Что касается знания дела, здесь Глеб давал сто очков вперед как сокурсникам, так и сотрудникам, отработавшим в отделе по году, а то и по два. Превосходил он однокашников и в стремлении познания новых, более современных способов экспертиз. С радостью оставался, когда поступало срочное задание. И, что особенно важно, был на «ты» с техникой.
Когда наступило время окончания практики, тот же начальник отдела, что жаловался на дотошного практиканта, сам пришел к Мостовому с просьбой подписать на имя ректора письмо – «Направить Кораблева для прохождения службы в их отдел».
– Криминалист от бога, – уверял майор. – Ему бы опыта и расторопности – цены парню не будет.
– А как же запах пота? – напомнил Мостовой.
– Пусть воняет. Главное, чтобы дело знал. Встретит женщину, та полюбит таким, какой есть – от потливости не останется и следа.
Слова майора оказались пророческими. Кораблев встретил ту, которая полюбила его таким, какой он есть. Произошло это на восьмом году службы.
Год назад Кораблев получил капитана. Ума палата, союз таланта и доброты. Можно было понять радость сотрудников отдела, когда генерал подписал приказ о назначении Глеба на должность старшего криминалиста.
––
Глеб не вошел в кабинет – ворвался. Тучный, пыхтевший, как паровоз, с трудом уместившись на просторном стуле, он загадочно глянул на Мостового.
– Не записная книжка, товарищ полковник, набор секретов. Кроме того, что записи зашифрованы, есть нечто такое, на что вам нужно обратить внимание.
Заняв место за столом, криминалист, листая книжку, задерживал взгляд то на одной странице, то на другой. Найдя, что искал, протянул Мостовому.
– Здесь нет листка. Вырвали. И вырвали, я так полагаю, специально.
– Ты хотел сказать, намеренно?
– Да, намеренно. На листке был набор знаков. Не цифр, не букв, а именно знаков.
– Шифр?
– Что не номер телефона и не номер банковской ячейки – это совершенно точно.
– Поясняй?
– Знаков пять. Телефонные номера в Москве семизначные. Есть города, в которых шестизначные, но никак не пяти. С банковскими ячейками еще проще: кроме цифр те разбавлены буквами.
Поправив очки, Мостовой поднял книжку, чтобы осмотреть страницы на свету.
– Продолжай.
– Рассмотреть знаки удалось при помощи микроскопа. Вырваны не один и не два листка – четыре сдвоенных. Микроскоп разглядел два наложенных друг на друга ряда знаков. Вырвали четыре листка специально, чтобы нельзя было прочесть запись. Кроме того, первый ряд наложился на второй, маскируя всю запись.
Раскрыв папку, Кораблев вынул лист и положил перед Мостовым. Полковник, глянув, перевел взгляд на криминалиста.
– Что это?
– Расшифровка записи – ????? ????????, ,???????? ?? ???????? ??
– Книга царей? – прочел вслух Мостовой.
– Да. «Книга Царей». Ее еще называют «Царь-Книга». Как «царь-колокол», «царь-пушка», – воодушевляясь, произнес Кораблев. – Хранится книга в Третьяковке. Десять тысяч страниц с семнадцатью тысячами миниатюр. Издана по приказу Ивана Грозного.
– Грозный издал, а запись не на русском?
– Иврит. Первый набор знаков означает «Сефер млахим». Второй – две книги – Цари I и Цари II. А все вместе – «Книга Царей».
– Иврит… «Книга Царей», – разглядывая запись, пробубнил Мостовой.
– Еще я не уверен, что книжка потеряна, – произнес Кораблев, не обращая внимания на то, насколько растерянным выглядит полковник.
У Мостового брови прыгнули вверх.
– Когда что-то теряют, – продолжил криминалист, – на наружной части остаются частицы инородных тел: трава, грязь, вода. Здесь же, кроме травяного покрова, не обнаружено ничего. Несоответствие фактов плюс показания свидетелей дают право утверждать, что записная книжка подброшена специально.
– Подбросили после того, как на месте преступления поработали криминалисты? Зачем?
– Чтобы не подобрал тот, кому книжка могла оказаться без надобности.
– Или чтобы дошла до наших рук.
– Возможно, и так.
¬– Если так, – глядя в глаза Кораблеву, Мостовой произнес фразу, к которой готовил себя заранее, – напрашивается один вывод: подбросив книжку, некто подсказывает нам, в каком направлении двигаться. Чтобы подсказка не выглядела явной, уничтожает запись. Не до конца. Вроде, вот тебе, полковник, ниточка, а что касается клубка – распутывай сам.
– Скорее всего.
Поднявшись, Кораблев вышел из-за стола. Не забыв вернуть стул на прежнее место, стоял и ждал, когда полковник скажет заключительное слово.
Мостовой не торопился. Он словно чувствовал: у Глеба есть что-то, о чем тот не спешит докладывать.
– Не нравится мне твой взгляд, майор, – произнес Федор Николаевич, глядя криминалисту в глаза. – Вроде, обосновал, в глазах растерянность. Утаил чего?
– Чего таить?
Кораблев сдулся настолько, что, обмякнув, стал похож на детский шарик, из которого вышла половина воздуха.
– Столько лет вместе. К тому же ваше умение видеть человека насквозь…
– А если по делу?
– По делу нет уверенности в правильности полученных результатов. Надо еще раз проверить.
– Ты, майор, как угодивший в плен партизан. Не молчишь, но в тоже время, ни слова конкретики.
– Микрочастицы на обложке записной книжки совпадают с микрочастицами одежды Мытника, что дает право утверждать о принадлежности данной вещицы покойному.
– Эка невидаль, я сразу сказал, что книжка Натана.
– В таком случае, зачем понадобилось брать, а затем подбрасывать?
– Значит, было зачем. Преступники тоже думают, коли думают, строят предположения.
– Понимаю. Непонятно другое – кроссворд, что загадал Мытник, может угодить в раздел тех, что не подлежат разгадке.
– А вот тут ты, брат, загнул, – засовывая книжку во внутренний карман пиджака, произнес Мостовой. – Неразгаданный кроссворд не есть признание слабости. Завтра встречусь со специалистом, поспрашиваю по поводу «Царь-Книги». Там, глядишь, Черкашин с Гладышевым чего-нибудь накопают. Кроссвордик – то и раскроется.
– Пока будем ждать, преступники усложнят правила игры, а то и хуже – вставят в кроссворд вопрос, ответа на который не существует в природе.
– Тогда это будет не игра, а война. Война по правилам закона.
– Закона?
– Да. Придуманного системой, которая создавалась веками и в которой мы с тобой не винтики и не болтики. Случись так, что система даст сбой – кто встанет на защиту закона? Ты и я. Ты как криминалист, я как чистильщик.
– Чистильщик!? – улыбнулся Глеб. – Красивое название! Жалко только, что ассоциируется с мусорщиком.
– А мы и есть мусорщики, – ухватился за произнесенное криминалистом сравнение Мостовой. – Помогаем людям освобождаться от мусора. Не от того, что валяется на тротуарах, а от того, что прячется по углам да по воровским «малинам». Задача архисложная, бороться становится все сложнее и сложнее. Вставшие на путь преступлений люди уже не те, что двадцать лет назад – грамотные, образованные.
– Но мы-то тоже не лаптем щи хлебаем.
– Верно, не лаптем. Только двигаемся не с той последовательностью, с которой должны двигаться. Не в меру гуманные, демократия, человеческое достоинство, презумпция невиновности…
– Все равно, – удовлетворенный исходом разговора, почесал затылок Кораблев. – Приятно ощущать себя частицей механизма, когда знаешь, что от труда твоего зависит развитие системы.
– Приятно не то слово! – Произнеся это, Мостовой показал глазами на коньяк. – Ну что, по пятьдесят грамм?
– Спасибо, – улыбнулся как факир Кораблев. – Когда попадают такие улики, как книжка Мытника, я ни о чем, кроме как о спрятанных секретах, думать не могу.
Сделав шаг в сторону двери, Глеб обернулся и произнес:
– Что касается «Книги Царей»… Если вам интересно мое мнение, не все в истории с записной книжкой так просто, как кажется на первый взгляд. Искать надо начинать оттуда, откуда ветер подул, а ветер подул от записи на иврите.
Оставшись один, Мостовой представил вышагивающего по коридору Кораблева, путь которого заканчивался перед белой дверью, похожей на больничную. Надпись «Посторонним вход воспрещен» гласила: вход разрешен только избранным.
«Отдел криминалистики! – Подумал полковник. – Мир полу искусства и полу науки».
Вспомнились слова Шекспира: «Быть или не быть?». «Быть, чтобы жить или жить, чтобы быть?» – перевел на понятный ему одному язык Мостовой.
В ответ тишина и надпись: «Посторонним вход воспрещен».
Сон сморил почти сразу. Стоило подойти к дивану, прилечь, закрыть глаза.
Обычно тому предшествовал экскурс в дела минувшего дня, после чего следовал разбор полетов и, как водится, выговор самому себе. За что? Не имело значения. Главное, не допустить переоценки.
Сейчас же хотелось лежать и смотреть в потолок. Пусть над головой не освещенное звездами небо, не похожая на кусок сыра луна, а всего лишь не претендующий на аллегории белый квадрат. Тем не менее…
«День и вправду выдался не совсем обычный, – прежде чем забыться во сне, подумал Мостовой. – Знать бы, каким будет день завтрашний?»
Сознание, ответив уходящим в никуда эхом «не совсем обычный, не совсем обычный», начало погружаться в глубину сна. Все как всегда: день-ночь, борьба-сон.
Последний не был таким, каким привык встречать его Мостовой – не крепкий, не успокаивающий, не располагающий к забвению. Настороженный, в какой-то мере даже испуганный, он будто предупреждал: все, что приснится, не есть плод воображения. Жизнь создала видение без права быть освобожденным от себя самого. Ты есть, в то же время тебя нет. Где ты? Там, где нет свободы мыслям, где нет спокойствия душе.
Душа Мостового даже во сне была не на месте. Он увидел тоннель, в конце которого можно было разглядеть светящуюся точку. Приближаясь, та становилась похожей на шар, из которого начали выходить необычно одетые люди.
Подобные наряды Мостовой видел в кино: отороченные собольим мехом шубы, высокие, похожие на трубы, шапки, расшитые золотом сапоги. Невиданное доселе зрелище должно было поразить, в крайнем случае, ввести в изумление. Мостового же перевоплощение сознания не только не затронуло, наоборот… Он вдруг ощутил, что живет жизнью вышедших из света людей. Словно он был такой же, как они, разговаривал на их языке, знал обычаи бытия и даже понимал образ мышления.
Приблизившись, свита остановилась. Шедший впереди человек с посохом сделал шаг вперед. То был Иван Грозный. Возникший за спиной гомон заставил полковника обернуться. На огромной, похожей на подкову площади он был не один: толпа людей, припав на колени, замерла в ожидании государевых речей.
Мостовой же смотрел на царя с безразличием во взгляде. Не ощущалось ни страха, ни испуга, как, впрочем, удивления и торжества тоже не было.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, государь, нахмурив брови, произнес слова, которые нельзя было услышать, но можно было понять.
– Кто ты?
– Человек, – ответил Мостовой.
– Человек? – хмыкнул, удивляясь простоте ответа, царь. – И что же тебя привело в мир наш, человек?
– Книга царей, – произнес Мостовой.
– Книга?
– Да. Та, что создали по твоему приказу, государь.
– Зачем тебе понадобилось видеть то, чего не видел даже я?
– Хочу знать, кто и за что убил моего друга.
– Безумство! – ударив посохом оземь, воскликнул царь. – Невозможно познать то, что неподвластно перу! Не потому, что летописец не ведает, о чем пишет. Причина в другом. Каждый живет в своем мире, с ним рождается, с ним умирает. Коли есть мир, должны быть вещи, наличие коих объяснить может только сам человек: страх, совесть, разум. Ты сам это подтвердил.
– Я?
– Ты. Зная, что ответ кроется в тебе, пытаешься найти там, где его никогда не было. Прежде чем искать, следует знать, что ищешь.
– Я же сказал – ищу книгу.
Царь задумался.
– Книга есть. Искать надо там, куда никто никогда не заглядывал. При этом помни – истина в борьбе.
Открыв глаза, Мостовой с минуту не мог понять, где он. И только когда мысли по поводу сна стали уступать место реальности, сознание, включившись в работу, начало пичкать мозг информацией.
Где царь? И что означают слова «ищи там, куда никто никогда не заглядывал»?
Процесс познания сна нарушил звонок телефона. Звонила супруга Федора Николаевича Арина Владимировна.
– Ты там живой?
– Живой, – ответил Мостовой.
