Алексей Зверев "Тропинки памяти"

Поздно вечером едем на озеро Севан, где уже разбит палаточный лагерь. Через дорогу скачут ошалевшие от лучей фар суслики и тушканчики.

Вот мы и приехали. В группе геологов, кроме отца три отпрыска знаменитых фамилий. Андрей Книппер, внучатый племянник знаменитой актрисы Ольги Книппер-Чеховой, Гурам Закариадзе, сын звезды грузинского кино Серго Закариадзе, и Вася Пушкин, потомок Александра Сергеевича.

Воздух гудит. Это полчища «вертолетов», огромных безвредных комаров. В палатке уютно горит облепленная «вертолетами» свечка. Как же хочется спать…

Утром я знакомлюсь с Мишей Пушкиным, Васиным маленьким сыном. Прихватив надувной матрас, мы идем на Севан купаться. Кромка воды вдоль берега покрыта толстым слоем мертвых рыжих «вертолетов». Дно каменистое, вода прозрачная и обжигающе ледяная!

Внезапно прямо на берег въезжает горбатый запорожец. Из него выходят два толстых армянина и бросают в озеро динамитную шашку. Раздается страшный взрыв! Рыба всплывает кверху брюхом. Быстро покидав ее в багажник, браконьеры уезжают. Они собрали не всю рыбу. Мы с Мишкой приносим в лагерь десяток крупных сигов, сегодня на обед будет уха!

Стряпает обед повариха Лена. Она очень веселая и красивая. Лена выдает нам с Мишкой банку сгущенки с двумя дырками и мы, посасывая сладкое лакомство, начинаем травить анекдоты. Только Мишка кончит, начинаю я. И так два часа без перерыва. Лена трясется от смеха, не столько от анекдотов, сколько от того, что нас не остановить. Местный армянин, который ухаживает за длинноногой Леной, тоже громко хохочет.

На следующее утро я с папой и другими взрослыми геологами ухожу в маршрут. Невысокие ржавые горы поросли всевозможными колючками. В маленьких ложбинках журчат ручейки и алеют крупные маки. От камней веет жаром, солнце в зените, я очень устал: «Папа, я все-таки не хочу быть геологом!» – говорю я.

Дни пролетают стремительно, я не успеваю оглянуться. Геологи свертывают палатки, снимаются с лагеря. Пора ехать в горный Азербайджан на реку Ливчай.

Горная дорога бесконечна. У нашего «Уазика» промокли тормоза, и шофер Володя решает их просушить. Я остаюсь в машине. Володя гоняет машину по крохотному пяточку между двумя пропастями. Мама в ужасе!

Едем дальше… Начинаются леса. У меня прихватывает живот, и я прошу остановить «Уазик». В лесочке я нахожу пять огромных крепких подосиновиков.

Разбиваем лагерь на Ливчае. Небольшая, но бурная речка прыгает по камням. Мы с Мишкой целый день кидаем в воду булыжники.

Вдоль реки идет дорога. По ней шагает мохнатый ослик, на нем важно восседает бородатый азербайджанец. Ослика на поводу тащит его жена. (Несмотря на жару на ней ватный халат и черные шерстяные рейтузы). Женщине ехать верхом не положено.

Следующим утром идем за грибами. Белых и подосиновиков косой коси. Местные жители грибов не едят. И еще, какие-то большие красивые грибы, которые синеют на срезе.

В лагере вместе с поварихой Леной чистим грибы. Синие грибы все есть боятся. Только храбрый Андрей Книппер съедает целую сковородку!

На следующий день поднимаемся в горы. Наша цель – развалины турецкой крепости. Туда ведет узкая тропа. Конечно, раньше эта крепость была неприступной: на этой тропе горстка солдат могла сдерживать целое войско. Из крепости открываются потрясающие виды на поросшие кудрявым лесом горы. Стрекочут кузнечики, палит солнце. На краю колодца для сбора дождевой воды лежит коричневая змея. Мне становится страшно, и мы уходим.

Однажды отец Мишки Пушкина переходит Ливчай вброд, и посещает местный магазин. В магазине нет даже хлеба, соли и спичек, зато продается дешевая пестрая материя и розовый портвейн. Мишкин папа покупает себе единственную имеющуюся в наличии треснутую чашку. «Как тут люди отовариваются?» – задумчиво говорит он, наливая портвейн в чашку.

Гурам приносит трюфели, но грузины готовят их с красным перцем, чесноком и помидорами. Грибной аромат совсем не чувствуется.

Дни тянутся медленно… Я и Мишка играем на берегу Ливчая. Маленькие полупрозрачные камушки заменяют нам солдатиков.

И вот – пора прощаться с Ливчаем. Последний ужин. Лена нажарила пирожков с грибами. Все поют песни – русские и грузинские. Мне разрешают выстрелить из ракетницы!

Папа выпил винца, размяк и читает свои стихи о Марокко:

Улочки кривые,

Ставни голубые

И резные двери

В городе Танжере

У дверей арабы.

На углях кебабы.

Жены с волосами

Цвета спелой ржи,

Те в особой стайке

Зыркают утайкой

Черными глазами

Из-за паранджи.

А еще в Танжере

Пальмы в каждом сквере,

Небо темно-синее,

Белые дома,

Зелень кипарисов,

Танцы одалисок,

А у нас в России –

Осень да зима.

Сам себе не веря,

Я бродил в Танжере,

Заходил в кофейню,

За резную дверь.

А когда уехал,

Молодость отстала,

Где-то загуляла,

Не найдешь теперь.

На следующий день два «Уазика» едут в Тбилиси. Маленький караван покидает Азербайджан. Алазанская долина: по левую руку – плантация хлопчатника, по правую – виноградники. Шофер останавливает машину и устраивается пикник, едим большую продолговатую дыню и пьем белое вино – из очищенных от семян сладких перцев!

Вечером приезжаем в Тбилиси. Прохладно. На скамеечках сидят пожилые грузины и играют в нарды. Мы будем жить у Гурама Закариадзе. Его жена Лейла приготовила для нас долму и жареный сулгуни с медом. У дяди Гурама две дочери – потрясающие красавицы!. Старшая ждет ребенка, на девятом месяце. «Господи, – говорит ей шофер Володя, – Ведь на женщину в Вашем положении без слез не взглянешь. А я на Вас гляжу, и одна приятность!»

Утром отправляемся на прекрасный проспект Руставели пить воды с сиропами Логидзе. До чего же вкусно, особенно ярко-зеленый тархун и шоколадная.

Мне купили игрушечную старинную машинку! Мы гуляем по узким горбатым улочкам старого Тбилиси. Над мутной Курой нависли двухэтажные особняки с резными галереями балконами.

Смотрим, как пекут лаваш. Ловкий пекарь ныряет с деревянной лопатой в огромный тандыр. Мы ужинаем хинкали в каком то духане.

Утром едем в Джвари:

«Немного лет тому назад,

Там, где сливаяся шумят,

Обнявшись, словно две сестры

Струи Арагви и Куры,

Был монастырь…»

Здесь жил Лермонтовский Мцыри.

«Теперь один старик седой,

Развалин страж полуживой,

Людьми и смертию забыт

Стирает пыль с могильных плит…»

Завтра мы улетаем в Москву. Я очень соскучился без бабушки и без Аси, девочки в которую я влюблен.

Но Господи, как же я благодарен тебе за это путешествие!

СУД ПАРИСА

Мне было двенадцать лет. Я гулял с тремя красивыми девочками в светлой роще берез, среди солнечных пятен – приятная ситуация! Под чахлой елочкой я заметил красивый большой подберезовик. Обхватив жадной рукой прохладную крепкую ножку, я вдруг, призадумался. Я любил грибы, но девочек любил больше. «Вообще-то он мне не нужен… – сказал я голосом опытного соблазнителя, – могу кому-нибудь подарить. У нас и так сегодня грибной суп!».

– Мне! – закричала пышнотелая блондинка Марина, часто являвшаяся мне в мальчишеских снах.

– Нет, мне! – взвизгнула маленькая рыжая Анька.

Ася молчала. В отличии от прекрасной Марины, ангелоподобную, розовоперстую и каштановокудрую Асю я не просто хотел, а безумно и, как я считал, безнадежно, любил… Гораздо сильнее чем сорок тысяч братьев!

– Я Аське отдам… – холодно произнес я.

– Так и знала, что он Аське отдаст… – злобно прокомментировала Марина и посмотрела на меня полными ненависти васильковыми глазами. Ася тоже блеснула янтарными очами, покраснела, и, прижимая к груди подарок, побежала домой порадовать маму. «А может быть не все так безнадежно» – подумал я.

Суд Париса вечен…

ШПАНА МОЕГО ДЕТСТВА

Два великана – Акыля и Феля пили портвейн из горлышка, спрятавшись за будкой газонапорной станции. На стене было написано масляной краской: Акыля+Феля = дружба. Допив портвейн, Акыля разбил бутылку об асфальт. Я смотрел на все это снизу вверх с ужасом и восторгом.

Акыля и Феля были безвредные – мелюзгу не трогали. Гораздо опаснее был белобрысый долговязый Гендос, который подкарауливал в подворотне детвору и отбирал у нее деньги. Гендос жил в моем подъезде. Этот Гендос прославился тем, что покрыл все стены подъезда талантливыми изображениями голых баб. Однажды, возвращаясь из школы домой, я вошел в подъезд и, услышав лязг железной двери, закричал: «Не закрывайте, пожалуйста, лифт». Заскочил в кабину: там стоял Гендос с батоном хлеба в руках! «Не боись. Хочешь хлебушка?» – спросил он улыбаясь. Пришлось давиться хлебом. На нервной почве я отломил полбатона… Наконец лифт приехал на мой шестой этаж. «Если тебя кто обижать будет, мне скажи!» – попрощался Гендос.

После четвертого класса мою школу расформировали, открыв в ее помещении дом пионеров.

Я на новенького перешел в соседнюю школу. Всех ребят держали в страхе три хулигана.

Главным был Леха Каминский, похожий на волка подростка. Сын дворничихи, он рос как трава в поле. Отец и старший брат отбывали срок.

Вторую скрипку играл жирный дебил Паша Большаков, раскормленный мамашей, продавщицей колбасного отдела до шарообразного состояния. Когда учителя спрашивали его: «Паша, что ты сейчас читаешь?», он на протяжении трех лет отвечал неизменно; «Приключения Заморыша!».

Третьим был Игорек Пеньков по прозвищу Запятая, карлик с черной бородавкой на носу.

Каждое утро, придя в класс, Каминский ставил на парту фигурки Адама и Евы, слепленные из черного пластилина. Половым органам скульптор Каминский уделил особое внимание. Адама и Еву Каминский демонстрировал девочкам.

Потом, с криком: «Жид! Жидовская морда!», он плевал в лицо Толику Быстрицкому.

Потом, приговаривая: «Сейчас танцуют нигеры!», он избивал смуглолицего Андрея Мещерякова.