– Хорошо. Отбил девку, – отвлёк его Костя. – Сели в электричку. До платформы «Рижская» – одна остановка. Где ж вы шарахались до утра?
– Какая на фиг «Рижская»? – распалился Кузьма. – Драпанули мы с ней, как кот с кошарой драные. Я – так неохотно, конечно. Мне-то чего бояться? Я и так пуганый. Это меня пусть боятся! Вот! А она тянет за руку. Откуда энергии столько у девки? Бежим куда-то, конец платформы, через пути скачем, дыра в бетонном заборе, какое-то депо. Рабочие во-от с такими гаечными ключами, я бы не поверил, если б сам не увидел! Откуда только гайки такие берутся? И к каким бигудям прикручиваются? Провожают нас глазами, а сами левые руки в карманы штанов позасовывали. Заелозили, точилово зевачное. Оно и понятно – юбка на Дуське совсем вверх съехала, весь срам наружу. А я её ещё и за попу подпихиваю, через очередной забор перемахиваем. Короче, забрались мы на какую-то платформу, вскочили в неизвестную электричку. Странная какая-то была электричка…
– Что ж в ней было странного? – уточнил Костя.
– Я сам не понял. Вроде в тамбуре стоим, а сцепки нету ни слева, ни справа. В обе стороны – раздвижные двери и лавки с пассажирами. Выходит, посреди вагона стоим, словно не электричка, а трёхдверный «Икарус». Первый раз в жизни такое увидел.
– Понятно, – просёк я, – то был экзотический состав ЭР-22[13 - Электропоезд выпускался Рижским вагоностроительным заводом с 1964 по 1967 год специально для интенсивного Московского пригородного узла. Всего было изготовлено 66 восьмивагонных составов с шестью дверями в каждом вагоне.]. Электричка с трёхтамбурными вагонами.
– Вот-вот, – подтвердил Кузьма, – стоим в этом трёхтамбуре, дышим тяжело. А она рукой шею мою обвила и прижалась всеми своими косточками и сосо?чками…
Тут Кузьма прервал рассказ и вперился в трещину на потолке. На его простодушном лице бесхитростно отразилось повторное переживание давешнего момента. Мы с Костей допивали остывший чай и помалкивали.
– Понимаете, братаны, – медленно продолжил Кузьма, – вот были у меня и девки, и любовь была… Считал, что учёный, в курса?х обо всём давно. А тут размяк, стаял. Ощутил себя, словно в купели какой волшебной. Кайф по телу разлился… такой и оргазму не по зубам. В каждой клеточке нега вырабатывается. И всё без суеты. Не надо шевелиться, незачем елозить. У меня дыхание перехватило, только и думаю, чтобы не кончалось всё это как можно дольше. Чтобы не вломился кто в тамбур, не спугнул момент. Так до какого-то Нахабино и доехали. Конечная оказалась. Сраная. На платформе одни жидрики[14 - Воробьи.] в лужах купаются. Ну и ошивается наряд. От безделья приняли нас менты. Тёпленькими.
– За что? – не удержался Костя.
– А за что по осени у деревьев листья облетают?
– Вопрос риторический, – перевёл я.
– Приволокли в линейное отделение милиции. Стали дело шить. Дусе – за проституцию, ведь её род занятий у неё на лбу отпечатан буквицей из газеты «Правда». Не отвертишься. А мне, ясен чурбан – за сутенёрство. Допытывались, кому привёз девку по вызову в их образцовый социалистический рабочий посёлок? Повезло, что Дусин паспорт при ней был. Мой-то всегда при мне…
Тут Кузьма припомнил пикантную подробность и заранее усмехнулся.
– Ха! Только паспорт этот Дуськин – кровью измазан. Начальник страницы аккуратно разлепляет, а сам Дусю холодными зенками сверлит. Что же это у вас, гражданка Распердяева, документик-то в крови весь? Надо бы на экспертизу его отправить, а?
– Как-как? – прыснул я. – Распердяева?
– Ну да, Евдокия Распердяева, – подтвердил Кузьма. – Я в паспорте сам видел.
– Весьма достойно, – пожал Костя плечами.
– А Дуська-то не лыком шита: месячными запачкала, отвечает. В такие переделки попадала, говорит, что паспорт приходилось в трусы прятать. На полном серьёзе сказала, ни полухмылочки на роже её нахальной, братаны, не вру! Скривился капитан, уже за самый кончик паспорт придерживает. Интерес на ходу теряет.
– Знаем мы уже, откуда кровища, – сболтнул я.
– Да ладно?
– Дуся Распердяева всё нам выдала, как на духу.
– Во как! Я тут, понимаешь, на курорт её тащить собрался. А подноготную она вам выкладывает.
– Не серчай, старик, в квартире прописывать – это не по крыма?м таскать. Тут ответственность иная, – замирился с ним Костя.
Кузьма пожал плечами.
– Пусть так. Мне, если честно, плевать.
Тут Кузьма протолкнул ногтём мизинца толику чебурека, застрявшую вчера в зубах.
– Отпустили? – напомнил я о том, что клубок приключенческого триллера до конца не размотан.
– Отпустили, – кивнул Кузьма. – За добровольное пожертвование. Да и то не сразу. Нам бы на волю, на свежий воздух, в кустики по делам маленьким. Я ему: у вас, гражданин начальник, ни единой улики против нас нету, одни гольные фантазии. А он всё твердит: первая электричка только в четыре утра пойдёт. Куда ж вы, молодые люди, так торопитесь?
– Понятно, – подытожил я, – от платформ Ленинградского вокзала вы просочились на Каланчёвку и запрыгнули в электричку Рижского направления.
– Верно. Обратно нас электричка доставила на Рижский вокзал. Оттуда уж пешком дошли. Места знакомые. Ладно, братва, заболтался я с вами. Пора по билеты выдвигаться, а оттуда на Варшавку. Вдруг пофартит сегодня.
– Тогда сдашь билеты и поедешь на машине?
– А то! Тогда мне уже никакие билеты в мире будут не нужны. Сам себе хозяин. Куда хочу, туда верчу.
Я засомневался, что билеты в Крым так прямо сидят и ждут, когда Кузьма сподобится прийти за ними в кассу. Но, ни на йоту не вникая в вопрос, Кузьма попросту переплатил спекулянту за два купейных места на 31-й скорый Москва – Симферополь. Лёгкость его существования не вписывалась в парадигму нашей с Костей печали. Мы грустили. И не потому, что ни капельки не могли себе позволить. Мы ощущали, что с Кузьмой не той крови. И (между нами), слава богу!
На следующий день, провалявшись в постели до полудня, Костины соседи убыли на Курский вокзал, а мы с ним заговорщицки переглянулись, словно два подростка-проказника, завладевших ключами от дедушкиного горбатого запорожца.
Глава 3. Божья коробка
Перевели взгляд на стол. Там на замурзанной, порезанной ножом клеёнке стояла потёртая, примятая жизнью коробка из-под польских дамских шлёпанцев «Рылько» сорокового размера. Мы с Костей подумали об одном и том же. А именно: вот так выглядит настоящий божий дар!
Внутри были пачки грязных засаленных двадцатипятирублёвок, перевязанные обыкновенной бумажной бечёвкой. От них разносился по кухне подприлавочный амбре, аккурат как в рыбной секции Центрального рынка. Я представил их – все эти берши, лини, язи, жерехи и сазаны?. Разве так выглядит богатство?
– Почему только четвертаки? – не понял Костя.
– Ты забыл Павловскую реформу? – удивился я.
– Так то? ведь более двух лет назад…
– А сколько они, по-твоему, копили? Тут наверняка есть серии купюр из шестидесятых годов, которые Госбанк давно вычеркнул из реестра наличных, находящихся в обороте, – распалялся я. – Мало ли, где они утрачены? Пожар, потоп… А может кто туалет себе оклеил…
– Скажешь тоже, – улыбнулся Костя.
– Или на Мосфильме застряли в качестве реквизита.
– Весь реквизит на Мосфильме давно уже про?пит.
– Твоя правда, – рассмеялся я.
– А бутылки сданы во вторсырьё. И про?питы повторно.
– Во вторсырье они сворованы ночным сторожем и заново сданы на следующее утро.
– И про?питы повторно, – настойчиво твердил своё Костя. – Повторно пить не запретишь!
– Повторно жить не запретишь! – поправил я.
– Вот Кузьма повторно свою коробочку и оприходует, – Костины желваки пошли ходуном. – Но сперва мы. Ибо будем полными идиотами, если не прокрутим эти деньги, пока он в отъезде.
– На трикотаже не шибко прокрутишь, спрос не сиюминутный, – попытался возразить я.
Но у Кости уже был готов план. Вероятно, ещё с ночи. А скорее всего, давным-давно. Он мечтал о кредите, как о финансовом инструменте. Но босякам кредитов не давали. Раздавали только оплеухи. Босяки зарабатывали свои подъёмные сами. Костин знакомый банкир однажды проговорился, что кредит – это событие в жизни таких проходимцев, как мы с Костей. И вот нам выпал редкий шанс выйти на поле и вступить в игру в старшей лиге.
– На фиг трикотаж, – сказал Костя через пару минут. – Завтра выезжаем в шесть утра.
– Куда?
– Недалеко. Увидишь.
Хмурым утром, когда дождь барабанил сломанными пальцами по гнилому карнизу и раскованно плевался в стекло, Костя сунул коробку из-под женских шлёпанцев в походный рюкзак. Законопатил себя в ветровку, стянувши кромку капюшона вокруг лица так, что остались только глаза и нос. Защёлкнул дверь квартиры. Мы встретились на площадке нашего этажа и прошмыгнули в арку на проспект. Напротив нас притормозил голубой газон с обшарпанным кунгом, отворилась тёплая уютная кабина.
Покрытый кепкой усатый шофёр был хмур и сосредоточен. Щётки скрипели по лобовому стеклу, кабина подпрыгивала на жёстких рессорах. Дышали мы какой-то сложносочинённой парфюмерной смесью «Примы», минерального масла, семьдесят шестого бензина, подгоревших контактов реле, нагретой резины и засаленной колоды карт, которая слиплась и мирно дремала в кармашке на торпеде.
В столь ранний час разговор не клеился. Грузовик просачивался в сторону Останкино через Мурманский проезд. Впереди маячил безнадёжный силуэт медлительного специализированного автомобиля. Объехать никакой возможности, полоса одна. Вечно эти бетономешалки мешаются со своим бетоном.
Так и плелись до самого Огородного проезда. Миновали хладокомбинат № 9 и пристроились в хвост обездвиженной очереди из разномастных грузовичков и фургонов. Я осмотрелся.
Останкино. Мясоперерабатывающий комбинат. Арка в красном кирпичном здании сталинско-бериевской производственной архитектуры. Суета. Я остался в кабине с водилой. Костя побежал покорять лестницы и обивать пороги. Вернулся минут через сорок. Расстроенный.
– Облом с сосисками. Мне только и сделали, что рассмеялись в лицо. У них тут своя мафия, кто уполномочен сосисочки за ворота предприятия вывозить.
– Что будем делать? – растерялся я.
– А делать нечего. Затаримся пельменями. Пойду накладные оформлять.
Бюрократический процесс занял не менее двух часов. У водилы кончилась «Прима», и он пошёл стрелять чинарики у коллег по транспортному цеху, подолгу цепляясь языком.
От нечего делать и долгого ожидания я закемарил. Очнулся от того, что грузовик тронулся. Костя махнул рукой, указав, к какому пандусу подгонять машину.
Суровые грузчики буднично завалили кунг коробками с пельменями. Знаете, красненькие такие, по полкило. Костя расписался в накладной, и мы отвалили.
– Невезука! – пожаловался Костя, когда выруливали обратно на проспект Мира. – Пельмени – товар неудобный. У нас же не рефрижератор! На улице какой-никакой, а плюс. Мало того, что сосисок не дали, так у них ещё и сухого льда нет. Офигеть! Езжай, говорят, за забор, на соседний хладокомбинат – там его завались. Ага! Только ещё пару часов тратить на это – непозволительная роскошь.
Я пребывал в шоке от такого количества пельменей. Столько нам не съесть! Размах Костиных планов парализовал мою волю.
Встали у пешеходной аллейки к поликлинике железнодорожников. Это во дворах, недалеко от Комсомольской площади. Костя заявил, что знако?м тут с участковым. Классный парень. Если что, отмажет. Разложили хлипкий столик. Построили пирамидку из коробок с пельменями. На одной из них намалевали химическим карандашом цену. Облачились поверх курток в огромные белые халаты и даже нацепили на шапки что-то типа банданы. Костя махнул рукой в сторону поликлиники. Я понял, что халаты оттуда. Видно было, что человек готовился.
Шёл двенадцатый час. Моросил дождь. Шныряли редкие хмурые личности обоих полов, прятались под измученными зонтами. За первый час торговли была продана единственная коробка пельменей. Водила дымил в кабине грузовика. Мы с Костей зря мокли под дождём. Призрак капитализма никак не мог договориться с призраком коммунизма, чтобы у двух комсомольцев заработал нехитрый бизнес. Страна стояла на распутье. И мы дежурили вместе с ней.
Молитвенное столпостояние разрешилось новой идеей – выдвинуться из дворов в переулок.
– А как же менты?
– Разберёмся как-нибудь, – буркнул Костя, понадеявшись на Парткомыча. Ясно было, что в данный момент его беспокоила более актуальная проблема.
Передислокация пришпорила наши дела, и те пошли ровно на порядок живее: за вновь миновавший час мы реализовали десять пачек. В час дня гастроном через дорогу закрылся на обед, а труженики окружающих предприятий, наоборот, на обед прервались. И уличная торговля понесла галопом – мы распродали всё, что громоздилось на столике и даже трижды открывали кунг, чтобы пополнить экспозицию. Проданные пачки уже никто не считал. Мы выкатили грудные клетки колесом, корча из себя матёрых ларёчников. Однако в четырнадцать часов отобедавшие труженики приступили к работе, гастроном открылся, и ручеёк наших покупателей иссяк.
Улучив минуту, я метнулся через улицу. Вернулся унылым.
– Костя, там лежат такие же пельмени, и они дешевле.
– Блин. Откуда они тут?
Выругавшись, Костя пошёл будить водилу.
На свой страх и риск мы выбрались из глуши переулков и встали прямо на проспекте у троллейбусной остановки. В принципе – место довольно малолюдное, вдалеке от перекрёстков и пешеходных переходов. Костя всё ещё опасался патруля. Разрешения на торговлю у нас, естественно, не было, да и взять его было неоткуда.
Подвалил троллейбус. Из него, помогая друг другу, выбрались три старушки.
– Пельмешков не хотите? – зазывает Костя.
– Да куда уж нам с нашей пенсией? – отозвались увядшие подружки. – У нас и зубов-то уже нет.
А сами смотрят на пельмени с такой драматической печалью, что незлое Костино сердце не выдержало. Взял со стола три пачки, раздал им.
– На здоровье, бабушки. Не беспокойтесь. У нас ещё много!
Из следующего троллейбуса выпрыгнул здоровенный детина в варёнке.
– О! Ни фига-се! Пельмени… – порылся в карманах, посерел и спрашивает: – Чуваки, вы вечером тут ещё стоять будете? Чё-то я без денег совсем.
И так оно всё закрутилось, что мы стои?м-стои?м, время идёт-идёт… Вроде что-то и продаётся, но ясности нет: то ли мы торгуем, то ли перетаптывается передвижная выставка изделий Останкинского мясокомбината. Плавно наступали затяжные сумерки, и нам стало окончательно ясно, что в первоначальный план закрались громадные изъяны. Костя опять посетовал по поводу уплывших из рук сосисок.
– На них и спрос выше, и хранить их проще. Ведь сосиски охлаждённые, а не замороженные.
– Хорошо, хоть моросить перестало, – пресёк я его занудство, так как необходимо было срочно что-то решать.
Костя внимательно посмотрел на меня. Сплюнул (чего с ним никогда не случалось) и пошёл будить водилу.
Шофёр пыхнул «Примой», что прикупил в давешнем гастрономе напротив, выругался и заявил, что только под нашу ответственность. Мы набрались неслыханной наглости. Впёрлись своим «газоном» на тротуар у самого выхода из метро «Проспект Мира» – радиальная. Костя заверил водилу, что всё будет хорошо. Но сам не был в этом уверен.
Время было идеальным – час пик. И народ хлынул. Мы едва успевали отсчитывать сдачу. Очередь клубилась, дымилась и извивалась за здание метро в сторону Олимпийского спорткомплекса, и конец её терялся из виду. Голодный, возвращающийся домой с работы, трудовой люд брал по две пачки, ревниво испепеляя взглядом тех, кто замахивался на три.
– Не переживай, всем хватит, – ворчал водила, добровольно впрягшийся в процесс. Завидев, что мы не справляемся, он распахнул кунг и подтягивал оттуда пачки с пельменями, передовая линия которых отступала всё глубже и глубже в кузов.
К половине восьмого вечера очередь стабилизировалась, но расслабляться было по-прежнему некогда – покупатели протягивали засаленные разноцветные рублики и требовали внимания. К половине девятого очередь рассосалась, но торговля всё ещё шла довольно бойко. Одна пышная дама решила поскандалить. Потрясла коробку с пельменями.
– А чёй-то они у вас не гремят?
Мы переглянулись. Плюсовая температура давала о себе знать. Пельмени бессовестно слиплись.
– Да и вес какой-то не такой, – взвесила дама коробку на ладони.
– Не нравится, не берите, – огрызнулся шоферюга, – вас не заставляют.
