Борис изумлённо поднял брови, но так и не спросил, в чём дело.
Узнал он всё часом позже, когда прибыл в санбат и застал Вензу, сидевшего на узлах с постелями, одеждой и связкой книг и бумаг. Тот, увидев своего начальника, вскочил:
– Вот хорошо, что вы приехали! Давайте грузиться и поедем скорее.
– Да ты что, Венза? Куда мы на ночь поедем? Иди-ка на кухню, принеси мне поесть. Поужинаем, поспим, а завтра утром и поедем.
– Эх, товарищ начсандив, лучше бы сегодня!
– Да что такое случилось?
– А вы что, ничего не заметили?
Алёшкин, въехав на территорию батальона, действительно заметил некоторое оживление около палаток и бараков: ходили и что-то носили санитары, сёстры и выздоравливающие. Но он как-то не придал этому значения.
За ужином Венза рассказал Борису, что случилось за день. О том, что «рама» несколько раз появлялась над расположением медсанбата, мы уже писали. Так как на немецких картах здесь, кроме болот, ничего не обозначалось, то разведчики, летавшие на «раме», особого внимания на эту поляну не обращали, и, вероятно, сфотографировали её на всякий случай. Рассмотрев снимки в штабе, они обнаружили, что на поляне стоит какая-то часть, ну и решили её бомбить. В этот день из эскадрильи самолётов, направлявшихся в очередной рейс для бомбёжки Войбокало и Жихарева, которые почти каждый день пролетали над рабочим посёлком № 12, и наблюдать за полётами которых уже привыкли все медсанбатовцы, вдруг отделилось звено из трёх бомбардировщиков и, с рёвом и воем пикируя на поляну, сбросили свой груз. Правда, большая часть бомб упала в болота и леса, окружавшие батальон, но четыре бомбы упали на его территории. Одна из них попала в самодельный тир и разрушила его до основания, другая попала в палатку выздоравливающих, а остальные на поляну между бараками.
Второго захода бомбардировщики сделать не успели, из-за леса вынеслось звено «ястребков», в воздухе завязался бой, и «юнкерсы» поспешили ретироваться на запад.
Никто в медсанбате не сомневался, что на следующий день бомбёжка повторится, и поэтому сразу же, не дожидаясь возвращения командира медсанбата, комроты Сковорода и начштаба Скуратов отдали приказание, одобренное комиссаром батальона о быстрейшей подготовке к передислокации. Когда же вернулся Фёдоровский и узнал о происшедшем налёте, он не только подтвердил распоряжение своих помощников, но потребовал максимального ускорения работ по свёртыванию палаток и погрузке имущества на машины. Кроме того, он немедленно отправил Бодрова с группой санитаров и выздоравливающих для срочного исправления дороги к новому расположению медсанбата и подготовки мест для основных подразделений батальона. Эти места они наметили с Алёшкиным ещё перед уходом последнего на поиски новой дороги.
Узнав всё это, Борис понял, почему Юрченко, усмехаясь, заявил, что командир медсанбата противиться передислокации не будет.
На следующий день стояла пасмурная нелётная погода, накрапывал небольшой дождь, и это помогло медсанбату свернуться и переехать на новое место без потерь. В первый налёт было ранено три санитара, пятеро выздоравливающих и одна врач, – к счастью, все не особенно тяжело.
1 мая 1942 года медсанбат встречал на новом месте. На фронте было сравнительно тихо, раненых поступало немного, и в сортировочной палатке проходило торжественное собрание. На нём присутствовали комиссар дивизии Марченко, начальник политотдела Лурье и начсандив Алёшкин. Собрание прошло очень оживлённо. Марченко сделал доклад, в котором подвёл итоги зимне-весеннего наступления Красной армии у Тихвина и под Москвой, развеявшего миф о непобедимости фашистов. А когда он зачитал сводку о количестве освобождённых населённых пунктов, об огромных трофеях, взятых нашими войсками и, наконец, сообщил об освобождении Ростова-на-Дону, все встали, встретив эти слова бурными аплодисментами и криками «ура». Такими же криками и аплодисментами все встретили и конец речи, когда Марченко провозгласил здравицу Верховному главнокомандующему товарищу Сталину. Комиссар дивизии закончил свою речь словами: «Смерть немецким оккупантам!».
Затем был торжественный обед, повара медсанбата постарались. Все получили «наркомовские» сто грамм водки, а так как большинство женщин отказывались, то мужчинам досталось гораздо больше ста.
За столами, сооружёнными в палатке из досок, вывезенных с прежнего места дислокации, было шумно и оживлённо, и даже командир батальона Фёдоровский как-то прояснился.
Ещё большее оживление внесло появление почтальона, принесшего многим из сидевших за столом письма. В числе счастливчиков, получивших весточку из дома, оказался и Борис Алёшкин – сразу три письма из Александровки! Два из них путешествовали уже более трёх месяцев. Борис узнал, что его Катя исполняет чуть ли не три должности сразу, устает, конечно, и скучает по нему. В последнем письме, написанном в начале апреля и дошедшем удивительно быстро, Катя писала, что она не только посадила огородик около дома, но и посеяла кукурузу на участке, отведённом ей заводом, растит поросёнка. Писала также, что, благодаря помощи Дуси Пряниной, она и дети сыты и живут относительно неплохо, хотя в станице уже стало трудно со многими товарами. Дело в том, объясняла она, что в городах ввели карточки, а в сельской местности карточек пока нет. Говорят, что скоро заведут карточки для рабочих завода, а пока приходится выкручиваться так. Далее она просила, чтобы Борис берёг себя, чтобы не беспокоился о них и, главное, держался подальше от «всяких юбок».
В конце письма была небольшая приписка от старшей дочки Эллы, которая сообщала, что зимой они посылали подарки на фронт. Девочка просила папу «поскорее разбить фашистов и возвращаться домой».
2 мая снова пришла почта, Борис получил письмо и на этот раз, от Таи. Оно запомнилось Борису, ведь это было её первое и последнее письмо. Приводим его содержание:
«18 апреля 1942 г.
У меня есть сын! Мой сын. Я родила его 2 апреля 1942 года. Ты не можешь представить себе моего счастья. Я назвала его Юрием. Он родился крепким, хорошим ребёнком, весил почти четыре килограмма и ростом 50 см. Роды протекали трудно, но сейчас всё это позади, и я повторяю ещё раз – я безмерно счастлива. Расскажу тебе всё по порядку.
С самого начала войны у меня были неполадки с моими обычными женскими делами. Я это относила на счёт волнений и переживаний, вызванных резкими изменениями условий моей жизни и тем, что все мы испытывали при виде окружавших нас страданий огромного количества людей, при виде многих и многих смертей… При сверхчеловеческой нагрузке, которую мы испытывали. Но вот во время нашего пребывания в Авволове, когда обстановка стала более спокойной, мои недомогания не только не оставили меня, а даже усилились. Я старалась, чтобы их никто не заметил, в том числе и ты. Кажется, это мне удавалось, но всё же я решилась посоветоваться с доктором Белавиной. Она, как ты знаешь, в прошлом акушер-гинеколог. После того, как она меня осмотрела и установила диагноз – беременность, я поняла причину моей болезни. Клавдия Васильевна сказала (осмотрела она меня в конце сентября) что, по её мнению, беременности около четырёх месяцев, но точно она сказать не смогла. Я решила скрыть от тебя это, ведь, судя по определению Белавиной, я уже была беременна, когда сошлась с тобой.
Ты помнишь, что через несколько дней после этого мы переехали и стали обосновываться на новом месте, около Ленинграда. Я не соглашалась встречаться с тобой именно из-за своего состояния и очень обрадовалась, когда пришёл приказ о реорганизации и сокращении медсанбата. Но когда Скуратов показал мне список подлежащих откомандированию из батальона, меня там не было, а мне нужно было уехать. Пойми меня правильно, Боря, я не могла с тобой больше жить.
Мне пришлось рассказать начсандиву Исаченко всё. Я просила сохранить мой рассказ в тайне. Не знаю, выполнил ли он мою просьбу, но в список меня тут же включил.
Как же я испугалась, когда ты собрался идти к нему, чтобы протестовать о моём откомандировании! К счастью, ты послушался меня. В Ленинграде в госпитале уже через месяц моё положение стало настолько очевидным, что моя непосредственная начальница, да и начальник госпиталя, понимая, как трудно мне будет после родов в Ленинграде, постарались при первом же удобном случае отправить меня на Большую землю.
В Москве я ещё около двух месяце проработала в одном из госпиталей, была демобилизована и уехала к родителям. Ты ведь знаешь, что мой отец – путевой обходчик и живёт с моими сестрами и мамой недалеко от Краснодара, там я и поселилась.
Рожала я в акушерской клинике нашего Кубанского мединститута, затем приехала домой. Моему Юре уже около месяца, а когда ты получишь это письмо, меня уже здесь не будет. Где я буду, не знаю. Работу себе, конечно, найду и ребёнка своего прокормлю. Ты понимаешь, что он записан на фамилию моего мужа, но я никаких сведений о муже не имею. Тебя я тоже тревожить не буду. Те минуты, часы и короткие дни, которые я провела с тобой, явились для меня настолько светлыми, что я не хочу их ничем омрачать. А это, безусловно, случится, если мы встретимся вновь. Не знаю, увидишь ли ты когда-нибудь моего сына. Не тревожься обо мне и не считай меня легкомысленной женщиной. Понимаешь, милый, наша мимолётная связь, дарованная нам судьбой, была необходима. Встретив тебя, узнав тебя ближе, чем это было возможно во время нашей совместной учёбы в институте, я почувствовала, что только ты можешь мне быть опорой и поддержкой в том трудном положении, в котором я очутилась. Ведь мне было очень страшно! И от свиста бомб ещё там, под Москвой, и от близких разрывов снарядов и мин на Карельском, и от ужасного вида изуродованных и окровавленных людей, которые окружали меня и которым я должна была оказывать помощь.
И вот, глядя на твоё огромное самообладание, на твоё мужество, на твои сильные и ловкие руки, которые выполняли сложные манипуляции с таким проворством, как будто бы делали это уже сотни раз, я чувствовала себя смелее и работоспособнее, старалась подражать тебе, походить на тебя. И это мне дало возможность справляться с той совершенно новой и страшной работой, которую мне, как и многим другим, пришлось исполнять. Твой пример заражал не только меня. Много раз Крумм, Дурков, да и Картавцев говорили, что только благодаря тебе, твоему присутствию, глядя на тебя, как ты успешно справляешься с работой, они могли выполнять своё дело. Сангородский, Прокофьева и даже Бегинсон говорили, как хорошо, что рядом с нами работает Борис Яковлевич, всегда есть с кем посоветоваться и воспользоваться его большим опытом.
Я-то знала, какой у тебя «опыт»! Я знала, что многие сложные операции, которые ты делал, которые ты брал на себя, когда от них отказывались другие, были для тебя первыми в жизни, и то, как ты с ними справлялся, вызывало моё восхищение.
Ты мне был нужен! И я взяла тебя! А была ли я нужна тебе? По-моему, тоже нужна! Оторванный внезапно от семьи, ты в собственной жизни был беспомощен, как ребёнок, и ухаживая за тобой, заботясь о тебе и даже отдаваясь тебе, я считала, что оказываю тебе нужную поддержку и помощь.
Но всё это позади. Всё в прошлом! Хоть и очень кратким было это прошлое, я о нём буду помнить всю жизнь. Однако прошлое пусть так и останется прошлым, не будем его тревожить. Пусть это останется светлым сном.
Ты, конечно, сам понимаешь, что мой сын – это не твой сын, ты можешь рассчитать это по времени родов, но всё равно, воспоминание о наших встречах для меня дорого. Я не хочу никак мешать твоей семейной жизни, поэтому я с тобой не увижусь никогда, не ищи меня. Прощай! Тая».
Прочитав это письмо, Борис ушёл от палатки, уселся под огромной сосной, закурил, поискал обратный адрес, которого на конверте не было, и глубоко задумался. Почему Тая ему не сказала о своей беременности? Почему не хочет видеться с ним? А может быть, это его сын? Хотя по времени не выходит. Может, она пишет неправду?
Долго ещё сидел он под этой сосной, долго думал о семье, о Тае и, наконец, о себе. Какой же он всё-таки безалаберный и легкомысленный человек! Как он мог так просто, чуть ли не сразу по отъезде из дома, сойтись с другой женщиной и, значит, вновь изменить своей Кате? А ведь он при этом не переставал любить её, своей женой считал только её, а Тая… Это было что-то такое временное, проходящее, и хотя встреча с ней и оставила след в его жизни, но он понимал, что не сможет встретиться с ней снова, да и не захочет.
Пользуясь нашим авторским правом, забежим вперёд и скажем, что в течение всей своей последующей жизни Алёшкин ни Таи, ни её ребёнка не видел никогда.
Утром следующего дня Борис уехал в штаб дивизии, в этот же день выехал из рабочего посёлка и медсанбат № 24. К вечеру на бывшее место расположения медсанбата был совершён массированный артиллерийский налёт, сопровождавшийся бомбардировкой с воздуха. В результате оба барака оказались полностью уничтожены, а вся территория поляны покрылась огромными воронками.
Глава шестая
Прошёл месяц. 1 июня 1942 года на совещании в штабе дивизии комдив объявил, что в ближайшие дни по решению штаба армии 65-я стрелковая дивизия отводится во второй эшелон армии. Новое соединение, которое её должно заменить, уже находится на станции Войбокало, и завтра вечером часть его своим ходом начнёт прибывать в расположение полков. Комдив потребовал, чтобы смена передовых частей произошла как можно организованнее, причём так, чтобы противник этого не заметил. Всем командирам полков и отдельных спецподразделений он указал на карте место последующей дислокации.
Обратившись к Алёшкину, он сказал, что месторасположение медсанбата он предоставляет ему выбрать самому с таким расчётом, чтобы оно находилось в возможной близости от размещения полков.
После совещания комиссар дивизии Марченко, к которому Алёшкин зашёл, уточнил:
– Борис Яковлевич, место для санбата поедем подберём вместе. Ведь надо учесть, что во время пребывания в резерве мы будем получать большое пополнение. Военный совет армии заявил, что нашу дивизию за это время, а продлится это месяц или полтора, укомплектуют до полной штатной положенности. Новых людей надо будет медикам обследовать и провести их санитарную обработку, так что врачам полков, да и тебе, работы хватит. Поскольку вам с командиром медсанбата теперь придётся работать в большом контакте, тебе лучше вновь переселиться в батальон, с комдивом я уже договорился.
Борис был доволен таким положением. Он понимал, что теперь, когда дивизия будет в резерве, он сможет дольше находиться на месте, то есть в медсанбате, и, следовательно, время от времени заниматься любимым делом – лечебной работой. Правда, притока раненых быть не должно, они могут быть только случайными, от бомбёжек. Хотя последнее время немцы что-то значительно реже стали совершать налёты авиации на второй эшелон армии. Они больше тревожили артобстрелом дивизионные тылы, но тоже не так часто, как это было в начале войны.
Нужно сказать, что дивизии, в том числе и медсанбату, вообще, что касается бомбёжки с воздуха, до сих пор везло: на Карельском фронте самолётов у фашистов почти совсем не было; стоя около Невской Дубровки (зимой 1941–1942 года), бомбовые удары фашисты наносили по Ленинграду; здесь же, на Волховском фронте, бомбили в основном железнодорожные станции. Только в последние дни разбомбили старую стоянку батальона, но там уже никого не было. Так что пока команда «воздух!» для большинства личного состава батальона была чисто символической. Первая бомбёжка под Москвой и вторая под Гатчиной из памяти почти стёрлись.
На следующий день комиссар дивизии и начсандив Алёшкин отправились подыскивать место для медсанбата. Его нашли в трёх километрах от станции Жихарево, в большом сосновом лесу, на месте штаба какого-то соединения, стоявшего там в период осенне-зимнего наступления 2-й ударной армии. Это место было удобно потому, что там сохранились кое-какие, правда, полуразрушенные, землянки, несколько маленьких бревенчатых домиков и хорошие подъездные пути.
Вопрос несколько осложнился тем, что начальник 31-го полкового госпиталя, находившегося в пятистах метрах, военврач второго ранга Несмеянов выступил против размещения медсанбата на выбранном месте, утверждая, что такое близкое соседство двух учреждений и, следовательно, увеличение автодвижения, может привлечь авиаудары немцев. Борис поехал к начсанарму и добился от него согласия на размещение медсанбата на намеченном месте.
Для себя Борис выбрал почти целый, маленький, рубленный из тонких брёвнышек домик, размером три на три метра, находившийся в стороне от основного расположения батальона. На следующий же день после рекогносцировки он привёз в этот домик своего помощника Вензу с вещами и Джека. Одновременно прибыли сюда командир медроты Сковорода со старшиной Бодровым и тридцатью бойцами (санитарами и выздоравливающими), которые должны были в течение недели подготовить площадки для палаток и отремонтировать землянки и домики.
Переезд всего медсанбата, как и передислокация штаба дивизии, происходили в течение первой половины июня в отсутствии Алёшкина. Дело в том, что на 5 июня 1942 года сануправление фронта созывало совещание начальников медико-санитарных служб, начальников госпиталей, командиров медсанбатов, медсанрот и ведущих специалистов лечебных учреждений. На этом совещании от 65-й дивизии должен был присутствовать и командир медсанбата Фёдоровский, но он, сославшись на плохое состояние здоровья, ехать отказался. После выяснилось, что отказ его от поездки был вызван нежеланием встречаться со своими прежними сослуживцами – начальниками госпиталей, которые таким образом узнали бы о полученном им наказании. Поэтому, кроме начсандива Алёшкина, поехал командир медроты Сковорода, командир операционного взвода Бегинсон, командир госпитального взвода Прокофьева и командир сортировочного взвода Сангородский.
Совещание проходило в одном из фронтовых эвакогоспиталей, расположенном в районе села Новая Ладога, на берегу реки Волхов, у самого устья реки, впадающей в Ладожское озеро. Госпиталь размещался в большом старинном помещичьем двухэтажном здании, где после революции находился какой-то дом отдыха. Здание было, хотя и старое, но хорошо сохранившееся и почему-то совсем не тронутое войной. Фашистские войска в это село не заходили, их осеннее наступление преследовало цель скорейшего захвата Тихвина (чтобы окончательно двойным кольцом отрезать Ленинград и прилегающие к нему местности от остальной территории СССР). Село Новая Ладога попадало внутрь кольца, и, прорываясь вперёд довольно узким клином, немцы на него внимания не обращали, не обстреливали его и не бомбили.
* * *
Санбатовцы, переправляясь на пароме через реку Волхов (все мосты были уничтожены и пока ещё не восстановлены), увидели совершенно нетронутое северное село с большим количеством населения, мирно занимавшегося своим трудом. Люди копались на огородах и в небольших садах. Проехав через село по грязной и разъезженной дороге, они очутились перед большим старинным домом оригинальной постройки с верандами и балкончиками. На одном углу его возвышалась четырёхэтажная башенка, а вокруг стояла красивая металлическая ограда. Не менее, чем наружная часть, поразила Бориса и остальных прибывших с ним врачей и внутренняя часть здания.
Прежде, чем попасть в зал заседания, находившийся на противоположной от основного входа стороне здания, им пришлось раздеться в настоящей раздевалке, получить номерки на свою довольно-таки замызганную одежду, облачиться в белоснежные халаты и пройти длинным коридором мимо двух десятков дверей палат. В приоткрытых палатах виднелись настоящие никелированные кровати, тумбочки и всё оборудование, которое обычно бывает в хороших больницах.
За год своего пребывания в медсанбате, укладывая раненых на землю, на носилки, поставленные на козлах, а в последнее время – на грубо сколоченные вагонки, в холодных и сырых палатках или полуразрушенных бараках, врачи как-то забыли, что для медицинской работы может быть создано такое, чуть ли не сказочное великолепие. Переглядываясь между собой, они шли к залу заседаний и невольно завидовали тому персоналу, который работает в этих условиях. Сангородский, конечно, не удержался и заметил:
– Ну и везёт же некоторым, а?
Все промолчали, но, вероятно, про себя каждый подумал то же самое.
На совещании начальник санитарного управления фронта дивизионный врач Песис сделал обзор о работе санитарной службы фронта за истекший период времени, затем выступало много начальников госпиталей, начальников санитарных служб дивизий и бригад и командиров медсанбатов. Выступал и Алёшкин, рассказавший о тех трудностях, которые пришлось испытать санитарной службе 65-й стрелковой дивизии.
На следующий день под руководством фронтового хирурга, а им оказался военврач первого ранга Александр Александрович Вишневский, различные врачи госпиталей делали сообщения о ходе лечебного процесса в медицинских учреждениях фронта. Александр Александрович узнал Бориса, ведь в 1940 году Борис проходил усовершенствование в Москве, в клинике его отца, Александра Васильевича Вишневского, и несколько раз ассистировал Александру Александровичу при операциях. Вишневский хотел, чтобы Алёшкин и приехавшие с ним врачи рассказали о работе их батальона.
Кроме Бориса, упомянувшего о том, что все операции, проведённые им во время работы в медсанбате, делались под местным обезболиванием по методу А. В. Вишневского, выступил и доктор Бегинсон, рассказавший об особенностях и преимуществах лапаротомии в первые часы после ранения в живот – лучше всего до тех пор, пока не появился шок. Зинаида Николаевна рассказала об особенностях лечения раненых, страдавших алиментарной дистрофией.
Два дня совещания прошли незаметно. Они были заполнены очень интересной работой.
В этом же зале в первый вечер работники госпиталя дали концерт художественной самодеятельности, а на второй день был концерт бригады ленинградских артистов во главе с К. И. Шульженко.
Алёшкин и остальные врачи медсанбата помнили её выступление в начале зимы 1942 года в батальоне, когда вся её труппа, одетая в солдатские ватники и валенки, выглядела измождённой и истощённой. Сейчас же Шульженко и все, кто выступал вместе с ней, имели роскошные концертные костюмы. Но дело было не в костюмах. Задушевное, удивительно соответствующее настроению всех присутствовавших пение Клавдии Ивановны покорило зрителей. Почти все песни ей пришлось исполнять дважды.
Само собой разумеется, что в зале, кроме участников совещания, персонала госпиталя, присутствовали все способные передвигаться раненые, находившиеся в это время на лечении.
Перед закрытием заседания один из работников сануправления фронта зачитал приказ начальника сануправления об объявлении благодарности и награждении некоторых работников санитарной службы. В числе их оказался и Борис Яковлевич Алёшкин. Награждались эти товарищи за хорошо проведённую противоэпидемическую работу в частях: своевременную санобработку, прививки и за то, что в их соединениях не было ни одного случая таких инфекционных заболеваний, как сыпной или брюшной тиф. Награждённых было десять, всем им дали пятидневный отпуск с пребыванием в доме отдыха, организованного на базе этого же госпиталя.
Таким образом, Борис, проводив своих друзей, остался в одной из палат, превращённой в комнату для отдыхающих. В первые же дни Борис, как и другие его товарищи, после хорошего мытья в ванной, одевшись в чистое новое бельё, ночного сна на пружинной койке, на мягком матраце, застланном белоснежной простынёй и одеялом в таком же белом пододеяльнике, почувствовал себя наверху блаженства. Но так было в первые 2–3 дня. Затем бесконечные прогулки, чтение книг и газет, слушание радио, которое вновь стало сообщать нерадостные сведения, всем им, в том числе и Алёшкину, показалось столь скучным и ненужным, что эти люди, привыкшие к ежедневному, чуть ли не круглосуточному труду, томились от безделья и не чаяли, когда окончится этот неожиданный отпуск.
Борис, как и некоторые другие, не дождавшись окончания отпуска, на четвёртый день уже ехал на попутной машине в свою родную дивизию.
* * *
Отвлечёмся на некоторое время от нашего героя и той маленькой, в масштабе войны, воинской части, в которой он служил, и коротко опишем те события, которые произошли на фронтах Великой Отечественной войны за этот период времени.
После победного сражения под Москвой, начавшегося ещё в середине декабря 1941 года, Красная армия ликвидировала непосредственную угрозу столице. Более того, уничтожая растерявшихся «непобедимых» фашистов, войска до начала апреля продолжили успешное наступление на Центральном участке фронта и к описываемому нами времени полностью очистили от врага Московскую, Калининскую, Калужскую и Тульскую области, освободив тысячи населённых пунктов и отбросив немецкие армии группы «Центр» на 250, а в некоторых местах – более чем на 300 километров на запад от столицы. Фашистские войска, закрепившись на этих участках фронта, перешли к обороне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70080784&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
