– Ничего не делать, наблюдать, – заорал он. – Если что, сразу стрелять! И немедленно доложите!
– Есть! – ответили на той стороне.
В течение ближайших минут такие же известия пришли еще от одиннадцати действующих постов. А когда звонки прекратились и в помещении воцарилась тишина, лейтенант задал вопрос, который мучил всех присутствующих в подземном штабе.
– Товарищ генерал, что могло остановить тварей, которых даже пули не останавливают?
– Не знаю, – честно ответил генерал и, опустив руку в нагрудный карман кителя, достал портсигар. – Может, бог из машины…
«То ли еще будет!» – с грустью подумал он и нервно закурил.
В это время куб, стоящий за спинами офицеров, перестал мерцать умиротворенным зеленым светом и, покрывшись холодным инеем, стал однотонно-черным.
* * *
Звуки… Звуки? Звуки!
Лежа на спине, Закурдаев положил грязную ладонь на глаза, прикрывшись от безжалостно-палящего солнца, и задумался. Плеск воды о плот, поскрипывание крепко сжатых бревен и пенопласта да ранний Velvet Underground в шальной голове. И… все! Ни дуновения ветра, ни стонов кровососов, ни писка, ни смеха. Рай на земле, да и только! Рай ада. Позади Большой Каменный мост, слева, наверное, уже руины Воспитательного Дома, Котельническая набережная, справа – чудом уцелевшие стены Кремля. Интересно, что там за ними? Какие твари на этот раз примеряют шапку Мономаха и бьют в Царь-колокол? Впереди перекошенный шпиль Универа, а чуть ближе – Храм Христа-Спасителя.
«Интересно получается – в столице полжизни, а у Храма не бывал никогда»…
Закурдай приоткрыл глаза, покосился налево-направо: ничего, кроме серых облупленных стен набережной. Кое-где – граффити из прошлого.
Звуки. Их отсутствие немного напрягало бывшего банкира Закурдаева, но в большей степени радовало. За последние три дня он убил семерых – это больше, чем за последние двадцать лет, куда больше. И куда проще, чем «заказывать» конкурента. Закурдай вспомнил, что сегодня – 19 июля, день Москвы-реки, большой когда-то праздник. Символично, что именно в этот день он, бывший столичный банкир Павел Иванович Закурдаев, инвестор Воронежской областной типографии и Нижегородского яхт-клуба, владелец еще кучи всякого хлама по всей стране, гроза «хамовнических» и «люберецких», покидает опостылевшую столицу. На самодельном плоту, со скарбом и обрезом, в сапогах, стянутых с какого-то военного, упавшего с крыши торгового центра «Атриум», в его же зеленой кепке, в джинсах, снятых с манекена в ГУМе, плывет он по течению вон из проклятой Москвы, к лучшим другим берегам.
На секунду Закурдаеву показалось, что справа на набережной что-то рыкнуло. Показалось! Затем и слева что-то как будто щелкнуло, еще раз, уже громче. Зашипело, зашуршало, но не громко. Справа будто мотор завелся – но какие здесь моторы?! Здесь, в логове апокалипсиса, столице России?!
Закурдаев присел, присмотрелся; слепящее солнце и высокие берега набережной не давали ему рассмотреть, что там за движение вдоль кремлевской стены. Вот уже и напротив стены звуки усилились – будто тысячи тихих веников метут по разрушенному асфальту. Нет, уже не тихих, уже не веников, уже…
Справа к одному мотору присоединились звуки других двигателей, лязг заполнил весь мозг и… Все стихло! Закурдаев поднялся, схватил обрез и, ничего не понимая, заорал что есть мочи:
– Суки, где вы? Я слышу вас!
Ему почудились голоса, затем слева что-то грохнуло и последнее, что в своей замечательной жизни увидел бывший банкир Закурдаев, был огромный серый камень, летящий прямо в него с Котельнической набережной.
* * *
Алексей Древесный молча смотрел в потолок БТР. В боевой машине вместе с ним находились шестеро бойцов, не считая водителя. Лейтенант никак не мог взять в толк, почему после смерти своего командира, которого так ненавидел, он, получив его пост, сам от него отказался. Не мог понять он и командующего: как на такое важное задание старшим отправили его!? Он ведь мог послать в Воронеж кого угодно, после расстрела дежурного любой бы поехал, а назначили его, да еще и взрывчатку на руку прицепили…
Алексей потер левую руку возле запястья. Подрывной комплекс «барракуда» плотно облегал левое предплечье лейтенанта. 800 граммов адской взрывчатки, расположенной внутри хитрого устройства. Бомба, которой лейтенант мог управлять при помощи своих биоэлектрических импульсов. Оружие, которое в случае смерти «носителя», взорвет целый квартал.
– Товарищ лейтенант, не жмет игрушка? – как будто читая мысли Древесного, спросил один из бойцов.
Лейтенант поднял вверх голову и увидел детское выражение лица младшего сержанта, находящегося в кресле боевого автоматического модуля.
– Забыл представиться, сержант Олег Конев.
– Древесный, Алексей Древесный, – спокойно ответил лейтенант.
– Я про эту штуку поинтересоваться хотел. Она вас не раздражает? Не трет там чего? А то мало ли… Вдруг бабахнет!
– Да нет, не трет она, а в чем вопрос, сержант?
– Давно интересуюсь нашим оружием… Вот, думал, что «барракуда» не выжила после Давления, а это ведь одно из лучших изобретений двадцатых годов! Командира в плен взять нельзя. Живым, по крайней мере. Соответственно, и к врагу она попасть не сможет… Хотя, нашим врагам она зачем!?
– К чему клонишь, сержант?
– Я просто интересуюсь, может, вам нехорошо оттого, что она у вас на руке? Она же реагирует на ваше самочувствие, любая нервотрепка – вы взорветесь, и мы взлетим!
– Понятно, – лейтенант ухмыльнулся, – в общем, как бы она не решила, что я переживаю или пытают меня… И не взорвала нас вместе с двумя десятками домов вокруг из-за пустяка.
– Примерно так, – ответил сержант.
– Расслабься, все хорошо. У меня нервы – камень!
Лейтенант вытянул вперед левую руку. Композитный корпус поменял цвет с темно-коричневого на черный. Затем «барракуда» замерла.
– Это еще и рация, солдат. Хорошая рация. На световых батареях, – он опустил руку. – Вот приедем в Воронеж, синхронизируем ту квадратную чертовщину, тогда, может, и домой вернемся… Только почему-то нам дали цистерну солярки только в один конец. И не объяснили, как синхронизировать. Типа, на месте разберетесь!
Древесный посмотрел на сержанта, тот отвернулся.
– А может, Они, – сержант таинственно указал пальцем в небо, – ждут, когда мы найдем и синхронизируем куб, выполним приказ Родины, так сказать, а дальше возьмут и запустят «барракуду», только нас и видели!
– Не дури, сержант! Мы ж свои, нас-то зачем? Своих не бросают!
– Да уж, знаем, проходили как-то…
БТР резко дернулся и остановился.
– Что случилось? – чертыхнулся Древесный.
– Товарищ лейтенант, взгляните на тот берег, – Конев щелкнул несколько раз по кнопкам пульта управления и постучал по дисплею костяшками пальцев.
Картинка стала четче: на том берегу Москвы-реки шевелилась серая масса, как будто там текла другая, еще более полноводная река. Эта река вскоре застыла, превратившись в неподвижную глыбу.
– Увеличь берег, – произнес лейтенант.
Оператор снова щелкнул по клавишам, берег приблизился. Военные увидели сотню исполинов, которые что-то рассматривали в воде.
– Увеличь, – снова отдал приказ лейтенант и через мгновенье заметил плот на Москве-реке. – Увеличь это!
Картинка стала отчетливей: на плоту, прикрыв глаза ладонью, лежал мужик в джинсах, рядом – обрез и рюкзак.
– Не пойму, к какому берегу он ближе, путешественник чертов!
– Он к нам ближе, – заговорил один из бойцов.
– Посередке он, – прокряхтел водитель бэтера.
– Дай общий план, – отдал команду лейтенант. – И скинь вид Хлебникову.
Оператор щелкнул пультом и на картинке снова появились юми. Огромные, косматые, с острыми когтями, они стояли без движения. И как будто смотрели сквозь броню в самые души людей.
– Они что, видят нас? – спросил кто-то.
– Скорее чувствуют, что мы здесь.
– Механик, у нас маскировка в порядке? – уточнил лейтенант.
– Так точно, все хорошо… Главное, не волнуйтесь, – механик покосился на «барракуду».
– Суки, где вы? Я слышу вас! – донесся истошный крик откуда-то с Москвы-реки.
– Мужик на плоту орет, – пояснил Конев. – Какая нелегкая его занесла туда!?
Гиганты зашевелились, к краю набережной шагнул один из исполинов, нагнулся, а еще через секунду огромный камень весом килограмм в двести взмыл в воздух. Он пролетел метров тридцать и попал точно в плот. Мужик издал отчаянный стон и исчез под водой, а обломки пенопласта и бревен продолжили свой путь дальше по течению.
Алексей Древесный снял фуражку, обернулся на пеших военных и замерших вдоль кремлевской стены БТР, тихо прошептал «Аминь» и снова всмотрелся в противоположный берег. Юми, тот самый, что утопил плот минуту назад, так же невозмутимо стоял впереди всех и зловеще разглядывал отряд Древесного.
«Какая на хер разница, чего они ждут», – подумал лейтенант и скомандовал:
– Огонь!
…Когда пулеметы покосили последних юми на том берегу, когда их поджаренное вонючее мясо заслонило грязный асфальт, Древесный залез в бэтер с надписью МОСКВА на борту и, не медля ни секунды, связался с комендантом Кремля Хлебниковым:
– Витя, ты видел это?
– Да, сегодня я видел много странного и страшного, – «связь» кряхтела и скрипела, но слова коменданта звучали отчетливо. – Давай, лейтенант, двигайся, не время обсуждать все это. Как-нибудь встретимся и поговорим, вспомним за кружкой пива про этот ад где-нибудь в новой «Камчатке». Или в «Жигулях»… С богом!
Древесный высунулся из машины и махнул рукой:
– Поехали!
– Куда, товарищ лейтенант?
– На Воронеж, мать вашу!
Глава 1. Без документов и кожи
Лучник тяжело дышал. В его сознании вновь и вновь вспыхивала картина: громадное убегающее чудовище юми с мальчиком на руках, живые шахматы, стонущий Стадион, Гамлет, Алина, мертвый звонарь, снова лохматая спина юми с Антоном на могучих плечах, вскинутый арбалет и застывшая в нем стрела… Лучник не успел за ними, просто не успел. И не выпустил стрелу, боясь попасть в сына. И теперь дико устал. Опустошенность накрыла его с головой.
Серый разрушенный Воронеж, памятник Черняховскому и безлюдная площадь заброшенного железнодорожного вокзала с разветвленными улицами будто издевались над грязным, промокшим и обессилевшим человеком с арбалетом в грязных руках, продолжали играть с ним в прятки, скрывая самое дорогое, что у него осталось, – его сына Антона.
Или уже Аттона?
Человек смахнул капли дождя со лба.
– Герман, меня зовут Герман…
Он сел на мокрый деревянный поддон и стал равнодушно наблюдать за приближающимися к нему людьми. Он даже не помнил, как оказался здесь, на вокзале. Люди приближались. Да не все ли равно, кто они, когда мир снова рушится? Все равно. Группа, состоящая из динамовских пауков и воинов, остатков валькирий и каких-то незнакомцев в лохмотьях, двигалась прямо к нему. Последними шли Гера и Хава. Та самая Гера…
И тот самый «квадратный», как окрестил его Герман при первой встрече на Ликерке. Серийный маньяк, уважающий оружие, любящий выпить, читающий Библию и Стивена Кинга, презирающий рабство, ненавидящий северян и Завала, гребаный сукин сын! С татуировкой на лбу 1+1=1. Ставший лучшим другом за такой короткий срок. Очень короткий срок…
И Гера… Но Лучник им даже не улыбнулся.
От процессии отделился человек с повязкой на глазу.
– Ну что, утомился? – спросил Каган, лидер динамовцев. – Я тебя понимаю, Тарталья, очень хорошо понимаю.
Лучник не ответил.
– Да ты не серчай… Знаю я про твою беду, Хава сказывал, успели мы познакомиться с твоим другом непутевым, – произнес Каган, кивая на «квадратного». – Дайте бедолаге попить что ли, не в себе он…
Дождавшись, когда Лучник опорожнит бутыль с мутной жидкостью, Каган подсел к нему на грязный поддон.
– Тебе надо уходить, Герман. Всем нам надо уходить… Орги ликерошные считают, что ты вместе с семилукскими ходоками пытался переворот устроить на Играх, скорее всего, приговор тебе подписан. Думают, что ты человек Хозяина, видели, как ты что-то сказал ему. Убьют ведь!
Лучник нехотя повернулся к Кагану.
– Да какой он Хозяин? Шурин он мне, актер бывший, роли вторые играл, а то и третьи. Брат жены моей покойной, только вот как звать запамятовал. Влад, точно Влад! Он и Хозяин, не лепится как-то…
– То-то и оно, что Хозяин! – Каган переглянулся с Хавой. – Давление, оно, брат, знаешь что с людьми делает… Не успеешь глазом моргнуть, как друг врагом обернется, сын – зверем, а дочь – убийцей.
Лучник вспомнил Элен-Элениум, убившую свою мать на Ликерке. Каган продолжил:
– Знаешь, как все со стороны выглядело? Так я тебе расскажу. Представь себе: Игры, Стадион, шахматы эти, и вдруг – ходоки приносят мертвого звонаря, начинается хаос, пальба, кровь. И скачок Давления! Ты на ногах, бодр и подтянут, даже воодушевлен, но вместо того, чтобы спасать Птицелова ликерошного и других оргов, бросаешься к умирающему Хозяину, обнимаешь его, шепчешь что-то… А потом предательски бежишь хрен знает куда, оставив друзей на Стадионе дохнуть да объясняться за тебя.
Лучник сморщил лоб, теребя в кармане медальон, снятый с шурина. Или с семилукского деспота?
– Я сына догнать хотел. Всего лишь. Сына, понимаешь, Каган?
– Да все я понимаю, только в толк не возьму, что теперь будет.
– Я хотел догнать сына, – повторил Лучник.
– Нельзя тебе в центре оставаться, пойдем к нам, на Динамо. Опасно тут чертовски – живоглоты буйствуют повсюду. Кстати, если б не Хава, и я бы поверил в твое предательство. Твой большой друг рассказал, чем вы занимались последние сутки, так что, я верю тебе. А вот орги не поверили и выгнали Хаву с Ликерки, без права вернуться назад… Я правильно излагаю?
– Да, все именно так, – подтвердил Хава и подсел к Лучнику. – Сначала убить хотели по закону военного времени, потом отпустили на все четыре стороны. Времени мало у них на раздумья было. Помнишь, я рассказывал тебе свою историю? Даже тогда мне верили, приютили, помощником начальника охраны сделали. А тут… Впрочем, изгнание с Ликерки можно считать условным, я даже не знаю, устояла она в этом хаосе.
Хава развел руками.
