С мокрыми взъерошенными волосами, словно совсем недавно он поливал на них водой; с выступившими капельками пота на лбу, как после длительной аэробной тренировки; с глазами, пронизывающими, неодобряющими, на удивление глубоко-синими, будто насыщенного цвета индиго – ОН был безупречен в порочном дьявольском совершенстве. Высокие скулы, прямой нос, твёрдые, четко очерченные губы, квадратный, решительный, надменно приподнятый подбородок.
Сейчас ОН игнорировал то, что ему говорили в два голоса мужчины за моей спиной, и просто смотрел на меня, словно впитывая моё оцепенение.
Только что с тренировки. ОН, МАТЬ ЕГО, бегал! Был на грёбаной пробежке, пока меня намеревались снова загнать в подвал для новой серии изощрённых издевательств!
Я не сдержалась и выругалась так грязно, что почувствовала во рту и на губах отвратительный вкус мыла, с которым в детстве отец мыл мне рот за подобное.
Как затравленный долгой погоней зверёк, через плечо бросаю на Уолтера осторожный взгляд, а когда он смотрит на меня в ответ, то в его голубых глазах непоколебимое хладнокровие, но вот в расширенных зрачках сквозит кровожадность, и оттуда она пугает ещё больше. Охранник кажется нервным. Его рот открывается, будто он хочет что-то сказать, но тут же закрывается – губы сжимаются добела.
Никто больше не произносит ни слова.
Кроме него. ОН улыбается обезоруживающе, демонстрируя ямочки на щеках, полотенцем стирает пот со лба, промокая им шею, и вкрадчиво уточняет:
– Ты куда-то собралась?
Я сглатываю комок в горле, пытаясь выдержать его прямой взгляд; моя нервная система перегружена, мысли хаотично носятся в голове, сердце гулко бьёт в грудину, замирает на секунду и опять частит.
Запрещаю себе думать об Уолтере. О том, что он теперь со мной сделает. Всё то, что он творил со мной вчера – сегодня мне покажется лишь детской забавой.
Воспоминания об испытанной боли заставили меня поморщиться. От долгого стояния на твёрдом полу она вонзалась в колени (длинная футболка никак не скрывала синяки на них), но поменять позу, чтобы облегчить своё состояние мне было не позволено. Я стояла на четвереньках, а он порол меня, поддерживая чётко заданный и только ему известный ритм, выделяя сильные доли и акценты надсадными криками, срывавшимися с моих искусанных губ.
Однако, получается, что терять уже нечего. Я и так буду наказана за попытку побега.
В таком случае, можно попробовать сделать так, чтобы оно того стоило.
Покрепче сжимая бритву в руке, отступаю на шаг и в сторону, так, чтобы разом видеть всех присутствующих: моё внимание рикошетит от одного к другому, захватывает десятки кадров, сотни моментов.
– Послушай, не знаю и не желаю знать, в чём виноват мой отец, но я хочу вернуться домой.
Мои щёки теплеют от прилива крови. На удивление, мой голос звучит спокойно и почти не дрожит. Выпрямляю спину практически до хруста, задравши подбородок, рискую посмотреть на Уолтера и, игнорируя его взгляд с прищуром, жестом указываю ему на бритву: мол, ещё побарахтаемся.
Эта напускная бравада – всё, на что я способна, дабы не сжаться в трясущийся комочек:
– Если это поможет, то я могу извинится за него перед тобой.
Чувствую, как глаза жгут слёзы, и презираю себя за секундное проявление слабости. Невыносимо, что я слишком слаба, чтобы прикончить каждого мужика в этом доме, считающих меня разменной чёртовой куклой, которую можно драть, сколько угодно и кому из них вздумается.
– …
Вместо слов сглатываю и свожу брови вместе на переносице, поджимаю искусанные припухшие губы.
– Продолжай, – побуждает ОН, и оттенок его синих глаз становится даже более насыщенным, чем прежде, тёмным, предгрозовым, – ведь ты отважилась на все эти неприятности, значит тебе есть, что добавить.
Его вкрадчивый тон ещё более страшный, чем, тот, с которым Уолтер повышает на меня голос. И можно не сомневаться, ОН будет держать меня здесь до самого конца. Не отпустит. Теперь я это уже точно знаю.
– Не позволяй ему…
Имён озвучивать не нужно, как не обязательно и указывать на того, о ком я веду речь.
Колени дрожат, бравада разом сошла на нет:
– Не позволяй ему… причинять мне вред…
По-видимому, в моем голосе появились умоляющие нотки, потому что сильнее натянулась кожа на его скулах, да хищно дёрнулся желвак, будто всё это уже не просто раздражало, а порядком его бесило.
Сама не знаю, почему я решила просить его. Не осознаю, с чего вдруг считаю его лучше Уолтера, ведь прекрасно понимаю, что он в курсе всех действий последнего. Весь этот ужас происходит с его согласия и по его приказу. Но не могу удержаться, чтобы не попросить снова.
– Пожалуйста… – произношу на одном дыхании, столкнувшись с ним взглядами, – пожалуйста, просто позволь мне остаться в своей комнате.
Считаю секунды его молчания, и каждая прошедшая увеличивает мою надежду; мне кажется, будто ОН действительно обдумывает мою просьбу.
Один резкий вздох, и я возвращаюсь к шокирующей реальности.
– Не смей допускать повторения подобного, или я займусь тобой сам.
Сказано не мне, потому, что вижу, как нервно дёрнулся кадык Уолтера.
Он воспринимает это как разрешение и теперь смотрит так, словно готов разорвать меня голыми руками.
В страхе пячусь назад до тех пор, пока не упираюсь спиной в прохладную стену.
Защищаюсь, размахивая пластиковой бритвой: раз за разом, резко и быстро, наотмашь и во все стороны.
– Не подходи, – ору до хрипоты Уолтеру, пока ОН бесстрастно наблюдает. – Не прикасайся! Не трогай меня, чёрт возьми! Клянусь, я когда-нибудь отрежу тебе яйца!
Я могу лгать, но это не его собачье дело.
На мои угрозы Уолтер лишь фыркает, и этот звук отдается эхом в мёртвом воздухе, а потом он легко меня «обезоруживает», затыкает мне рот одной рукой, а другой хватает за волосы и тащит прочь от входной двери к лестнице, ведущей в подвал.
Удушливый аромат сандала и корицы тут же застревает в носоглотке. Меня сейчас вырвет.
Сопротивляюсь, кусаюсь, брыкаюсь и извиваюсь, силясь вырваться из захвата. Но, как только мы оказываемся подальше, его напряжённая ладонь оставляет мой рот в покое и перемещается на моё горло, сжимая его с обеих сторон. Я ощущаю острый недостаток кислорода и силюсь сделать вдох. Безрезультатно.
Единственная мысль на задворках сознания: «Сейчас сдохну!».
Единственный и теперь знакомый голос вдогонку: «Увидимся позже, Ева».
Глава 4
Ева
В ту ночь меня опять накачали таблетками.
Не знаю, что они мне дают, но препарат оказывается очень действенным. Я в медикаментозном мороке, что в нём, – так сразу и не поймёшь, но боли нет; я чувствую себя спокойнее и даже счастливее.
Пахнет дождём.
В комнате стоит тяжелый запах мокрой земли и сырых листьев. Я лежу в постели, на боку, подтянув к себе колени. Спиной к окну, но отчего-то точно знаю, что оно открыто. Оставаясь с закрытыми глазами, делаю глубокий вдох. И ещё один. Медленно втягиваю трепещущими ноздрями влажный воздух, плотно сжав зубы. С тихим стоном поворачиваюсь, чтобы уткнуться носом в подушку.
ОН сдержал обещание.
Подходит так бесшумно, что я вздрагиваю от первого прикосновения.
Его шепот бессловесен.
Руки, нежно касаясь, скользят по моей спине и прикладывают что-то тёплое и пощипывающее к тем частям моего тела, на которых есть ссадины.
Осторожно дует. И даже этот слабый поток воздуха начинает охлаждать кожу, что создает лёгкий обезболивающий эффект.
Ласков со мной. Целует моё лицо: лоб, нос, щёки, скулы; невесомо, едва касаясь. И я, находясь под фармацевтическим наваждением, практически забываю, что именно ОН это сотворил. Так же, как и Уолтер – это его рук дело.
Кажется, что если сейчас одними губами скажет всего одно слово «каюсь», то я оправдаю его. Сама найду для него тысячи объяснений, доводов и аргументов, чтобы ещё раз услышать этот завораживающий дьявольский шёпот прямо в ухо: звук-дыхание, звук-фантазёр.
– Не осложняй ситуацию еще больше, чем есть, малышка. Если будешь делать то, что велят – больно уже не будет. Могу обещать тебе это.
ОН нежно гладит меня по спине, пока я не засыпаю… что вовсе нетрудно, учитывая пограничное состояние моего измученного организма…
Но я изо всех сил стараюсь помнить, что каждая ссадина и ушиб на моем теле – дело его рук, какими бы ласковыми они сегодня не были.
***
ОН
Секрет разрушения личности не имеет ничего общего с насилием. Разумеется, применение силы необходимо и в воспитательных целях оно имеет место быть, но принуждение и физическое давление порождает обиду. Что, в свою очередь, приводит к непослушанию. А вот его вообще невозможно терпеть.
Не в моей профессиональной сфере деятельности.
Ева Аддерли – само воплощение неповиновения.
Однако, жестокость – не способ устранения подобного значительного изъяна.
Моё искусство заключается отнюдь не в избиении. В этом большой мастер – Уолтер. А я, скорее, не люблю это делать, чем не умею.
Отец никогда не учил меня НЕ БИТЬ женщин. Совсем наоборот. Он был страстным любителем физического абьюза и подходил к этому нехитрому делу со всей серьёзностью. Перед глазами всегда стоял пример матери, которую он неоднократно избивал в моём присутствии, лично или же поручал это своим людям, предпочитая наблюдать со стороны; я видел, как некоторые из них невольно кривились, в то время, как наотмашь били её по лицу.
Тогда я узнал, что не всем мужчинам по душе насилие над женщинами.
Вернее, они предпочитают говорить о том, что не приемлют избиение женщин. А потом делают это тайно.
На пустой улице, в магазине или метро, озираясь, когда никто не смотрит – сильным тычком под рёбра. Но чаще дома за закрытыми наглухо дверьми, обмотав мокрое полотенце вокруг костяшек пальцев, ломают носы и скулы своим жёнам и любовницам. После изображают из себя цивилизованных людей, тщательно и законопослушно следующих существующей системе общепринятых норм поведения и правил.
Я этому тоже научился. Но предпочитал применять другую тактику.
Изо всех сил старался держаться дружелюбно с малышкой Аддерли. До чрезмерности. Поскольку это для меня вовсе нехарактерно. Когда привёз её в свой дом, сам проводил и показал ей комнату, смежную ванную, телевизор и шкаф с достаточным количеством белья и одежды; сам раздел её, сам вымыл. Она была под действием транквезипама, поэтому вряд ли вспомнит об этом, как и о том, что обращалась ко мне тогда, используя только матерные слова.
Я не повысил голос.
Ни единого грубого слова не произнес, когда она набросилась на меня.
Несмотря на то, что я желал избить её до потери сознания. Сдержался. Пальцем не пошевелил.
Даже когда разрыдалась.
Нет. Я не тронул её.
Мой секрет прост – я предоставил Уолтеру выполнить за меня всю грязную работу.
Я никогда не испытывал особого удовольствия от обучения рабынь. Неблагодарное это ремесло – ломать человека, будь то мужчина или женщина. Я предпочитал торговать послушным товаром, нежели быть тем, кто принуждает их к дисциплине.
Это как дрессировка собаки.
В ответ они огрызаются, кусаются и дерутся, вопят и плюются в тебя, проклиная последними словами.
А Уолтер – идеальный дрессировщик покорных рабов. Он выполняет тяжелейшую работу, и я хорошо за это ему плачу.
Для воспитания образцового секс-раба одной недели мало. Даже двух не хватит. Но некоторые покупатели специально просят не доводить «товар» до совершенства, предпочитая воздействовать и ломать их своими силами и методами.
В случае с малышкой Аддерли, мне была необходима безоговорочная покорность. Кроткая. Молчаливая. Смиренная. Так пожелал её новый хозяин.
И Уолтер трудился над этим «не покладая рук». Как бы жутко это ни звучало, в реальности – было ещё хуже.
У него получилось. Несколько «сеансов» с ним хватило на то, чтобы она, рыдая, звала меня по ночам, бессознательно выкрикивая моё имя.
Так что же самое дьявольское в манипулировании будущей рабыней?
Девушкой, личность которой хочешь разрушить до основания?
Всё просто – каждая из них станет видеть в тебе великодушного благодетеля, когда будет уверена, что чудовище вовсе не ты.
До тех пор, пока держишься ниже критичного уровня боли, причиненной им в течение дня (в данном случае, Уолтером), тебе практически всё сойдёт с рук. И они будут молить о твоём появлении, с надеждой ждать, что ты придёшь и избавишь их от страданий.
Совсем скоро его работа будет выполнена, и он вернётся в Колумбию по делам картели. Интересно, будет ли малышка Аддерли так же плакать по мне без его умеренного, но регулярного физического воздействия. Не уверен, но поживем – увидим.
Хочу ли я позабавиться с ней? Вероятно. У меня будет на это несколько недель, пока я довожу «товар» до совершенства; в то время, как её новый хозяин терпеливо ждёт в предвкушении; а её отец надеется, что сможет успеть закрыть вопрос деньгами, поэтому суетливо ищет их.
Только они мне нах*р не нужны. Не теперь.
Остались считанные недели. Я отдам малышку Аддерли покупателю и верну, наконец, своё.
