– Да-да, не удивляйся, такие здесь обычаи.
В этих местах ещё одна община обитает, кочует по ручьям да притокам, что впадают в лесную реку. Эти – чистые охотники, лодок не строят, хотя рыбкой тоже промышляют. В общем, дети леса.
Небольшое племя; мор у них был недавно, многих выкосил. Враждуют они между собой. Тоже за головами не прочь поохотиться, если удастся застать врасплох, да и добычей разжиться.
Вот и делают набеги друг на друга. Головы не главное, это так, вроде тотема для племени. Главная ценность – женщины и дети. Дикари, а понимают, что общину свежей кровью молодить надо. Вот на них-то и охотятся, уводя с собой.
А тем куда деваться? И становятся они частью племени, так сказать обретают новую семью. А бегать не бегают. Места тут дремучие, зверья много всякого – далеко не убежишь, быстро кому-нибудь в пасть пожалуешь. Вот они и не бегут никуда.
В каждой из этих общин, наверно, добрая треть из пришлых или уже родились там.
Да и охотятся они друг на друга не из мести или там чего ещё, а по привычке – вроде так положено. Пошли на охоту или к реке – без голов да пленников возвращаться вроде не к лицу: чем ещё докажешь, что ты смелый охотник или бесстрашный воин? Больше нечем, – разведя руками, произнёс Леш. – Вот так и живут, Ваня.
– Да, весёленькая жизнь у них получается, – согласился охотник. – Как ещё наших потеряшек-то не обнаружили?
– Будь спокоен, непременно обнаружат, дай только срок, – проговорил Леш, – если мы с тобой не поспешим.
Лишь к вечеру, утомлённые переходом, добрались они до каменной гряды, из-под которой голубой змейкой, петляя между камней и подныривая под них, бил ключ. Там, где заканчивалась каменная осыпь, он исчезал в лесной чаще.
Дальше деревьям хода не было. Только кусты шиповника да лоскутья мха смогли кое-как укорениться на выбеленных солнцем скалах, дугой опоясывающих небольшую долину среди горбатых холмов.
Когда-то верхняя часть скалы, порванная замёрзшей водой в лютые морозы, отвалилась и с грохотом покатилась вниз, сметая всё на своём пути, оставляя после себя взрытую колею с вдавленными в неё, расщеплёнными в щепки деревьями. Укатилась недалеко, навсегда замерев каменным горбом в гуще леса.
На том месте, откуда она откололась, выступом образовалась небольшая площадка. Она не была голой. Стайка чахлых сосен да ковёр мха облюбовали её, ухватившись корнями за трещины.
Снизу к площадке шла расщелина, сначала узкая, потом становившаяся всё шире, по которой к ней можно было вскарабкаться.
– Вон там и заночуем, – утвердительно проговорил леший. – А завтра уже до места дойдём.
Иван, сбросив рюкзак, быстро разделся и, отфыркиваясь, залез в ледяную, обжигающую воду ключа, смывая с себя разъедающий кожу солёный пот да усталость дневного перехода.
Леший, глядя на раскрасневшегося от холодной воды охотника, без злобы прикрикнул на него:
– Уймись ты уже, наконец! Смотри, простудишься.
Иван, сдавленно хрюкнув, рысью бросился к одежде, брошенной поверх рюкзака. Взяв в руки рубаху, он скрутил её и, как полотенцем, принялся растирать разгорячённое тело.
Леший, несмотря на уговоры и протесты Ивана, костёр разводить запретил:
– Не время ещё.
– Не время так не время. Чем питаться-то будем? Глухарей стрелять не дал, костра жечь не даёшь, а? – канючил охотник.
По пути Иван несколько раз вскидывал ружьё по глухарям, коих было в избытке, на рябчиков не разменивался: патрон сожжёшь, а поесть только на один раз, и то на двоих не хватит. Леший же, будто имея глаза на затылке, был тут как тут: «Тише ты, тише».
Правда, после он объяснил причину своей осторожности. Но вопрос еды сильно беспокоил охотника: хлеба у него осталось немного, а ведь ещё девчонок надо было чем-то покормить. Оголодали, наверное.
– Хлебцем с сахаром перекуси да водичкой запей, только экономно, – миролюбиво напутствовал лесной гость.
– Сам поди понимаю, что экономно надо, – не унимался Иван, впрочем не имея на спутника никакой обиды.
Ночь была по-летнему тёплой, а небо – звёздным. Иван лежал на спине, подсунув руки под голову. Рядом, свернувшись клубком и прижавшись к боку охотника, тихо посапывал леший.
Ивану же не спалось. Он вглядывался в кишащее звёздами, такое для него знакомое и бесконечно чужое небо, размышляя о том, сколько всего нового ему посчастливилось увидеть, да что увидеть – прикоснуться.
Учёные люди, наверное, много бы отдали за то, чтобы оказаться на его месте – в такой глуши, у самой зари времён. Палеонтологи по крупицам собирают скудную информацию, додумывая, как всё было устроено. А он, простой работяга, бульдозерист, просто так оказался здесь, в этом мире, прошмыгнув мимо пещерного медведя. Пещерного!
Мысли становились вязкими, теряя яркость красок и чёткость линий, а веки – тяжёлыми. «Нет, подожди». И уже за закрытыми веками эфемерным видением возник цветок.
Он дрожал мелкой дрожью, словно озябнув на ветру; молил согреть его теплом своих рук, жарким дыханием, сберечь его хрупкую красоту.
«А может, это последний цветок в своём роде и он больше не возродится следующей весной? Уже больше некогда не возродится. Может, я последний, кто видел его? Хорошо бы увидеть его снова, хоть одним глазком. Хорошо».
Погружаясь в сон, он успел ухватить ещё одну мысль, последнюю за этот день: «Всё же как мне повезло повстречать лешего и оказаться здесь. А повезло ли?» Незаконченная мысль исчезла, утонув в бездне сознания. Иван погрузился в темноту забытья без сновидений.
Глава пятая.
Тень предков
– Тсс!
Иван сквозь сон услышал это тревожное «тсс» и одновременно с этим звуком почувствовал, как кто-то навалился на грудь, слегка прижав его к земле, а шершавая ладонь плотно, но не больно прикрыла рот охотника.
Иван в то же мгновение перехватил чужое запястье, пытаясь вывернуться. Разлепив заспанные глаза, он увидел, как над ним возвышается, что-то косматое и бесформенное. Он моргнул ещё раз, стряхнув пелену сна; мутные очертания обрели форму. «Тьфу ты, леший, умеешь ласково разбудить», – подумал охотник.
Освободив Ивана от объятий, он приложил крючковатый палец к губам и ещё раз тихо выдохнул:
– Тсс.
Охотник кивнул головой, дав понять, что окончательно проснулся.
Леший, перестав шипеть, пополз к обрыву и, не поднимая головы, тихо позвал:
– Ваня, давай сюда.
Через мгновение Иван лежал рядом, вопросительно смотря в глаза спутнику.
Леший, подавшись к нему так близко, что щекотнул бородою ухо, тихо сказал:
– Ты хотел хоть одним глазком увидеть, ну что же, полюбуйся: вот они. Только не высовывайся: заметят, тогда пощады не жди.
Иван осторожно раздвинул мох, шаря вокруг взглядом в серости предрассветных сумерек, не в силах что-то разглядеть.
Уже было не так и темно, но солнце ещё не встало над горизонтом, а лишь позолотило его. Оттого ночные тени сделались длиннее, надёжно укрывая всё собой, а хлопья тумана, клубившиеся тут и там, только способствовали этому. Иван озадаченно посмотрел на спутника.
Тот движением головы кивнул в сторону ключа, тихо журчавшего среди зарослей осоки, как раз в то место, где с вечера купался охотник.
Иван, прислушавшись, сначала различил звук, перекрывавший журчание, и только потом разглядел тёмную массу, отделившуюся от ночной тени и оттого ставшую различимой.
По колено в воде стоял огромный лось, какого охотнику ещё видеть не доводилось. Наклоняясь к воде, он с хрустом драл сочную траву, громко чавкая от удовольствия.
Поведя головой вбок и выгнув шею, он массивными рогами, в которых Иван насчитал восемнадцать отростков, почесал круп. Мышцы его тугими канатами играли под толстой шкурой.
Жуя, он энергично шевелил верхней губой, разбрызгивая по сторонам капли зелёного сока, покачивая серьгой в такт движения мощных челюстей.
Вдруг лось замер, перестав жевать. Не поворачивая головы, он повёл ушами назад, прислушиваясь, – видно, что-то почуял. Затем повернул голову, с силой потянул воздух ноздрями, ещё раз и, как бы выкашлянув его из себя, развернулся, насторожившись, но жевать не перестал.
Леший, задев плечо Ивана, пальцем указал в сторону просеки, оставшейся от когда-то прокатившегося здесь обломка скалы.
Уже достаточно посветлело. Красный диск солнца краем показался над горизонтом, вмиг укоротив тени, осветил собою всё вокруг.
Среди расщеплённых стволов деревьев, торчащих острыми обломками, распластавшись на земле и извиваясь, бесшумно ползли существа, похожие на гигантских ящериц, не меньше десятка. Озадаченный Иван повернулся к лешему, тот лишь кивнул вперёд подбородком – мол, смотри и всё поймёшь сам.
Тем временем солнце поднялось выше, осветив ярким светом долину горного ключа. Ночные тени, поблекнув, исчезли совсем. А народившийся было туман, не успев спрятаться в тени горных лощин, превратился в росу, обильно смочив собой всё вокруг.
Бусинки воды, дрожа мелкой дрожью на острых концах осоки и прочей травы, самоцветами искрились в преломившихся солнечных лучах, залив всё вокруг миллионом разноцветных, словно из калейдоскопа, ярких солнечных зайчиков, от всполохов которых рябило в глазах.
Тем не менее Иван сумел разглядеть ползущих существ. Точнее, сначала он догадался, а уж потом разглядел.
Это были первобытные охотники, люди с каменной реки. В ладно сидящей одежде, скроенной и сшитой из выделанных звериных шкур. Руки, лицо и другие открытые части тела были чем-то вымазаны. «Оттого я их сразу и не заметил», – подумал Иван.
Волнение охватило охотника, но тут же отпустило. Уже порядком привыкнув к быстрой смене событий и своей роли в них, он с интересом наблюдал за происходящим.
Несмотря на то что они двигались, точнее ползли, совершенно бесшумно, как ему показалось, сохатый их всё же услышал. Он, снова перестав жевать, настороженно вслушивался в доносившиеся до него шорохи, затем громко вдохнул и, резко фыркнув, продолжил завтрак, но уже насторожившись, чтобы при малейшей опасности сорваться и уже через мгновение исчезнуть в лесной чаще.
Он услышал возню этих мелких существ и их запах, такой сумбурный, наложенный один на другой: рыбы, пота, прелых шкур и дыма огня. Нет, не этот букет ароматов внушил ему тревогу, поселив в сердце чувство опасности, а лишь один запах из всех – запах огня.
Вздыбив шерсть на загривке, он с шумом втягивал воздух ноздрями, пытаясь уловить запах гари от надвигающегося лесного пожара.
Нет, поблизости пожара не было, теперь он знал это точно. Гарью пахло от существ, которых он случайно встретил, спустившись в эту долину полакомиться сочной травой.
Настоящие противники, медведи и волки, пахнут по-другому – хищной злобой и смертью, а этих он встретил впервые. Извиваясь ящерицами среди нагромождения камней и деревьев, они прятали от него свои тщедушные, худые тела.
Он ощутил страх, исходящий от существ; они боялись его, и это окончательно успокоило лося. Теперь он без опаски, а с нескрываемым любопытством поглядывал на них сверху вниз.
Дожив до зрелости, он привык к своей мощи, к тому, что, завидя его, соперники-лоси без боя уступали. Да и не всякий медведь смел перейти ему дорогу, а тот, который решался на это, тоже скоро уходил ни с чем. Лось, широко расставив передние ноги, опускал голову к земле, закрываясь от противника огромными рогами, и сколько ни крутился медведь вокруг, лось поворачивался вслед, ни на мгновение не выпуская противника из вида, готовый немедленно в случае атаки взбрыкнуть, приподнявшись на задних ногах, всю силу вложив в удар передних ног, и острыми копытами с хрустом размозжить на кусочки череп медведя, а после затоптать, смешав с грязью уже бездыханную тушу. Косолапый, чувствуя свирепое спокойствие, исходившее от лесного гиганта, спешил ретироваться, предпочитая смерти более доступную добычу.
Тем временем охотники сумели подкрасться к лосю и полукругом окружить его, ожидая команды к атаке. Они были увлечены охотой на лесного великана.
Нет, не запах страха почувствовал в них лось, он ошибся. Запах отчаянной смелости, граничащий с безрассудством, источали их сжатые в пружину тела и струной натянутые нервы. Ещё бы, ведь эта добыча равнялась добыче трёх лосей обычного размера. А в случае неудачи конец один – смерть.
Но если повезёт и сегодня удача будет на их стороне… Ох, это сладкое предвкушение удачи, скольким оно вскружило голову в попытке ухватить её за хвост. Сладкое, когда пробуешь, вот только послевкусие отдаёт горечью. И если собрать их всех вместе, то те, кому довелось вкусить фарта, были бы, наверное, один к десяти из тех, кому не повезло.
Яростный, во всё горло клич потряс округу.
Иван невольно вздрогнул, ожидая какого-то сигнала, но не этого дикого вопля. Страх и отчаянная решимость слились в нём воедино. Вздрогнул и лось, не веря своим глазам и ушам.
На него, кому и медведи не соперники, неслись существа, до сего невиданные. Их хлипкие безволосые тела прикрывали звериные шкуры, но на зверей они не походили. Они не походили ни на одно существо, которое доводилось встречать лосю.
Ошалев от такой неслыханной наглости, он, прижав уши к затылку и взъерошив на загривке шерсть, высоко задрал голову кверху, собираясь растоптать копытами, разорвать на клочки рогами этих существ, посмевших бросить ему вызов.
Но что-то больно кольнуло его в широкую грудь, стало трудно дышать. Это острые стрелы пробили его горло.
Взревев от боли, сохатый бросился вперёд, одним прыжком покрыв расстояние в десяток метров, отделявших его до ближайшего противника, сильным ударом копыта разорвав его пополам.
Мотнув головой в сторону, он насадил на отростки рогов второго, не ощутив веса бьющегося в конвульсиях тела.
Лишь кровь из пронзённого лёгкого, хлюпая пузырями, алыми струями стекала по рогам, капая ему на морду, заливая глаза.
В свирепой ярости он настиг третьего нападавшего.
Убегая от разъярённого зверя, существо, оборачиваясь, испуганно выло, лязгало зубами, словно от жуткого страха, до дна наполнившего сердце охотника. Затем, развернувшись и выпрямившись во весь рост, оно бросилось вперёд, навстречу смерти, навалившись всем телом на древко копья, глубоко воткнув его в неприкрытую грудь.
На мгновение их взгляды пересеклись, и лось с удивлением понял, что в глазах существа не было страха, только дикая смелость с примешанной к ней до состояния гремучей смеси свирепостью.
Он понял, что ошибался, и надо было сразу бежать, не разбирая дороги, подальше отсюда, и что в следующий раз, как только почувствует запах двуногого, он непременно так и поступит. В следующий раз.
Лось раздавил его, навалившись всей тушей, ещё глубже вгоняя в свою грудь деревянное копьё с костяным наконечником.
В глазах потемнело, струи крови били фонтаном из израненного тела, бурыми сгустками стекая по шерсти на смятую траву и комья сырой земли, выбитой копытами.
Сохатый, захрипев, упал на передние колени, затем повалился набок.
Двуногие существа убили его, воткнув копья в грудь и бока, пробив могучее звериное сердце.
Судорога пробежала по телу, мышцы гиганта дрогнули в последний раз. Ещё мгновение, и всё кончено. Он так и не узнал, что существо, убившее его, зовётся человеком.
Желанный трофей лежал поверженным в луже крови у ног охотников.
Тяжело дыша, ещё не отойдя от горячки прошедшего боя, те, что остались в живых, издали победный клич, вскинув к небу зажатые в руке копья. Затем, воткнув их в землю, затянули песню, похожую на вой волков и причитания женщин, скорбя по погибшим, отдавая долг памяти их смелости и мужеству.
Потрясённый увиденным, Иван отполз от края. Повернувшись на спину, он пустым взглядом смотрел в безмятежно голубое небо с плывущими по нему редкими пузатыми облаками, такое далёкое и безучастное ко всему происходящему под его сенью.
– Ну как? – спросил охотника леший. Это «ну как» прозвучало одновременно как вопрос и как утверждение, а может и усмешка – мол, увидел чего хотел, теперь доволен?
Иван обернулся к спутнику, внимательно посмотрев в глаза.
И если за маской можно умело скрыть эмоции и страсти, которые пожирают тебя в этот момент, то одного взгляда в глаза достаточно, чтобы отделить искренность от фальши, ведь глаза никогда не врут. Леш был серьёзен, а кожа лица, та его часть, что не была покрыта бородой, от природы смуглая, была бледна.
– Сколько раз видел такое, а никак не могу привыкнуть, уж больно суровое зрелище, – шёпотом произнёс леший.
– Они не дикари, не дикари, – словно оправдываясь, ответил Иван. – Они дети своей эпохи. И здесь, в этом суровом мире, скорее всего иначе нельзя, просто не выживешь. Вот они и живут как могут. Это я здесь дикарём выгляжу по сравнению с ними.
Леший вопросительно посмотрел на охотника.
