«Я сам создаю, и управляю своим отношением к чему-либо. Это всё происходит только из-за меня. Всё такое, какое оно есть для меня, из-за меня же! Я сам причина всему для меня. Я сам придаю смысл и значение чему-либо, такие, какие согласны мне.» – восклицал юноша мысленно.
Гиперион открыл для себя то, что отношение к чему-либо – трагичное, комичное или безразличное, его самочувствие – дурное или здравое, значение чего-либо для него контролирует, создаёт и управляет он сам. Это не зависит от внешнего. Посланник сам всему причина.
«Если я этого не буду действительно, по-настоящему желать, и это будет не согласно мне, тогда оно не будет таковым. Происходит лишь то, что по-настоящему согласно мне. Всё, что происходит – я желаю, это по моей воле. Но какова цель этого, зачем же я желаю трагичности и боли?» – юноша думал всё больше и больше.
Небо осветилось в ярко-голубой, и по нему пролетали редко птицы.
Справа тропы были бескрайние зелёно-жёлтые поля, а слева, редкие водоёмы и фруктовые деревья посреди тёмно-зелёной мелкой травы.
Гиперион перестал контролировать своё самочувствие, отношение к чему-то и придание смысла чему-либо.
Но этот молодой и кудрявый человек среднего роста не переставал думать.
«Как же формировались моё самочувствие и отношение к чему-то, если я этого не осознавал? Почему я это понял именно сейчас? – появлялось множество вопросов. – Это точно делаю только я. Значит, есть я неосознаваемый мной сознательным. Тот, который создавал всё это и управлял всем этим, давая мне лишь капли самостоятельности. Это тот же я, но он неосознаваем мной. Это он всё время был творцом, а я его творением. Но теперь и творение может быть творцом, оно это уже поняло и доказало. Но он всё ещё знает больше, и большая часть тайн меня самого известна лишь ему. Даже сейчас, я забыл о контроле и формировании, и он делает это за меня. Этот гад даёт мне лишь частичку от того, что может он. „Ешь!“ – говорит он и кидает крошки. – не хотел останавливать мысли юноша. – Я что-то уже понимаю, но только интуитивно. Получается, что все совпадения и случайности не являются совпадениями и случайностями. Внезапные и неожиданные встречи, творческие порывы, озарения и воодушевления создавались им. Всё, что есть – создаётся им, неосознаваемым мной. Он знает всё, чего желаю я, и к чему стремится воля моя. Может быть, он и формирует это и создаёт? Но я могу только понимать, чего желаю и к чему стремится воля моя, что согласно мне. Тогда, раз он творит меня, значит, это согласно ему. Но я сознательный тоже себя формирую и творю по воле своей. Не всю же волю мою формирует он, ведь я тоже… – Гипериона будто стукнуло по голове чем-то тяжёлым, и глаза его широко раскрылись, его озарило. – Я Бог. Ха-ха! Я Бог. Хэ-хэ! – кричал молодой человек в мыслях и смеялся.»
Вдали виднелись каменные маленькие серебристые домики с тёмно-зелёными крышами.
«Я и он есть Бог! Я с ним един, но я начинаю осознавать свои возможности только сейчас. Осознавать себя. А он, пока что, больше Бог, чем я, ведь пробуждение моё началось только сейчас. Начнётся же мой путь к пониманию всего – причин, истоков и не только, которые исходят из меня же!» – восклицал посланник, и внутренние радость и ликование, дающие стремление к скорейшим действиям, наполнили его.
Маленькие каменные домики приветствовали бегущего юношу своим уютным и родным видом. Стоявшие хаотично посреди светлой и короткой зелёной травы, и слева, и справа тропы, они излучали гостеприимство. Всю эту малую местность Гиперион желал считать красивой, и она становилась таковой. Красота исходила не из самих вещей, а из самого юноши. Некая сила исходила из него и делала согласно ему что-либо красивым.
«Осмысление или означение всего согласно мне» – подумал юноша.
Неожиданно для Гипериона и ожидаемо для местных жителей, тропа в этой местности являла собой смесь земли и воды – грязь.
«Похоже, здесь недавно был дождь» – отметил мысленно бегун.
Бег его длился около семи часов.
«Пора отдохнуть моему телу. Ведь его правила я до сих пор желаю, а в его правилах прописаны: отдых, еда и вода, иначе будет смерть тела.»
Гиперион был ведающим в делах, касающихся бега и сразу останавливаться не стал, а очень медленно уменьшал скорость бега на протяжении десяти минут, пока не перешёл на шаг. И шёл он минут двадцать, пока не успокоилось сердце.
У него возникла мысль лечь и отдохнуть на мокрой траве и земле у яблони, но эту мысль как будто стёрло, как только до него дошёл запах жаренных шампиньонов из рядом стоявшего, такого, как все, белокаменного с зелёной крышей, деревянными окошками и тёмно-синей деревянной дверью, маленького дома.
Юноша чувствовал себя здесь, как в родных краях, и то самое чувство гостеприимства, которое он ощущал с самой встречи с этим селением, давало ему надежду на то, что его тепло примут в этом доме.
К двери дома вела маленькая лесенка из двух ступенек, по бокам которой возвышались фиолетовые заборчики или поручни с красивыми завитками.
Юноша осторожно поднялся по серым каменным ступеням, опираясь на фиолетовую ограду с красивым завивающимся рисунком.
Было пасмурно, облака стали тёмно-серыми и, превратившись в однородное облако, перекрыли собою небо. Бегун был в недоумении – бежал он семь часов или почти целый день, ведь всё было таким тёмным, будто настала ночь
Стукнув четыре раза в синюю дверь, создавая промежуток тишины после каждого удара, Гиперион и минуты не прождал, как по ту сторону двери, в доме послышались чьи-то неаккуратные шаги, направляющиеся в его сторону.
Посланник зажмурил глаза с неимоверной мощью и снова открыл. Похоже, это было сделано для того, чтобы освежиться.
Дверь неожиданно открылась, и Гипериону явил себя дальний свет свечи, стоявшей в дальнем правом углу дома, на письменном столе. Он не хотел перенаправлять свой взгляд с неё. Но голос, появившийся перед ним, заставил его отвести взор от свечи на хозяина дома.
– Здравствуйте, что такое? – донёсся старческий, слегка тоненький и одновременно мужской, мерзенький голос.
Хозяин дома был низкого роста, ниже Гипериона на полторы головы, голова круглая, почти лысая, с маленькой короткой и острой растительностью тёмно-серого цвета, походившей на щетину. Лоб его был огромен, на нём ярко выражались следы, три полосы в ряд, – этот человек явно часто удивлялся. Глаза впалые, что аж вокруг них образовалась темнота, но сквозь неё проглядывал блестящий тускло-голубой цвет. Нос был туповат. Подбородок слегка выпячивался, показывая наличие тёмно-серой щетины. Он был хилым и тощим, на лице это тоже проявлялось, его будто выжали и высушили. Хозяин дома представал иссохшимся, но умеющим себя держать статно и величественно, стариком.
Юноша, не осознав почему, растерялся.
– А…а. Извините пожалуйста за беспокойство, просто, я бежал около дня и мне некуда податься, рот пересох неимоверно, и от голода всё ноет жутко. – выходили сами по себе слова изо рта бегуна.
Гиперион застыл и, похоже, желал не мочь шевельнуться и стоял, смотря широко открытыми глазами на свою надежду.
Старик тоже слегка растерялся, но не показал этого.
– Ох, я приму вас у себя, накормлю и напою, не волнуйтесь; скорее всего, вы – человек, не один раз придававшийся размышлениям, это видно по вам, и мне будет интересно порассуждать с вами на занимательные темы. – с пронзительной искренностью старик пригласил в дом юношу.
Гиперион зашёл и сразу подумал, что этот старичок точно мыслящий, и ему не встречались подобные себе, что и вызвало у него неимоверный интерес.
– Меня зовут Бартоломей, но вы можете звать меня Барти. – с улыбкой сказал коротышка.
На нём были цвета молочного шоколада свитер с горлом и чёрные бархатные штаны, а на ногах – пушистые большие чёрные носки.
Юноша озвучил своё имя и прошёл за стариком.
Дом внутри был очень мал. Он был похож на коридор размером три человека в ширину и с проёмом четыре человека в ширину. Этот проём в длину был, как половина «коридора». Вообщем, протянутое пространство и слева – маленький квадратик.
Пол был из деревянных лакированных досок.
Слева от входа в дом начинался проём и возле двери стояло кресло в чехле с красными и зелёными клетками; напротив, у другого конца проёма стояло точно такое же, а слева от них простирался огромный длинный шкаф. «Коридор» же представлял собой дорогу от входа до кровати, стоящей слева, у стены и письменного стола, располагавшегося с правой стороны так, что, когда за него садишься, то ты поворачиваешься к правой стене лицом.
В доме было уютно. Барти сразу же усадил юношу на кресло у двери, а сам сел на противоположное. После, опомнившись, он воскликнул: «Ой, что же это я делаю, совсем забыл!»
Старичок быстренько подбежал к окну справа от проёма и взял с подоконника огромную и глубокую деревянную тарелку, в которой было неимоверное количество жаренных шампиньонов. Чуть ли не падая от такой тяжести, он положил её на колени гостя. Это была даже не тарелка, а целая кастрюля.
– Извините, но стола нет, так что вам придётся есть так. – торопясь, сказал Бартоломей. – Сейчас принесу воды.
Пока коротышка бежал за водой к письменному столу, Гиперион начал издали осматривать беглым взглядом книги. Почти все они были от иностранных писателей. Философских было мало, но зато было множество романов и сборников рассказов.
Юноша и не заметил, как вернулся старик и поставил большой кувшин с водой у кресла, и наконец сел на своё место.
– Да, книг много у меня, да вот только большую часть из них, даже не прочитал. Купил по глупости то, что казалось интересным, но теперь понимаю, что лишь несколько авторов мне нравятся и интересны. – с какой-то смесью горечи и удовольствия проговорил Барти.
Посланник перевёл свой взгляд на старика.
– Вам нравится философия? – спросил юноша. – Всегда её не понимал, да и не хотел понять.
– Нет, купил по глупости. Прочитав несколько таких книг, я понял, что это не моё. Я считаю, что философия слишком всё усложняет, язык в том числе. Эти мнимые философы используют какие-то намеренно замудрённые слова и пишут так, что всё не понятно. Но на самом деле, в этих книгах – пустота, это пустая болтовня, но из-за этой пыли, кинутой в глаза, в виде заумных слов, люди считают это мудрым. Я считаю, что настоящая философия гениальна и проста, её не трудно понять. Такая философия есть в некоторых романах и рассказах. Такая философия осмысляется по-своему и даёт пищу для своих размышлений. – долго, но с великим интересом отвечал старик.
Юноша был потрясён, ведь он считал точно также.
– Я с вами согласен. – сдержанно выговорил Гиперион. – Но, в основном, мысли, которые приходят на ум, в особенности, так называемые «озарения», никак не связаны с прочитанным, это свои темы.
Старик слегка покивал головой в знак согласия.
– Да, у меня также. Есть и те темы, которые есть в прочитанном, не дающие покоя, но больше покоя не дают свои. Да и вообще, мыслящий человек не ведает покоя, ведь он не может просто есть, работать, спать и общаться о повседневном; ему хочется самовыражаться размышлениями, писательством и творчеством. Если он не будет делать этого, то начнутся страдания, та самая трагедия и невыносимые внутренние мучения. – выразительно рассказывал Барти.
– Мыслителям без мучений никак, они дают нам некий пинок, дабы мы продолжали стремиться к развитию и глубине. Без дурного не было бы стремления к здравому, да и без одного другого тоже не было бы. Здравое и дурное для нас меняются, следуя за нашим развитием. – высказался юный Гиперион, ухмыляясь.
Вне дома было холодно. Был слышен шелест листьев на деревьях. Этот звук напомнил Гипериону о деревьях в его стране. Наблюдая за внезапным беспокойством листьев, вызванным ветром, юноше казалось, будто листья – это бабочки, пытающиеся улететь. Но позже он понял, что эти бабочки любят свой дом-дерево, и иногда они со своим другом-ветром играют в полёт, но бабочки вовсе не хотят улетать по-настоящему, и лишь в начале зимы они действительно улетают и, падая, красиво умирают на земле.
Эти готовность и стремление к красивой смерти являлись в глазах Гипериона таким же стремлением к красивой жизни. Недолгая красивая жизнь и такая же быстрая и красивая смерть.
Юноша резко опомнился из-за начавшейся речи Бартоломея.
– Да-с, что дурно, а что здраво для меня решаю я сам, и так как развиваюсь, то они меняются вслед за мной. Нет какой-то абсолютной истины, где одно – здраво, а другое – дурно и по другому никак. Истина – это безразвитие, стагнация и упрямая уверенность. Ведь, если я во что-то верю и эта вера не безосновательна, то её я буду постоянно проверять. Проверка – это некое сомнение. Без сомнения не было бы развития, не было бы свободы и всевозможности. Вера рано или поздно даст трещину, вследствии проверки и разрушится, превратится из здравого в дурное для тебя, и ты приобретёшь новую веру, которая здравая для тебя, и всё снова. Бесконечное развитие. Уверенность и сомнение дополняют друг друга. – подняв брови и слегка улыбаясь, выставляя ладонь к верху и приподняв руку, оживлённо рассказывал Барти.
Гиперион иногда брал кувшин и пил из него освежающую воду, после, стирая с губ ладонью левой руки её капли. Также непоспешно он поедал грибы из тёмно-деревянной большой тарелки, стоявшей у него на коленях.
Съев ещё один шампиньон, он начал говорить:
– Я считаю, что человеком-живым, таким, как я с вами, движет стремление к развитию. А что же представляет собой это стремление? – будто бы задал он вопрос собеседнику. – Интерес! Да, нами движет интерес и у нас, живых, он к развитию. У пустых же интерес, это какая-то мимолётная вещь, которая им нужна для убийства скуки. Но и скука у живого тоже для него интерес и толкает его к развитию, – такая благая и полезная гадина. Контраст должен быть, без него не было бы развития, выбора. Только вот что интересно: почему же мне что-то интересно, а что-то нет? Даже если думать про то, когда родился я сам, не телесная оболочка, то как произошёл выбор интересного и нет? Да и то, что я рождён, ведь тоже интерес для кого-то или чего-то, иначе меня бы не было; всё не случайно. Всё не могло бы быть без интереса и безинтересности, а это не могло бы быть без контраста. Без одного не было бы другого. Всё произошло из контраста. – летал по своим мыслям и высказывал их Гиперион, так легко и одновременно строго.
Все три полосы на лбу Барти обросли складочками кожи – он удивился.
«Такие трудные мысли не высказываются так резко и просто, ведь это сильный удар, которому нужны долгие раздумия над сказанным. Не подготовленный человек от такого может впасть в исступление. – думал старик, одновременно осмысляя сказанное юношей. – Это же гениально! Действительно, гениальное – просто. Неожиданно от такого юноши услышать такие мысли.»
Всё это происходило на протяжении пяти минут. Старик молчал внешне, хотя удивление говорило о многом, но не внутренне. Гиперион молча и сосредоточенно наблюдал за глазами собеседника, они почти не двигались и смотрели на ручку кресла, на котором сидел юноша. Лицо посланника не выражало никаких эмоций и было холодно, но внутри он усмехнулся, ведь когда думал, часто также, как и Барти сейчас, смотрел только в одну точку, это означало сильную сосредоточенность на своих мыслях и погружение в себя, когда не обращаешь никакого внимания на внешний мир.
В голову Гипериона попала мысль, здраво ответить на которую он не желал мочь: «Почему неосознаваемый я не откроет мне причины того, почему я желаю одного и не желаю другого, одно действие согласно мне и без сожалений, а другое нет?»
Но он всё-таки попытался ответить:
«Я сам должен найти причины того, так я развиваюсь. Без неизвестности не было бы развития. Должен быть контраст. Неосознаваемый я меня так развивает, не открывая причин, я сам должен прийти к пониманию их, иначе было бы неинтересно. Неосознаваемый я, будто Бог, которого ничего уже не интересует, и он даёт себе же другому загадки, дабы этот другой развлёкся, развиваясь. Он, точнее, я желаю себе лучшего и творю себе загадки ради развлечения, чтобы было интересно, да и развиваться чтобы.»
Юноша устал от своих противоречивых и местами глупых мыслей и захотел спать.
«Но, по сути, он ведёт меня по своим следам. Может быть, в надежде, что я пойду иным путём, нежели он? Абсурд. Это просто сделано ради интереса. Контраст. Бог, которому уже всё не интересно создаёт интерес самому себе же, обращённому в неизвестность. Интересно…» – думал Гиперион, пока Барти ещё осмыслял его высказывание, и ещё сильнее устал и уже закрывал глаза, слабо сопротивляясь этому.
Старик опомнился и обратил внимание на сонного юношу.
– Ох, вы, наверное, уже хотите спать. Ну да, вы ведь бежали целый день и устали. Ложитесь на кровать у стола, а я посплю, лёжа в кресле. – заботливо и вежливо предложил Барти.
У юноши уже не было сил противиться сну, и он согласился и лёг на мягкую кровать, расчитанную для одного человека. Одеяло было в красно-зелёную клетку, шерстяное и мягкое.
Барти взял себе другое одеяло и, пожелав спокойной ночи, погасил лампу, которая, помимо свечи, освещала дом. Свеча давно погасла.
Под звуки шелеста листвы, напоминавшей летящих бабочек, старик и юноша приятно и крепко уснули.
Серебристо-белый дом с зелёной крышей стоял посреди ясной тёмно-синей ночи, принимая на себя лёгкие дуновения холодного ветра. Чарующая ночь воцарилась в этих местах. Её недолгая красивая жизнь и такая же быстрая и красивая смерть…
Возродившееся солнце наполнило своими тёплыми и яркими лучами дом. Лучи проявляли летающую в воздухе пыль.
Гиперион проснулся. Похоже, Барти ещё спит.
Юноша аккуратно встал с койки и заправил её одеялом. Рядом стоял письменный стол Барти, и ему стало интересно, чем же занимается старик, ведь такой стол, стоящий в углу комнаты, точно творческое пристанище.
Стол был сделан из тёмно-багрового дерева, весь лакированный. На нём лежала пара белоснежных исписанных листов, располагавшихся ниже середины и лежавших наискось один на другом. В левом верхнем углу стола лежали пара каплевидных и плотных тёмно-зелёных листьев и несколько жёлудей с жёлто-зелёными концами и молочно-шоколадного цвета серединами.
В правом верхнем углу лежали белые нити и металлическая иголка, а рядом что-то, на первый взгляд, странное: вокруг одного ярко-жёлтого кленового листа простирались четыре, уходящих в разные стороны, ряда разных листов, разного цвета в каждом; они походили на лестницы, окружившие один листок, скреплённые с ним белыми нитями, а держались они на опорах из деревянных спиц или зубочисток.
Гиперион тщательно и сосредоточенно рассматривал это нечто. Ряды листов, похожие на поднимающиеся вверх лестницы, были разноцветны. В каждом ряду листья цветом не походили на листья другого ряда: зелёно-орнажевый с явными жилами, красно-розовый тонкий и переливающийся, персикового цвета круглый с двумя острыми концами наверху; их было множество. Каждый лист представал «ступенью лестницы», и каждый был не похож на другой, и формой, и цветом.
Внутри юноши был всплеск чувств от красоты этой конструкции.
«Это контраст!» – кричал удивлённо Гиперион в мыслях.
– Эту конструкцию я назвал «Выбор». – послышался сзади чей-то голос.
Гиперион от неожиданности напрягся и медленно обернулся. Это был проснувшийся Бартоломей.
– «Выбор» показывает, что одно действие, решение может повести тебя по совершенно отличающемуся от других дорог пути, и ты сам волен выбирать. Вот только, этих путей намного больше, их миллионы, если не бесконечность. Бесконечные варианты. Они все исходят от тебя. Разные оттенки одного, тебя самого. – объяснил Барти спокойным голосом, держа обе руки вровень с телом.
Раскрыв широко глаза, поражённый таким глубинным смыслом, Гиперион сказал шёпотом:
– Пре… восходно.
«И ты сам выбираешь, какой из оттенков тебя самого воплотить в этой жизни. Они все разные и приведут к разному, раскроются по-разному. – мысленно понял юноша. – Эта моя жизнь, только один из оттенков меня самого, раскрою же весь его потенциал, это моё предназначение, данное самим мной. Раскрою же я себя. Ведь теперь понятно, мои жизни – моя исповедь. Эта жизнь, лишь пара предложений из этой исповеди. Но какова её цель? Разбор деталей, развитие или собрание меня воедино, дабы я стал полноценным Богом? А что дальше? Я узнаю это. А пока что, точно понятно, что мне нужно размышлять, творить новое и развиваться.»
Юноше было понятно, что настолько глубинный смысл старичок не вкладывал в своё творение, а это сделал он сам, так часто бывает. Для того-то творцы и творят, чтобы их творения осмысляли другие, глубиннее и согласно себе, а после, думали по-своему и о своём глубже, дабы шло развитие.
Гиперион внезапно вспомнил о послании Самуила к Самидону, за доставку которого он ответственен. Его глаза широко раскрылись.
Как только посланник вознамерился сказать гостеприимному Бартоломею слова благодарности и весть о том, что он сейчас уходит, так сразу же у него заклеился рот, и он застыл и не мог двинуться. Каждая его попытка сделать то, что желал преследовалась необъяснимыми мерзостью и страхом.
Посланник, немного подумав, понял, кто всему причина.
«Я! Неосознаваемый я! – воскликнул мысленно Гиперион. – По-о-чему? За-а-чем? Из-за чего ты мне не даёшь сделать желанного? Я желаю спасти свою Родину и для этого помощь царя Самидона необходима!»
Стоявший рядом Барти заметил, что юноша застыл. В старике появилось интуитивное понимание того, что происходит с молодым гостем. Бартоломея охватил порыв, и слова сами выходили изо рта:
– Знаете, я часто сталкиваюсь с выбором. Самым частым является: «Сделать или не сделать?». И я при этом понимаю, что речь идёт о том, что желаю ли я это сделать на самом деле или нет, что будет моей настоящей волей. У меня решение этого выбора уже происходит на интуитивном уровне, но раньше я мысленно представлял, как сделаю это что-то и спрашивал себя: «Буду ли я об этом сожалеть?». И каким-то неведомым образом, интуитивно я понимал ответ. Если ответ будет «да», то сразу становилось понятным, что делать этого я не буду, так как это не моё действительное желание, не моя воля на самом деле. Теперь-то, я делаю то, что на самом деле согласно моей воле, даже не задумываясь, ведь я уже понимаю себя. Не помню точно, как пришёл к пониманию себя интуитивно, но всё это началось с вопроса: «Кто я?»; и попытки ответить на него привели меня к ответу и пониманию себя. – старик взял стул, стоящий около юноши, и сел на него. – Сожаление – это признак того, что вы сделали не то, чего на самом деле желали. Сожаление о своём действии выражается словами: «Зачем я это сделал, лучше бы я этого не делал». И угрызения совести после этого, также указывают на то, что вы поступили не согласно себе. Некоторые, даже доходят до того, что наказывают себя за совершённое, браня или причиняя себе физический вред, но всё равно продолжают совершать то, о чём пожалеют, то, что не является их настоящим желанием. Таких людей я называю «неосознанными», ведь они не понимают причин и следствий. Я был таким же…
Гиперион тут же рухнул на кровать и, сидя, начал обдумывать сказанное.
«Кто я? Патриот, посланник? Нет! Нет же! Это всё, лишь человеческие качества. Тогда кто же? Человек? Нет, я больше, чем человек. Бог? Нет же, это всё не то! Может, я – ничто? Или я – всё? Нет, какое же я всё? Кто я есть? Да, что я заладил, всё я да я? – Гиперион резко взглотнул воздух от озарения. – Я… есть… я.»
Также резко, как он взглотнул воздух, юноша уже интуитивно спросил у себя и ответил. Уйти сейчас от Бартоломея, дабы доставить послание он на самом деле не желал и будет жалеть, если совершит это. Также интуитивно он понимал почему, и ответ был спрятан в написанном послании.
Посланник открыл карман коричневого кожаного нагрудника и вытащил оттуда белый лист, сложенный пополам, и раскрыл его.
Бартоломей замер от неожиданности.
