Дальнейшего их разговора я не слышал, потому что провалился в бредовое беспамятство.
В инфекционке «больницы рыбаков» я провалялся все каникулы. Посетителей в палату не пускали, перемигивались с родителями через окно. Через окно же мне передали и новогодний подарок. Родители купили фотоаппарат.
Как шутил папа: «Хочешь разорить друга, подари фотоаппарат». Но сам хотел и купил фотик для нас обоих.
К нему столько всякого нужно было… Увеличитель, ванночки, проявители-закрепители, фотоплёнка и фотобумага, глянцеватель. Но глянцевали мы, помнится, на стекле. Ах да, фонарь красный, бачок для проявки плёнки.
За две недели изоляции, я всё хорошенько обдумал и немного привык к своему новому состоянию.
Очень тяжело было говорить и вести себя, как мальчишка. Да и взгляд…
Лечащий врач, молодой, по моим старым меркам, парень лет тридцати, разглядывая мои склеры удивлённо отстранился и спросил:
– Ты, что такой суровый?
– Болею, – прошептал я и он, усмехнувшись, расслабился.
– Шутишь, это хорошо, – бодро сказал он.
– А не шутишь – плохо, – продолжил я хмуро.
Врач скривился.
Медсестра, та вообще, чуть не, как она сама сказала: «Не родила», когда я схватил её за руку. Я дремал и почувствовал какое-то движение надо мной. Открыв глаза, я увидел протянутую ко мне руку, и машинально схватил её за запястье. Хорошо хоть не надломил. Бедняжка пришла ставить мне капельницу и пыталась разбудить. Рефлексы, блин.
Короче, я вышел из больницы с головой, более-менее вставшей на место. А так, честно говоря, едва не сошёл с ума от мыслей и чувств. Основная мысль была: «Нахрена козе баян?».
Мне и так было неплохо в том теле. Да, доживал, как говориться, хотя и чувствовал себя вполне себе не плохо, и вдруг начать переживать заново то, что уже прошло? Всю жизнь заново? За что мне эта канитель? Хоть бы ещё чужую… В чужом теле… А в своей чего я не видел?
Что-то кардинально менять в себе или жизненном пути, я не видел смысла. Я делал то, что требовалось, по обстоятельствам и особо вроде как не напортачил. Всё уже сложилось и семья, и дети, а сейчас? Вдруг что-то пойдёт не так? Так думал я, возвращаясь в отчий дом на такси с отцом и матерью.
Что-то не так уже пошло. Попав в больницу, я не встретился со Светланой, своей первой настоящей любовью, с которой мы «продружили» до моего первого курса института. Это в той жизни, а в этой она с родителями пришли к нам домой покупать Большую Советскую Энциклопедию, а меня нет. Ай-яй-яй!
А мне тогда она очень понравилась. Я на неё запал серьёзно и вскоре мы уже «дружили по-настоящему», как говорил папа. Но без… Э-э-э… «Излишеств». Она была младше меня на год, да и я ещё не думал о «том». Какие могут быть «излишества» в шестнадцать лет? Хотя…
А сейчас жизнь пошла наперекосяк.
Когда я узнал от родителей про «Энциклопедию», я загрустил.
– Ты чего? – Спросила мама. – Жалеешь? Самой жалко, но… То надо, это… Ты уже большой.
– А? Да нет. Это я так… Каникулы прошли и в школу завтра.
Я вдруг понял, что и «слава богу», что мы не встретились со Светланой. У девчонки жизнь потом пошла «поломатая». Она долго не могла мне простить мой уход. Но сделать тогда я с собой ничего не мог. Встретил свою единственную и неповторимую и как отрезало. Вчера любил, сегодня нет. Одномоментно.
Я вздохнул полегче.
– Да ладно тебе вздыхать, – сказал отец. – Зарядку там делал?
– Делал, пап, – сказал я, умолчав, что не только зарядку, а ещё и короткий комплекс китайской тайцзыцюань, и пять элементов цигун.
До воспаления у меня не дошло, но ангина была шикарной, по словам врачей. Аж консилиум собирали.
Когда я в больнице рано утром делал комплекс тайцзы, медсестра позвала дежурного врача, опасаясь, что у меня «поехала крыша». Такое, как мне потом рассказала она же, у них случается часто. Человек сходит с ума от всякой фигни, оказывается.
Врач спросила меня, что это? Я рассказал, что видел в журнале «Наука и жизнь». Что-то типа йоги. Гимнастика, такая лёгкая. Лечащий врач, приглашённый дежурным, сказал, что: «лёгкая – это хорошо… А вот тяжёлая для здоровья – плохо. Особенно после ангины». Я согласился. Но за моими движениями руками и ногами всё же приглядывали.
Однако комплекс я делал красиво и гармонично, в синей пижаме это смотрелось очень по-китайски, и врачи сняли меня с контроля. Несколько выздоравливающих тоже присоединились ко мне, но меня скоро выписали.
На следующий день, когда я вышел из подъезда, меня поджидал Валерка. Он вышел из своего подъезда и сходу спросил:
– Оклемался? Что было?
– Ангина, – сказал я.
– Классно ты грохнулся. Прямо башкой об пол «хрясь»! Хрен так повторишь. Как мозги?
– Валер, пошёл нах, – Сказал я, стараясь не обращать на него внимание.
– Чо! – Дёрнулся он в мою сторону, пытаясь взять на испуг, но, видя, что я не реагирую, остановился и прищурился.
Я прошёл мимо.
В той жизни мы с ним постоянно, класса до восьмого, дрались и он побеждал, потому что был старше и наглее. Поэтому он, как бы, верховодил во дворе. Кроме него только Славка был старше нас на три года и считался абсолютным авторитетом.
Однако в восьмом классе я вымахал и даже на физкультуре побеждал в борьбе нашего Женю Рошкаля, здоровенного парнишку, занимавшегося классической борьбой.
Я уже пять лет занимался самбо, а он только два года борьбой, вот и побеждал, пока Женя не стал кандидатом в Олимпийскую сборную Советского Союза. Поэтому наши взаимоотношения с Валеркой к девятому классу несколько выровнялись. Я хоть был и не драчливым, но он, видимо, понимал, что, если дойдёт до драки, ему несдобровать. Он походил немного в тот же клуб, что и я, но вскоре бросил. Но мой потенциал его вразумил. Сейчас он по привычке меня поддразнивал, зная, что первый я драться не полезу, а тут и вовсе сник.
– Ну ты чо, Дрозд.
– Дрын через плечо, Грек. Веди себя прилично. На тебя дети смотрят.
Валерка ошарашено посмотрел на пробегающих мимо нас второклашек.
– И чо?
– Ты повторяешься, Грек.
Он озадаченно стих.
Сегодня снова первым уроком стояла химия.
В кабинет без учителя не впускали. Раковины с водяными смесителями так и притягивали нас похулиганить.
– Ну, что Шелест, может расскажешь нам про азот, – коварно спросила меня химичка. – Ты же учил?
– Я-то учил, Татьяна Валентиновна, да уже и забыл.
– А на экзамене, тоже это скажешь? Иди-иди к доске. У тебя условно-досрочная четвёрка.
Я вылупился на химичку… Ничего себе… «условно-досрочная»… Термины то какие!
Не успев сесть за свою вторую парту в центре, я шагнул к доске.
– Азот, – начал я, – химический элемент….
В классе послышались смешки.
… пятой группы периодической системы Менделеева с порядковым номером семь. Обозначается латинской буквой «N». Атомная масса азота 14. Строение атома два – пять.
Я нарисовал.
– Молекула состоит из двух атомов…
– Так… Это знаешь. Зазубрил в больнице? Похвально. Свойства?
Я рассказал всё, что я знал про азот, а про азот я знал много, потому что по своей первой, инженерной специальности изучал рефустановки, и работал на них, и нахватался в своё время аммиака, мама не горюй.
Рассказав про взрывчатые вещества, которые я изучал по своей второй специальности, я уже начал было повторятся, как прозвенел звонок.
Химичка смотрела на меня так влюблённо, что я едва не сомлел. Она мне и тогда нравилась, почему я и хулиганил на её уроках, а сейчас…
– Ну, Шелест… Жаль, что нельзя исправить четвертную. Поразил… Или ты так головой стукнулся? – Хихикнула она, но увидев мои глаза, извинилась. – Прости, Шелест. Вырвалось. Все свободны.
– Точно стукнутый, – прошептала, проходя мимо Ленка Смирнова, бросая на меня странный взгляд.
Математика прошла штатно. В ней я был твёрдым середняком, «хотя мог бы и на пятак натянуть», как говорил мне папа, махнувший на меня рукой после восьмого класса. Программа минимум, по его мнению, мной была выполнена. Аттестат о среднем неполном имелся, а дальше государство давало широчайшие возможности: от армии до средне и высше-технического.
Людмила Давыдовна почему-то спросила меня, как я себя чувствую и не болит ли у меня голова.
Я сказал не болит, но чешется. Математичка удивилась.
– Ты это о чём, Шелест?
– Ну вы же интересуетесь моим самочувствием. Шрам на затылке очень чешется. Сильно я головой стукнулся, – сказал я со зловещей хрипотцой в голосе, обведя класс недобрым взглядом и улыбнулся. Класс заржал.
– Ой, Шелест, – махнула на меня рукой Людмила Давыдовна, добрейшей души человек. – Иди тогда к доске. Заодно там и почешешь затылок. Или что ни будь другое. Напомнишь нам, что такое интеграл и с чем его едят.
Класс захихикал, но по-дружески, жалеючи.
«Хорошо, что в больнице имелись свои учебники», – с благодарностью подумал я.
– Интегра-а-ал… Честно говоря, не особо помню, – сознался я.
– Ну…Формулу Ньютона-Лейбница помнишь?
– Вроде помню.
– Пиши…
Я написал.
– И что это значит?
– Это предел сумм… – пробубнил я, и почесал затылок.
Класс «грохнул», а я продолжил:
– Принцип Кавальери формулируется так: если прямые некоторого пуча прямых пересекают две фигуры по отрезкам равной длины, площади фигур равны. А итоговую формулу уже вывели Лейбниц и Ньютон.
– Откуда же они её вывели, бедненькую.
– Из средневековья, – пошутил я.
Людмила Давыдовна прикрыла ладонью губы и тихо засмеялась.
– Ладно, Шелест, садись. Хоть это помнишь. В принципе, ответ на четвёрку. А у нас сейчас логарифмы, – сказала она, повысив голос и постукивая указкой по передней парте.
– Вот оно мне надо? – Спросил я неизвестно кого, садясь за парту.
– Ну ты, Мишка, и прикалываешься сегодня, – прошептал Костик, искоса поглядывая на математичку. Указка у неё была длинной.
– Еле выкрутился, – прошептал я.
– Ни фига себе, еле выкрутился… Да у Давыдовны четвертак получить… когда она вот так вызывает по прошлым темам… Максимум трояк.
Людмила Давыдовна Пляс, стала учить нас только в девятом, после «слития» трёх восьмых классов в два девятых, а у «б» класса она вела уже давно.
На истории я загрустил. Никогда не любил ту историю. Эли эту? Когда историчка, слишком полная и не очень опрятная женщина начала читать нам из учебника о буржуазной революции в Японии, я поскучнел.
– Ты, Мишка, какой-то, точно стукнутый, – прошептал Швед. – Нормально всё?
– Нормально, Костик. Что-то устал учиться. Скорей бы физра.
– Тебе же ещё нельзя, после ангины. Я знаю, сам лежал.
– Да и пофиг, – отмахнулся я.
– Сердце посадишь, – прошептал Костик, рисуя жигуль последней модели.
«Он стал врачом-хирургом, и мы недавно виделись с ним. Совсем недавно», – подумал я. – И вот он сидит со мной за одной партой.
Я потрогал его пальцем.
– Чо? – Спросил он, не отрывая взгляд от рисунка. Он здоровски рисовал машинки. И не только жигули, но и иностранные. Получалось, как на фантиках от жевачки. У меня на обложке дневника была нарисованная им тачка, какой-то фантастической модели.
– Да так…
