Михаил Васильевич Шелест "Князь Рязанский"

Мы обнялись. Он заглянул мне в глаза. Перекрестил двуперстно, передал мне флягу и бересту, распаренную над кипящим горшком.

– С Богом. Не посрами имя мое, Мишаня.

Я прочитал заклятие и сделал глоток из фляги.

* * *

Яркое солнце ударило в глаза, а уличный шум и гам в уши. Я сразу присел, под весом в несколько пудов. Пятнадцатилетнее тело, не было готово к таким перегрузкам.

Я стоял на улице перед воротами двора ведуна, отправившего Михаила в «иной мир», с флягой в одной руке и берестой, в другой. Сумки и оружие были при мне. Одежда сидела справно. Нигде не давила. Я уложил бересту и флягу в мошну. Потом, поставив сумки на землю и сбросив лямки, я забарабанил кулаком в ворота.

– Открывай, – закричал я юношеским тенором.

– Кого несёт опять!? – Послышался голос из-за ворот. Ведун был попутно и лекарем, посему, двор имел небедный.

– Сын боярский Михаил. Отворяй, собака.

– Ох, лышенько, – забормотали за забором, и ворота, скрипнув, отворились.

Я с трудом втянул сумки во двор, сказал: «Покарауль добро княжеское», и поднявшись на крыльцо, вошёл в клеть. Там на широкой, покрытой тюфяком, скамье у окна сидел дедок с бородой до колен, конец которой был заплетен в три косицы, а его седые волосы на лбу были прибраны красной ленточкой.

– Чего вернулся? Дороги не будет.

– Я не вернулся, а обернулся, – сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. – Встречай странника, отче.

– Та не уж-то уже? Вернулся?

Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал и засеменил босыми ногами вокруг меня. Потом остановился передо мной и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.

– Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид – тот же, но внутри…

– Пять десятков лет там прожил, отче.

– Ох, – вскрикнул Старец и, вернувшись к скамье, присел. – Ничего не говори мне, про то место, не рассказывай. Свят, свят, свят, – сказал он, и опять несколько раз перекрестился.

Я со смехом сказал:

– Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься,

– Никто ещё не возвращался. Хоть наш там мир?

– Наш, отче, не испоганил я душу.

– Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или…?

– Поблагодарить пришёл, – сказал я и достал из мошны рубль. – Возьми, не побрезгуй. Когда давал зелье, не стал брать. Сейчас возьми. Набрался я там уму-разуму, остыл. Стал жизнь ценить. Я там один в лесу, все эти годы жил. Молился.

– То-то у тебя глаз глубокий стал, как бездонный колодезь. Спаси Бог, – сказал он беря у меня из рук серебряный стержень.

– Я попросить тебя хотел. Оставлю я у тебя свои сумы. Не дотащу всё до хором своих. Пришлю людишек с подводой, або сам приеду.

– Чо за сумы?

– Да вон, у ворот стоят, – показал я сквозь раскрытую дверь.

Старик выглянул в дверной проём, и еле внятно забормотал:

– Уволь, боярич, я дам тебе подводу. Не хочу брать грех на душу. Не искушай. Не оставляй мешки. Страшные они.

– Хорошо, отче. Давай подводу, и поеду я.

– Выпей квасу, пока я укажу сынам. Вон жбан с квасом, – показал он на стоящую в углу на колоде деревянную кадку, – а вон ковш – показал он на стол.

Старик выбежал во двор, и я услышал его покрикивания на сыновей. Я сидел и осматривал комнату. Прямо напротив входа была открытая дверь в сени, далее виднелась тяжёлая низкая дверь, ведущая в избу, догадался я.

– Зажиточно живет лекарь, – подумал я, и набрал квасу. Квас был кислый. Едва отпив его, я почувствовал, как вспучило живот.

– Всё, езжай с Богом, – сказал зашедши ведун.

– Бывай, – сказал я, выходя на двор.

Во дворе стояла запряженная телега с моими сумками.

– Куда везти, боярин? – Спросил возница, дождавшись, пока я залезу в телегу, и тронув её с места.

– На подворье боярина Патрикеева. Знаешь?

– Как не знать воеводу нашего? Но, пошла! – Резко крикнул он. Подвода сильно дёрнувшись, выехала из ворот и ухнула одним колесом в лужу, вспугнув гусей. Я едва успел поднять ноги.

Возница щёлкнул кнутом, и повозка вырвалась из густой грязи, брызнув с колёс коричневым фейерверком, потом бодро развернулась направо, и покатила по улице.

Москва пятнадцатого века умещалась вся, вместе с княжескими постройками, в треугольнике двух рек, в месте слияния Неглинной в Москву-реку. Мы ехали между домов, тянущихся вдоль берега Неглинной и крепостным валом с порушенным частоколом. То там, то тут виднелись следы пожарищ. Многие дома были собраны из обугленных и чистых брёвен вперемежку. Домишки маленькие. Дворы и хозяйства небольшие.

Мы доехали до моста и повернули налево, выезжая на дорогу, ведущую через ворота за городской вал, и вливаясь в общий поток людей и повозок. Впереди, у ворот, я увидел парня моих лет, также неплохо одетого, и шарящего взглядом по толпе. По описанию Отца Михаила я узнал «своего» друга и соперника Петьку, сына Тверского боярина Бороздина. Петька, увидев меня, едущего на подводе, заорал:

– Михась, ты чо на подводе? Я тебя жду, жду. Нам же ещё к Ивану Василичу. Опоздаем, быть битыми.

– Не посмеют, – буркнул я, спрыгивая в грязь между двух луж. – Мы с тобой дети боярские, вои. Да и не служим князю московскому. Война закончена. Домой скоро.

– Ага, нашему воеводе отдадут, а он по «отечески» шкуру спустит. Нам батьки слушаться его велели.

– Не боися. Успеем. Щас сумы в свою клетушку отнесу и пойдём к Ивану.

– А что в сумах? Где взял?

– Батька прислал из дома денег немного и одежонку. Вон пищаль какую литвинскую мне подарил.

– Накой она тебе? Конному не сподручно с такой дурой управляться. – Но глаза его завистливо заблестели. – Даш стрельнуть? – С ударением на последнем слоге спросил Петька.

– Дам, если поможешь сумы затянуть, – буркнул я, зная от Деда Михаила, что Петька с самого утра этого дня мучил его, дразня «жинихом» без невесты, зная моё отношение к предстоящему завтра венчанию.

Михаил ещё раньше, когда они только встретились тут в Московии, рассказал Петьке, про свои чувства к Марии. С тех пор жалел о том неоднократно. Лупил Петьку нещадно, но тот своё издевательство не прекращал.

По словам Деда Михаила, он задумывал втихаря убить Князя Ивана в пылу сражений вокруг устюжской крепости, но Ивана так плотно охраняли тверские бояре, что без ущерба самому себе, убить его было нельзя. Потом он сблизился с Иваном. Тому нравился высокий, широкий в кости и крепкий Михаил, который в свои пятнадцать лет уже выглядел настоящим воином, и участвовал в наскоках на крепость со своей сотней.

Иван, в свои двенадцать и выглядел на двенадцать. Низкорослый, тонкокостный, стройный, как девчонка, он даже не пытался проявить себя в сражении, а сидел в шатре, окружённый охраной.

После небольшого ранения в правую руку, Михаил отвёл свою сотню в лагерь княжича и вошел в охрану Ивана. Кокшенгу взяли без него. Все бояре, окружавшие Ивана, бросились в крепость, и был момент, когда Михаил мог бы исполнить свой злой умысел, но к тому времени, он близко сошёлся с Иваном и на злодейство не решился.

Иван не был вредным. Он искренне восхищался Михаилом, заглядывая ему в глаза расспрашивал о сражениях, и у того не поднялась рука на своего «друга». Эти двойственные чувства и направили его ноги к волхву за отравным зельем.

Сейчас от своей любви Михаил, благодаря мне, «избавился». Я дышал абсолютно ровно в сторону всех девиц этого мира. Хотя женоненавистником я не был, но жизнь меня научила, что любая женщина, это для мужика только проблема. Для себя я решил давно, что женщины – это цветы. Хочешь себе в дом цветок, – бери, холь, лелей и радуйся, но не ожидай ничего взамен.

Мы шли рядом с телегой по обе её стороны, и Петька опять заныл про «жениха» и «невесту».

– Слушай, Петух, я тебе говорил, что убью тебя?

– Говорил. Много раз.

– И ты мне не веришь?

– Не а, – захихикал он.

– А ты думаешь, зачем мне батька пищать прислал? Стрельну тебя, а потом скажу, что ты сам, по дури своей… При заряжании порох иногда сам взрывается, если его шомполом сильно пыжевать. Вот шомполом я тебя и стрельну. Прямо в глаз. Если не отстанешь. И запомни… Мария – жёнка князя Московского. Это решено, и никому не изменить. Мне чужая жёнка не нать. Других вон сколько ходит, – махнул я рукой. Батька мне присватал дочку боярина Тишина. Знаешь такую?

– Слышал… Красивая, бают.

– А слышал, что после венчания, Великий князь Василий берет Ивана своим соправителем? И вотчину ему уже выделил – Переяславль-Залесский. Иван зовет меня к себе боярином. Вот… Думаю, пока.

– Ну, ты?

– Вот тебе и «ну ты». Мне Иван предложил его дружкой быть на венчании. Потому и ждут меня там. А ты, где будешь? На площади перед церквой стоять? Либо в хороводе ходить? Тебе дружить со мной надо, тогда, может и за тебя я слово молвлю Ивану.

– Мы, бояре Тверские…

– Безземельные, – добавил я, усмехнувшись.

Тем временем мы подъехали к подворью боярина Патрикеева, московского воеводы и давнего друга отца Михаила.

– Помоги мне сумы донести, – приказал я Петьке и взял «лёгкую» сумку. Тот сначала взъерепенился, но глянув в мои глаза, потянул лямку.

– Там камни, чоли? – Он попытался открыть сумку, но наткнувшись на княжеские сургучные печати, отдёрнул руку.

– Свинец к пищали и порох.

Мы кое как сняли сумки с телеги, и застучали в свежеструганные ворота.

– Отворяй!

– Кто стучит?

– Михаил, сын боярина Телятевского.

Открылось небольшое оконце, и в него выглянул привратник.

– А, Михаил? Заходь, – сказал он, открывая небольшую дверцу в воротах. – Тут тебя людишки князя Ивана спрашивали.

– Знаю. Вещи токма положу и уйду. Не запирай на засов.

– Не положено, – сказал привратник, закрыл дверь и, с помощью напарника, задвинул дубовый засов, перекрывавший ворота во всю их ширину. – И ты тут, Пётр? Здрав будь.

– И ты будь здрав, Никита.

С трудом взобравшись на высокое крыльцо подклети, мы втащили мешки в мою горницу, и сунули вместе с пищалью под лавку.

– Пошли, – сказал я Петру.

Через некоторое время мы уже стояли у ворот двора Великого Князя Московского.

– Что надо? – Спросил привратник.

– По велению князя Ивана Васильевича, Боярский сын Михаил Телятевский прибыл ко двору.

– Проходи, а это кто с тобой?

– Боярский сын Пётр Бороздин, – сказал Петька.

– Не велено, – коротко бросил привратник, и затворил перед Петром ворота. –Пройди в привратную службу, – показал он мне копьём слева от меня в одноэтажное строение.

Войдя в длинное помещение типа казармы, с галдящими без дела стражниками, я снова доложился дежурному.

– А! Уже искать послали гонца. Кузьма, – крикнул он, – проводи до палат князя Ивана.

Мы вышли во двор и пошли вдоль казармы, к стоящему терему. Дальше меня передавали от одного стражника – другому, пока не довели до княжеских палат, у которых стояли два громадных копейщика. Когда один из них докладывал о моём прибытии, он заглядывал в дверь, едва не склонившись в поясе, хотя я в дверь вошёл, чуть склонив голову.

– Здрав будь, Великий Князь.

– И ты будь здоров, Михаил, – сказал Иван. – Не рано ты меня величаешь?

– Так слух ходит, что батюшка твой Василий в соправители тебя берёт.

– Кто так говорит? – Хмуро спросил Иван.

– А разве не так?

– Так, да не так. Не дано то знать людишкам пока. Не объявлено указом княжеским. Только мне он вчерась сказал, в вечеру. А ты, как смог узнать?

Я лихорадочно перебирал варианты. Упав на колени, и склонив голову, произнёс слышанную ранее в фильмах фразу: