Михаил Васильевич Шелест "Царь Александр Грозный"

– Да, как тут не плеваться? Ежели они все поднимутся, Москве туго придётся.

– Думаешь Тверь и Новгород пойдут на Москву?

– Им другого хода нет. Кроме как на Москву идти, раз ляхи с ними. У тех мечта Москву разграбить.

– Так не дадим ведь! – пожал плечами Орлов. – Стены у нас крепкие. Зелье пороховое тоже. Ядра – бомбы.

– Мало бомб, Савелий Игнатьевич, – вздохнул Адашев. – К Азову уходят.

– Так пищалей винторезных, что на тысячу шагов бьют, достаточно. И воев. Городки военные полные, мы проверяли намедне. С Воротынским инс-пек-ти-ро-ва-ли. – Выговорил он трудное слово из государева словаря. – Не пустим в Москву.

– Да-а-а… В Москву их пускать нельзя. Боюсь, ткнутся они в наши стены и пойдут по городам и весям грабить, разорять и свои порядки устанавливать.

– Земщина поднимется.

– Да какая там земщина. Не знаешь, что ли, что волостели не отдают власть. Покорятся без сечи. Боюсь, оружье ляхи соберут и уйдут. Думаю, это их главная цель. Если мы нажмём, то побегут они прямиком назад, в Польшу. Но с нашими запасами пороха и оружия. Нельзя им давать гулять по России-матушке.

– Предлагаешь выступить?

– Предлагаю.

– На Новгород?

– Да.

– Так они может того и ждут. Мы на Новгород, а они сюда.

– А мы вернёмся.

Орлов внимательно посмотрел на Адашева.

– Как узнаем?

– Воротынский уже поставил задачу разведчикам и те сегодня выйдут в поиск под прикрытием. Ты тоже рассылай своих убогих, косых и хромых по дорогам. Мы собираем всё войско и выступаем на Новгород. Тверь отдавать никак не гоже.

Глава 2.

Андрей Курбский думал: предать или не предать? И что такое предательство? Кого он предаёт? Этого царя он не понимал. Ивана, которому он присягал, которому служил и получал от него награды и любовь, он тоже любил. По-своему, конечно. Как можно до конца любить человека, от которого зависит, будешь ты завтра жить или нет? Этот же незнамо откуда объявившийся «брат» ни в грош не ставил его… Как, впрочем, таким же неподобающим образом обращался и к другим Рюриковичам. Ну не то, что «не ставил», а относился без пиетета. А Андрей не привык к такому обращению.

Иван любил его за смелость и с малолетства выделял из своры других родичей, крутившихся возле трона. Андрей всего на четыре года был старше Ивана и это не создавало меж ними возрастной пропасти, но Андрей привык, что Иван слушался его и подражал ему.

Андрей Курбский сызмальства имел горделивую осанку и высокомерное лицо, с чуть изогнутыми в пренебрежительной ухмылке губами. Иван, запуганный дядьками и ближними к ним боярами, шпынявшими мальчонку по пустякам, несмотря на свой с детства высокий рост, старался не выпячиваться и с уважением и благодарностью поглядывал на Курбского, защищавшего Ивана от щипков и тычков. Можно сказать, что Иван любил Курдского и Андрей пользовался расположением царя так аккуратно, что умудрялся никого не задеть.

Во время болезни Ивана, когда царь приказал присягнуть сыну Дмитрию, Курбский присягнул первым. Даже Адашев с Сильвестром сначала подумали, и лишь потом склонили колени. А многие бояре отказались от присяги сыну Ивана-царя и обратились к Старицкому.

Курбский хвалил себя за правильный выбор, потому, что государь вскоре выздоровел и недовольно поглядывал на «отступников». Сложно предсказать их дальнейшую судьбу, не погибни царь и наследник, упав вместе с лошадью в реку.

По какой-то злой случайности Курбским не везло. При смене власти они всегда придерживались оппозиции и проигрывали. Даже поддержав Соломонию, первую бездетную жену царя Василия Ивановича, с которой царь желал развестись, они ошиблись. Андрей чувствовал, что его жизнь складывается правильно.

О Смоленске он мечтал давно, но мечтам, как он понимал сбыться было не суждено, как и возвращение ему родового отчества Ярославский. А что такое Курба? Так… Маленькое село.

Но всё равно, до пришествия на трон этого, непонятно откуда появившегося, выблядка царя Василия и малородной Захарьиной судьба благоволила Андрею. Он не особо лез вперёд в сражениях, помня, что многие его предки сложили головы и не оставили родового потомства. А потому подчинение его воеводе Щенятину воспринял не только, как унижение, но и как опасность для здоровья. Щенин, не стесняясь, посылал его в сложные рейды и атаки.

И вот сейчас Андрей думал над предложением Польского короля, переданного ему ещё до похода на черемисов. Август обещал отдать ему Смоленск, ежели Курбский возьмёт его.

– «А что его брать?» – усмехнулся Андрей.

Его войска, усмирившие черемисов, хоть и устали, но были довольны. Осталось их правда не много, но пока они дойдут до Смоленска, обрастут добровольцами. Ведь кто им скажет, что они пойдут завоёвывать Смоленск? Пойдут на ляхов, зайдут в город передохнуть и сил набраться, да там и останутся, вырезав гарнизон и пленив городской совет.

– Делов то, – хмыкнул Андрей и пнул пятками «заснувшего» коня. Конь дёрнулся вперёд, прошёл несколько шагов и снова «заснул».

Пора сделать привал.

– Конь засыпает. Может поночуем? – спросил Андрей Петра Щенятева, своего «старшего воеводу», к которому его, «рюриковича» приставил Александр, что сильно обидело Курбского. Щенятев у него был в подчинении при осаде Казани, и вот на тебе… Какого рожна?!

– Привал! – крикнул Пётр Щенятьев.

Степь, она везде степь. Где слез с коня, там и постель. «Только бурка казаку в степи постель»… Вспомнилась дурацкая песня, как-то спетая царём на казачьем сходе под Рязанью. Так надо же! Ещё и под какую-то большую многострунную балалайку.

– Тфу, – сплюнул Курбский.

– Ты чего, Андрюшка! – спросил его Щенятев.

– Да ничего, – огрызнулся Андрей.

С каких это пор он Андрюшкой стал?

– «Не-е-е… Точно сбегу, – подумал он. – Надо только от этого командира, сперва, избавится. Стрельнуть его? Верные люди есть. Хотя…».

Щенятевы вели своё происхождение от литовских служилых князей Патрикеевых, которые перешли на службу к великим князьям московским в 1408 году. А Патрикеевы вели род от внука великого князя литовского Гедимина.

– «Может и его сманить? Тоже ведь недоволен новым царём. Ежели что, будет на кого свалить. Он ведь теперь старший воевода».

* * *

Ягелон Жигмунд1 с недоверием смотрел на простодушное лицо князя Дмитрия Вишневецкого. Несмотря на возраст, а ему уже было за сорок пять, его лицо светилось здоровьем. В голубых глазах светился ум, подтверждавшийся высоким лбом, и неприсущая ратным людям доброта. Светло русая небольшая бородка с усами не имела ни одного седого волоса. В движениях и фигуре чувствовалась сила и опыт множества боевых схваток.

Князь был предводителем Днепровских казаков. Его небольшой городок на Днепровском острове Малая Хортица был оплотом и форпостом крымских походов польско-литовских войск.

Вишневецкий только что вернулся из похода на османскую крепость Ислам-Кермен, закончившегося очередной неудачей. Несмотря на малую численность своего отряда и практически отсутствие пушек, они славно потрепали крымчаков.

– Дались тебе эти татары, – недовольно произнёс Жигмунд.

Во внешних делах он старался придерживаться миролюбивой политики с соседями, и как не уговаривали его магнаты «свернуть шею крымскому гусю», напасть на Крым не решался.

– Не грех разрушить осиное гнездо турецкой торговли христианами. То дело богоугодное. В Кафе, говорят, до ста тысяч полонян бывает, а постоянно томятся в ямах да норах пятьдесят. Да и богатства там несметные.

– Ну, так собрались бы магнатами и напали. Зачем войну затевать?

– Не могут магнаты вместе собраться. Каждый сам по себе. Только твоя, король, рука может сплотить войска. Да и для похода на Кафу корабли нужны с пушками. Зелье пороховое. Мне одному не осилить.

– Видно, только тебе охота Крым воевать, – сказал король, криво ухмыльнувшись. – Нет у меня денег на войну с Османами.

Вишневецкий посмотрел на короля прозрачными глазами и улыбнулся. Похоже, что для себя он что-то уже решил.

– А ты знаешь, Жигмунд, что московский царь захватил берег Танаис?

– Устье Дона?

– Да. И потопил турецкий флот.

Король поднялся из кресла и прошёлся по кабинету.

– Слышал о том, – наконец произнёс он.

– Ты понимаешь, что будет, если московиты захватят Крым?

– Они не захватят, – махнул рукой Жигмунд. – Там было всего пятьдесят галер.

– Всего?! – удивился магнат. – Триста пушек на пятидесяти галерах? Это что за галеры такие?

– Почему триста пушек?

– Лазутчик сообщил, что русские захватили трёхсотпушечный флот. Захватили, ваше величество. Не потопили.

Король лично назначил Вишневецкого стражником на Хортице и даже дал на это немного денег. Они вместе учились в Римском университете, Вишневецкого приставили к Жигмунду для безопасности, и они сдружились. Именно поэтому князь позволял себе некоторые вольности, но за рамки не выходил и потому всё ещё находился в фаворе.

– Триста пушек это много! – покачал головой Жигмунд. – Даже если они маленькие, всё равно много. Э-э-э-э… Раз захватили корабли, значит пушки у русов?

– Вероятно.

Король снова покачал головой.

– Триста пушек это много. Две крепости можно снарядить.

– Две крепости они и поставили. Но ещё до того, как победили османов.

– Не победят они османов! – упрямо возразил король.

Вишневецкий усмехнулся.

– Если мы не поможем, то победят.

– Ты не путай меня, Димитрий. Говори толком, что предлагаешь?

– Ты правильно говоришь, что московиты не могли победить османский флот. Но они победили. И не просто победили, а победили так, что не потопили ни одного корабля. И это необычно! Это колдовство какое-то…

Вишневецкий тоже позволил себе пройтись по кабинету.

– Колдовство или большой московитский секрет.

– Про нового московского царя наши послы немыслимое рассказывают. Вроде, как он сразу в нескольких местах появляться может. И про его заводы, и про оружейное зелье сверхмощное.

– Вот-вот…

– Говори уже, что придумал. Вижу же.

– А придумал я, мой король, перебраться на службу к русскому царю. Шутейно! – сказал князь, увидев реакцию короля и упредив его вспыхнувший гнев.

– Как это, «шутейно»? Ведь присягу надо будет давать.

– И что? Ложная присяга – не в счёт. «Помогу», потом вернусь. Приду к русскому царю, скажу, что хочу басурман поганых бить, а ты не даёшь. У него на Дону тоже казаки поселились. Думаю, он отдаст мне в команду. Глядишь, переманим и уведём к себе на Дон.

– И как ты ему собрался «помочь»? – саркастически усмехнувшись спросил Жигмунд.

– Он, думаю, кораблями попытается разбить морские крепости, а мне оставит Перекоп. Вот мы и сообщим Гирею, чтобы встречал гостя. А сам возьму крепость. Там тоже хороший барыш должен быть. Туда сначала приводят полонян.

– Как же ты возьмёшь Перекопский вал, если у тебя нет пушек?

– Да! Пушек у меня нет! – усмехнулся князь. – Попрошу их у русского царя. Думаю, даст. Заодно посмотрю, как стреляет его орудийное зелье. Припрячу немного… Передам с гонцом в Краков. Пусть наши зелейщики разберутся в его секрете.

– Какой в зелье может быть секрет? Его триста лет готовят.

– Готовят, да у разных ямчужников разный порох получается.

– Не нравится мне твоя затея. А вдруг не поверит тебе царь русский? Посчитает лазутчиком…

– Если ты на меня гоньбу устроишь, поверит. Пошлёшь к Хортице рать. Да так, чтобы дозорные первые узрели. Так мы всей ватагой и снимемся. Будет спрашивать царь у казаков, зачем пришли, они скажут.

– А коли возьмёт Крым русский царь? То худо для нас. Не остановится он, если укрепится на острове. Может подождать, пока хан его погонит?

– Хочу, мой король, Перекоп взять. Много там наших православных христиан.

– Когда ты уже нашу веру примешь? – недовольно скривился Жигмунд.

Вишневецкий промолчал. Он давно перестал спорить с Жигмундом по поводу веры и церкви. Тот был ярым католиком. Да и мог ли сын Миланской Боны Сфорцы быть православным? Нет. А Вишневецкий и его пращуры следовали старой христианской веры.

Князь лишь вздохнул и мысленно попросил бога простить друга за неправильно выбранный путь.

– Раз уж ты сам сказал, то позволь замолвить слово за нашу церковь?

– Молви, – вздохнул король.

– Ты отдал все митрополичьи кафедры католикам. И даже не священникам, а простым светским людям. В наших православных храмах служат торговцы. Разве это правильно? Народ уходит в Московию или к нам на Днепр.