Иванов готов был продолжить исследования и продолжил бы, если бы не сотрудники НКВД, которым приказали опечатать дверь и выставить охрану. Выход к Москве-реке замуровали.
– А что стало с Ивановым?
– Скоропостижно скончался.
Стоило Вере Сергеевне замолчать, как нервно заерзал на стуле Дмитрий. Становилось ясно – в разговоре требовалась передышка.
Приложив ладонь к чайнику, хозяйка дома произнесла:
– Остыл. Самое время налить горяченького.
Дмитрий, проводив взглядом профессоршу, вопросительно глянул на Мостового.
– Что скажете, Федор Николаевич?
– В жизни не слышал столько всего интересного.
– В таком случае, почему на лице тоска?
– Потому что не вижу связи между библиотекой Грозного и убийством Мытника.
– Связь в том, что Мытник мог догадываться, где спрятана библиотека.
– Это первое, о чем я подумал, когда заговорили о тайниках в Кремле. Но когда Вера Сергеевна начала рассказывать, кто и сколько искал библиотеку, мысль исчезла. Почему – не знаю. Исчезла и все.
Поднявшись, Мостовой подошел к окну и минуту стоял без движения. Развернувшись, вернулся к столу. Выдвинув стул, Федор Николаевич присел так, что спинка оказалась спереди.
– Знаешь, час нахожусь в этой комнате, час из головы не выходит книжка Мытника. Почему еврей написал «Книга Царей», а не «Библиотека Царя»? Или, к примеру, «Книги Царей»? Чувствуешь разницу?
– Разница в том, что речь идет об одной отдельно взятой книге?
Хлопнув в ладоши, Мостовой встал, развернул стул в обратное положение и облокотился на него как на трибуну.
– Именно! Мытник сделал запись относительно одной взятой книги, не десяти и уж тем более не сотни.
– По какому случаю аплодисменты? – Произнесла профессорша, входя в гостиную с чайником в руках.
– Федор Николаевич предполагает, что запись книжке убитого подразумевает не библиотеку в целом, а отдельно взятый экземпляр, – ответил за себя и за Мостового Дмитрий.
– Отдельно взятый?
Поставив чайник на стол, хозяйка дома посмотрела в глаза полковнику. Сделала она это изучающе, будто пытаясь понять, что у Мостового на уме.
– И что же это за книга?
– Если бы я знал! – Удержав взгляд, сделал печальное лицо полковник. – Единственное, в чем я уверен – книга эта намного важнее, чем та, что хранится в Третьяковке.
– Основание?
– Знание Мытника как человека. Не будь книга столь ценной, Натан не стал бы таить запись и уж тем более прятаться от людей. Убить могли и из-за коллекции картин, и из-за предметов антиквариата. Мне же кажется, что убили из-за чего-то более ценного.
– Глупо убивать человека и тут же лезть к нему в дом, – в тон размышлений гостя произнесла Вера Сергеевна. – Что касается отдельно взятой книги, считаю данную версию наиболее приемлемой. Покушаться на библиотеку в одиночку неумно и несерьезно. Даже если у убитого и был план подземных ходов, он не смог бы им воспользоваться, не получив разрешения от правительства.
Мостового так и подмывало произнести: «И?». Помешало чутье сыщика. Что-то подсказывало выдержать паузу.
Поставив заварник, профессорша, взяла в руки ложечку и начала помешивать ею в пустой чашке.
– Помните, я говорила, что, работая в архивах, пыталась раскрыть тайну библиотеки Грозного? Так вот, в одном из писем отставного советника Адашева Князю Бельскому мною были обнаружены строки: «Государь задумал создать царскую книгу, в которую пожелает записывать упущения в управлении государством, а также мысли, что посещают его во времена трудов праведных, которые он в законы возводить намеревается.
Книга та будет считаться хранительницей тайн государевых, потому доступна будет только тем, кому милостью Божьей будет дано право владеть короною Российскою. Каждый, кто на престол взойдет, должен будет в книге той оставлять след деяний, дабы, исповедовавшись, дать возможность другим ошибок оных не совершать.
Для создания книги из-за границы выписаны ювелиры знатные, художники-печатники великие, чтобы обучили мастеровых, а те придали книге красоту не хуже, что привезла с собою принцесса Византийская. Уже начали подбирать самоцветы разные, жемчуга невиданные, чтобы книгу украсить, превратив в исповедание особ, царствующих на престол Богом возведенных».
До того, как профессорше закончить говорить, Мостовой как мог, сдерживал себя. Сейчас же отсутствие желания изображать статую лишенного эмоций милиционера привело к тому, что эмоции оказались не в состоянии продолжать вариться в собственном соку. Переизбыток напряжения мог привести к срыву.
– Получается, «Книга» была?!
– Не факт, – поспешила укротить пыл полковника Вера Сергеевна. Слухов ходило много. Некоторые даже пытались представить все так, что «Книга» имела место, но Грозный отказался от идеи передавать ее по наследству. Осознав ошибки правления, государь не захотел войти в историю как царь-сумасброд, поэтому или уничтожил книгу, или спрятал в тайные комнаты. По крайней мере, в период царствования других царей документов, подтверждающих существование секретной «Книги», нет. А их было 31, включая Михаила II, который царствовал один день. Кто-нибудь да должен был проговориться. Не в буквальном смысле, конечно. А коли не проговорились, исповедальной «Книги» не существует.
– А как насчет тайной грамоты, что была передана Грозным митрополиту Филиппу? – Произнес Дмитрий.
То, что последовало дальше, было сравнимо с угодившей в квартиру шаровой молнией.
Вера Сергеевна, сникнув, опустила плечи. Благоухающий румянец превратился в желтые, почти белые пятна. Нос заострился.
Мостовой пытался понять, что такого произнес реставратор, что профессорша сникла до неузнаваемости.
– Информация закрытая, – после непродолжительного молчания произнесла профессорша.
– Что значит закрытая? – Не ожидая столь резкого поворота событий, всполошился Мостовой. – Преступник гуляет на свободе. Вы же рассуждаете, стоит говорить о какой-то там грамоте или не стоит.
Вера Сергеевна, глядя перед собой, казалось, не видела ни Мостового, ни Дмитрия.
Федор Николаевич и реставратор замерли, глядя на то, какие изменения произойдут в хозяйке дома, и произойдут ли они вообще.
Первые слова Веры Сергеевны были обращены ни к тому и ни к другому. Произнесла профессорша их так, будто обращалась к человеку, существующему исключительно в ее сознании.
– Грамоту обнаружил один известный историк, специалист по Ивану Грозному. Имя упоминать не стану. Грамота была написана спустя год после того, как Соловецкий игумен Филипп (в быту боярин Иван Колычев) был избран митрополитом Московским и всея Руси. В большей части письма речь идет об участии церкви в управлении государством. И только в конце затронута тема тайной книги.
В переводе на современный язык – не дословно, конечно – смысл написанного звучит так: «Знаешь, Владыка! Чем больше думаю о том, каким будет государство Российское в будущем, тем больше проникаюсь мыслью создания послания тем, кому Всевышним будет дано, взойдя на престол, чтить закон Божий. Ибо в нем есть смерть и сила, дающая право считать себя помазанником божьим. Как я писал ранее, печатники, ювелиры, художники приступили к созданию тайной книги.
Изготовлен герб, что будет украшать послание, в центре которого я хотел бы видеть единорога как символ царской власти, как знамение Христа и Антихриста одновременно.
Пришло время подумать о том, где будет храниться сия книга. По мнению моему, строительством обители оной должен заняться ты, Владыка, ибо помыслы трона и церкви должны быть едины не только в преклонении пред Всевышним, но и в заботах о будущности государства Российского. Кроме выбора места, доверено подобрать людей из числа служителей церкви, а также взять под личный контроль ход работ. Сие не есть прихоть, сие есть потребность в сохранении тайны места заточения мыслей государевых, его покаяний, а также слов обращения к тем, кто будет править отечеством после нас.
Для того, чтобы познать истину написанных в книге слов мог только тот, кому судьбой начертано взойти на престол. Место то видится мне не иначе как тайная келья, о местонахождении которой знать будут только два человека – властвующий князь и митрополит всея Руси. Келья должна быть большой и светлой с засовами коваными и замками хитрыми. Проходы надлежит исполнить секретными с разными потаенными ходами, дабы случайно попавший в обитель человек не смог найти пути-выходы. План усыпальницы, а также план ходов секретных должен быть уничтожен по окончании работ.
Храниться тому надлежит в голове твоей, Владыка, ибо голова митрополита есть единственно надежное место для содержания тайн государевых. Мне же пришли список тех, кто будет строить сие сооружение, ибо должно вознаградить их по-царски, а также взять клятву о неразглашении тайны, ибо тайна сия принадлежит всему люду Российскому, живущему в настоящем, и тому, кто будет жить в будущем».
Закончив говорить, Вера Сергеевна закрыла глаза. В силу усталости по причине осмысливания всего, о чем человек думал, требовалась передышка, что лишний раз подтверждало – противоборство мышления с эмоциями не вправе длиться бесконечно.
Мостовой с Дмитрием не сводили глаз с рук хозяйки дома, будто продолжение разговора зависело от того, найдут те успокоение на коленях или же прибегнут к суете, что в понимании психологии могло выглядеть как несогласие с самим собой. Любое, еле заметное движение рук, плеч, характеризовало нервное напряжение – насколько импульсивны те, настолько хаотично мышление.
Вера Сергеевна, протерев очки, водрузила их на нос, не забыв спрятать дужки под кудрями покрытых инеем седины волос.
– Надо заметить, Грозный выполнил данное митрополиту обещание. Наградив участвующих в строительстве тайной кельи людей, он на следующий день приказал допросить каждого, а затем казнить. Семьдесят шесть человек, включая мастеровых, землекопов, кузнецов, плотников, сначала напоили до беспамятства, а затем закололи кинжалами и вывезли за пределы Москвы, где закопали в общей могиле. В письме митрополиту Филиппу сказано: «Все нанятые тобою люди, Владыка, из числа каменщиков, землекопов прошедшей ночью казнены. Что заставило принять столь странное решение – ведомо Господу, а значит, и тебе тоже. Потому ответственность за души погубленные должна быть возложена как на церковь, так и на самодержца, который год от году становится все сатанее и сатанее.
– И что ответил митрополит? – Не удержался, чтобы не спросить Мостовой.
– Неизвестно. Письма эти попали в руки историков и были найдены в Евангелии времен Ивана III случайно. Человек, знающий им цену, вклеил письма во внутреннюю часть обложки, так что определить изменения в структуре книги не представлялось возможным. Если бы с веками книга не подвергалась перепаду температур, письма не были бы найдены никогда. Корочка Евангелия подсохла, край заглавного листка отошел. Стало ясно – внутри что-то есть.
– А как насчет архива? Должна же была сохраниться хоть какая-то информация?
– Сохранилась. Двести с лишним коробок бумаг: указы, доносы, письма о помиловании. Что угодно, кроме документов, подтверждающих строительство тайной кельи. Ощущение такое, что кто-то сделал выборку.
– И кто же мог ее сделать? – Пытаясь найти ответ в самом себе, задал вопрос Мостовой, в то время, когда в голове его крутились только две фамилии – Сталин и Лужков.
– Судя по тому, что пропажа была обнаружена до войны, документы были изъяты людьми НКВД. По приказу Сталина, разумеется.
– Выходит, Сталин верил в существование тайной книги?
– Не только верил, но и пытался найти. Будучи руководителем государства, Сталин не мог не претендовать на должность монарха, а значит, и на право владеть «Книгой».
– Думаете, не нашел?
– Уверена. Поиски тайных книг, знаменитых на весь мир картин, бриллиантов скрыть невозможно, что-нибудь да должно было просочиться.
Приняв слова Веры Сергеевны за точку отсчета к началу размышлений, первое, о чем подумал Мостовой, – права профессорша или не права? И тут же другая, более резвая мысль заставила его, отбросив сомнения, начать выстраивать линию логического завершения. В мозгу, подобно занозам в ладонях плотника, засело: «Профессорша права. Отыщи Сталин книгу, информация просочилась бы, как бы он ни хотел этого скрыть».
Почувствовав на себе взгляды Дмитрия и Веры Сергеевны, Мостовой вынужден был оставить Сталина в покое. Тем более что за взглядом профессорши последовал вопрос:
– Хотите, скажу, о чем думали?
– Хочу, – произнес Мостовой.
– О Сталине. О том, что предпринял бы тот, отыскав книгу.
– Да. И подтолкнули меня к этому вы.
– Ни к чему я вас не подталкивала, – покачала головой Вера Сергеевна.
– Произошла констатация фактов. Вы извлекли из них наиболее приемлемое по духу и состоянию разума.
– Интересно знать, что извлекли вы?
Озорство в глазах профессорши заставило Мостового насторожиться.
– Первое, на что обратила внимание я, – отсутствие точного местонахождения тайной комнаты. Какой храм избрал для строительства секретной кельи митрополит, где он находится – не отражено ни в письмах, ни в каких-либо других документах. Мало того, я почти уверена, что в исчезнувших из архива бумагах таковых данных не было и в помине.
– Чтобы делать выводы, надо иметь основания.
– Основания есть, и главное из них – обращение Грозного к митрополиту. Помните слова – «касаемо тайной книги должно храниться в строжайшем секрете»? Филипп слыл человеком образованным, выходец из богатой семьи, воспитан, честен, неподкупен. Не имея права ослушаться государя, он не мог вносить в бумаги записи, касающиеся строительства тайной кельи.
– В таком случае… – Произнеся эти слова, Мостовой сделал паузу. – Возникает вопрос: что, если не было никакой кельи? Разочаровавшись в Филиппе, Грозный отказался от идеи царского послания. Секретную келью снабдили разного рода хитроумными замками, проходами, а царь возьми, да и забудь про книгу?
– Исключено.
Парировав предположение гостя, Вера Сергеевна предстала в образе правдолюбца, готового вцепиться в доводы оппонента зубами.
– Цари редко отказывались от своих идей. Грозный не был тому исключением. История не знает ни единого случая, чтобы Иоанн посетовал на неудачно выбранное решение или отказался от того, что сам возвел в идею фикс.
– Звучит убедительно.
Мостовой ощущал что-то вроде пустоты в душе. Та заставляла его метаться в поисках выхода, отчего все, что творилось в голове, было похоже на мысли припертого к стене человека.
«Заколдованный круг! Тайная книга, секретная келья, монастырь. Где все это?»
В память врезались слова профессорши по поводу неизвестного храма для строительства кельи. Это напомнило Мостовому о том, что он расследует убийство, а не ищет «Книгу», которой, возможно, никогда и не было.
– Скажите, а эти ваши историки и вправду проверили все храмы? – произнес Федор Николаевич в надежде получить обнадеживающий ответ.
– Что вы имеете в виду? – Переспросив, Вера Сергеевна глянула на Мостового так, словно тот говорил на незнакомом ей языке.
– Что митрополит отказался от идеи устраивать тайник в храме или в монастыре.
Вера Сергеевна задумалась.
– Поначалу я тоже так полагала. Если митрополит решил взять ответственность за строительство на себя, он должен был выбрать место поблизости от Успенского собора. На момент правления Грозного тот являлся самым почитаемым. Но, поразмыслив, я поняла – такого допустить Филипп не мог. Строить на виду у всех глупо. Искать следовало там, где Филипп
чувствовал себя как дома, чтобы было как можно меньше глаз. Местом таким мог быть Соловецкий монастырь.
– Но от Белого моря до Москвы тысяча километров.
– И что? Для людей такого ранга как митрополит расстояние не преграда. В Соловцах Филиппа боготворили.
– Хорошо. Пусть будут Соловцы, – вынужден был согласиться Мостовой. – По большому счету все равно, откуда и куда переехал Филипп. Главное – «Книга».
– В Соловцах нас не только не подпустили к архиву, но даже не приняли прошение о предоставлении возможность изучить документы. Епископ, в чьем подчинении находится монастырь, так и сказал: «Церковь отделена от государства, потому вправе решать, стоит ворошить старое или оставить все, как есть».
– И вы решили обратиться в вышестоящие органы?
– Да. Ответ звучал приблизительно так: «Архивы изучены. Ничего нового, что могло бы заинтересовать историков, не найдено. Возвращаться к прошлому, не видим необходимости. В случае повторного обращения прошение должно выглядеть более обоснованным – с точным перечислением видов документов, целей их изучения, периода издания.
– Понятно.
По тому, как произнес ненавистное ему слово Мостовой, стало ясно – разговор закончен. Стена вопросов осталось неприступной. И это несмотря на то, что информации было получено предостаточно.
Как и куда двинется расследование дальше, Федор Николаевич не знал и не имел представления, чем скрепить воедино смерть Мытника, запись в книжке и поведанную профессоршей историю.
