужчиной.
А седой великан в бежевом свитере с горлом быстро удалялся, идя сражаться за то, что ему желанно, ценно и им любимо.
Посланник
Посвящается всем живым.
Стены из светло-серого булыжника окружали кудрявого юношу, одетого в коричневые кожаные доспехи. Он шёл по коридору, и пол являл собой копию стены. Факелы, висящие на стойках, прикреплённых к стенам, освещали ему путь. Его осанка была ровна, мускулистая грудь и широкие плечи его были олицетворением мужской энергии. Туловище его было неподвижно, и только руки и ноги были в движении. Лицо его выражало серьёзность. При взгляде на его лицо можно было сказать, что внимание приковывается только к его среднего размера молочно-коричневого цвета бровям и среднего размера блестящим тёмно-зелёным глубинным глазам. Коридор мог вместить только одного человека в ширину.
Он был длинен, но юноша уже дошёл до его конца, где представала перед ним бурая из крепких и толстых досок дверь, с висящей ручкой, по виду напоминающей серебряное кольцо.
Рука его взяла кольцо пальцами, оттянула его наверх и отпустила, и так четыре раза. Дверь перед ним открылась и вместо неё, юноша увидел стоящего взрослого мужчину в матово-серебряных доспехах, с прямоугольной буро-рыжей бородой, доходящей до кадыка, мелкими карими глазами, длинноватым, но не тонким и узким, а крепким носом, малой буро-рыжего цвета, как борода, растительностью на голове.
Этот мускулистого телосложения великан сказал юноше:
– Проходи, Гиперион.
Он зашёл, дверь за ним закрылась.
Впереди была стена и слева тоже; достаточно малый по ширине, в три человека, коридор, находящийся справа, вёл к недалеко стоящему каштанового цвета письменному, отдающему блеском, столу и такого же цвета стулу с бурой кожаной спинкой.
Юноша подошёл к столу. Великан, шедший за ним следом, встал напротив, там, где был стул. Сзади него в этом узком коридоре было окно с железными тёмно-серебряного цвета вставками. В нём виднелась тёмно-синяя глубинная ночь.
На столе лежали свернутый вдвое лист бумаги, чернила, перо и множество исписанных листов.
Гиперион не понимал, для чего его позвали к самому царю.
– Великий царь Самуил, для чего же я нужен вам? – с нетерпением, но оставаясь серьёзным, спросил юноша.
Царь взял свёрнутый вдвое лист бумаги своей большой сильной рукой и протянул его Гипериону.
– Возьми. Отправишься к царю Самидону, моему близкому другу и союзнику. Передашь письмо и скажешь, что его помощь очень нужна, и без неё земли царства Самуила будут растоптаны и разрушены, а люди убиты, и мирные, и военные. – грубым взрослым басом сообщил царь.
Гиперион взял из рук Самуила своими длинными и тонкими пальцами послание.
– Мне дадут лошадь? Ведь до царя Самидона идти около пяти дней. – с надеждой спросил он.
– Лошадей нет, даже для предстоящей битвы насмерть их нет. Но его нужно прислать, как можно скорее, а не то превосходящий нас по численности противник уничтожит всех нас до единого. – с серьёзностью и спокойствием сказал Самуил.
Внутри юноши вершились удивление и дрожь, но внешне они не проявлялись.
– Понял, будет прислано в скорейшем времени! – солдатским тоном воскликнул Гиперион.
Он вышел из комнаты, за ним закрылась дверь. И он шёл по серому каменному коридору в замке царя Самуила, который находился над обрывом, перед каменным берегом моря, осознавая, что, чтобы успеть к царю Самидону вовремя и остановить противника, спася от смерти и разрушения свою Родину, нужно не идти, а постоянно бежать.
В нём появилась решительность, которая была тверда настолько, что было не с чем сравнить.
Он сам не заметил, как вышел из замка, настолько был занят мыслями.
Доверили ему такое важное дело, так как был он давним и проверенным посланником царя Самуила. С подростковых лет он был занят таким трудом. Но для него это не было трудно или тяжело, а напротив – интересно и легко.
С ранних лет он бегал, доставляя что-либо от царя. Его бег мог длиться около пяти часов без остановки. Послания прибывали от царя к кому-то, благодаря юноше, с неимоверной быстротой. Он был лучшим в своём деле. Мастер. И другого дела не знал.
Хотя, было одно занятие у него, помимо бега и доставки, – размышление. Оно-то как раз таки и делало труд его интересным. Он бежал, обращая на что-то внимание и, после, думал об этом. Это его занимало во время бега и давало ему пробегать по пять часов без остановки.
И сейчас, выйдя из замка царя Самуила, он начал бег, а думал ещё с момента ходьбы по узкому коридору в замке.
Руки его сильные были на уровне груди и согнуты в локтях. Одна нога его приветствовала опору в виде тёмной и влажной земли, а другая, мощно отталкиваясь, покидала её. И так, как механизм, являлся бег.
Тёмно-жёлтая степь из каких-то ростков или травы окружала его. Замок было уже почти не видать. Он был похож на тёмно-серое пятнышко, настолько далеко убежал Гиперион. Бумажное послание, свёрнутое вдвое, он положил в плотный и закрывающийся на застёжку карман в кожаном нагруднике.
Темноту освещал бледно-ясный свет луны, который являл всё, на что падал, в загадочном виде.
Гипериону нравилось наблюдать за освещённым луною окружающим его миром. От того-то он раньше бегал по ночам по окраинам города, где жила природа. Но и городом юноша не пренебрегал, там тоже по ночам всё выглядело по-другому.
Посланник был наблюдателен. По отношению к себе и внешнему миру.
Он бежал по уже вытоптанной тропе среди тускло-жёлтых полей. Им ярко чувствовалось каждое движение его тела и то, с чем оно соприкасается. Противостояние рук холодному воздуху. Грубые поцелуи ног с твёрдой землёй. Прямая осанка и неподвижное туловище, его статность. Вбирание воздуха в ноздри, а после, в лёгкие. Наполнение и опустошение лёгких воздухом. Всё это он ясно чувствовал и часто обращал внимание на то же.
Его внимание обращалось, то на чувства, то на внешнее, то на себя внутреннего и мысли свои.
Резко, тускло-жёлтое поле сменилось зелёным. Слева тропы появились редкие сливовые деревья и яблони.
Гиперион не останавливался и продолжал лёгкий бег. Хоть он и был голоден после трёх часов бега.
Во рту его когда-то были густые слюни, и грудь с горлом пылали, но теперь он чувствовал только неимоверную сухость в том же рту и быстрейшее биение сердца.
В первые сорок минут ему было трудно думать, сосредоточиться не получалось, мысли были хаотичны и бессвязны. Но теперь он с лёгкостью думал, и сосредоточение его было сильно, да и мысли уже были связны, структурированы и упорядочены.
Светло-синяя и глубинная ночь сменялась ярко-синим ранним утром.
У юноши появилось предчувствие рвоты от перенагрузки сердца. Какие-то маленькие искорки летали в носу, зубах и руках.
«Нет, только не сейчас, уйди!» – восклицал посланник в мыслях.
Вот уже, казалось бы, его сейчас вырвет, как предчувствие улетело.
В висках Гипериона начало с огромной силой бить. Это вызывало мучительные болевые ощущения. С минуты четыре он изнывал от неимоверной боли, не останавливаясь, как вдруг, она ушла.
Он уже не чувствовал ног. Но тут же ступни его начали безумно болеть. Эта боль ушла через десять минут.
Посланник начал анализировать это, и через двадцать минут раздумий он что-то понял. Им была открыта какая-то тайна.
Его тело резко начинало болеть, появлялось недомогание. И также резко боль уходила и появлялась неимоверная сила.
«Совершено открытие!» – безумно крикнул Гиперион в мыслях своих.
Своё открытие он проверил, также созерцая внешний мир.
Яблони становились неимоверно красивы, а после, уродливы. Пустынное зелёное поле вызывало трагические чувства, затем, комичные. То он относился к себе, как к ничтожеству, то адекватно. Он смеялся. Он плакал.
