Мама обратила бы на это внимание, если бы не была занята разговором по телефону. Она говорит с лечащим врачом Клавдии, но делает это слишком тихо, чтобы Хэвен не различала отдельные слова.
Она могла бы прислушаться, но если честно… Если честно, будь новости хорошие, мама не говорила бы вполголоса. А плохие она слушать не хочет.
Она все же вытирает тряпкой рисунок Джека, игнорируя его возмущенный визг.
Есть совершенно не хочется, но она все же решает сварить себе кофе. Ее оценки в школе оставляют желать лучшего, особенно после 35 баллов за тест по истории из 100, не хватало ей еще заснуть сегодня на уроках.
Хэвен наливает сливки в чашку и следит за тем, как причудливо они смешиваются с черной жидкостью.
Мама неожиданно кидает телефон на стол, он пролетает по всей его гладкой поверхности и со звоном врезается в кувшин с водой. Джек испуганно пищит и начинает беспокойно возиться в своем стульчике.
– Прости, милый, прости! – мама, спохватившись, быстро хватает его на руки.
– Что случилось?
Хэвен вдруг накрывает волна паники; если с бабушкой все плохо – она этого не переживет. По крайней мере, сейчас.
Джек успокоился и зарылся носом в мамины волосы, а она с силой прижимает его к себе, будто прикрываясь им, как щитом.
– Ночью у нее останавливалось сердце. Но сейчас… Сейчас все хорошо.
"Ничего не хорошо", хочет ответить Хэвен, но только выдавливает из себя некое подобие улыбки.
Маму она этим не обманет, но и та не обманет ее своими дрожащими руками.
От мыслей голова идет кругом. Хэвен вдыхает полную грудь холодного воздуха, старается дышать медленно, через нос, но видимо интернет врет – ей это не помогает.
"Возьми уже себя в руки".
Через два поворота она встретится с Иви и…
Нет, сейчас она этого не выдержит. От мысли о том, что сейчас только начало долгого дня, в течение которого необходимо будет общаться со всеми, улыбаться и, черт возьми, учиться, ей становится только хуже.
Ноги сами меняют направление. Она не знает, почему, просто чувствует, что ей нужно быть там. Что там она найдет ответы хотя бы на часть своих многочисленных вопросов.
Ей снятся такие странные сны в последнее время. Вот, например, сегодня. Что за Ками? Ее подруга из детства? Но почему она никогда раньше о ней не вспоминала? И где она сейчас?
"К черту все это. Хуже уже точно не будет".
Глаза закрыты, дыхание равномерное. Так спокойно внутри ей не было давно. Она буквально не слышит ничего, кроме шума ветвей на ветру. А для нее это почти что тишина.
Хэвен открывает глаза.
Что дальше?
Она стоит на заснеженной дорожке возле леса; протяни руку и дотронешься до шершавых стволов сосен. Хэвен растеряна. Минуту назад она спешила сюда, ощущая необычный прилив энергии, все внутри нее ликовало от осознания того, что двигается она в нужном направлении. Сейчас же все это куда-то исчезло. Она больше не чувствовала уверенности в своих действиях. Чертенок внутри нее тихо и взволнованно скулил, умоляя ее вернуться назад и пойти в школу. Прогул – последнее, что ей нужно. Борясь с собой, Хэвен все-таки делает один, пробный шаг вперед. Попытка не пытка. Шаг, еще один, потом еще…
Воздух в лесу какой-то другой, чистый и разряженный, и как будто еще более холодный. Солнечные лучи с трудом протискиваются между тяжелых пышных сосновых ветвей и рисуют светлые линии на снегу.
И тишина. Мертвая, всепоглощающая тишина. Ей кажется, она даже не слышит шума сосновых веток. Чертенок внутри нее съежился и с головой забрался под одеяло. А Хэвен снова почувствовала это. Стойкое необъяснимое ощущение того, что она находится там, где всегда должна была быть.
Глава 12. Лес
- Почему Русалочка? – она обиженно надувает губки.
«Русалочка» – далеко не самая любимая ее сказка, а еще есть принцессы и покрасивее.
Он бросает на нее хитрый взгляд из-под упавшей темной пряди волос.
- Потому что ты на нее похожа, Хэв.
- А вот и не похожа! – она близка к тому, чтобы расплакаться. Ей не нравится Русалочка, ее раздражают ее слишком яркие красные волосы, ей нравится Рапунцель, ведь ее волосы блестят, как чистое золото. Рапунцель настоящая красавица. Хэвен так хочется быть похожей на нее, а не на эту глупую…
Он нежно прижимает палец к ее губам.
- Вспомни, что сделала Русалочка.
Ее ресницы мокрые от проступивших слез, и он смахивает подушечкой большого пальца одну из них.
– Русалочка вышла из моря на сушу, хотя это было запрещено. И полюбила человека, хотя не должна была.
Хэвен хочет возразить, что она бы никуда из дома не ушла, и уж точно не стала бы влюбляться в глупых мальчиков, но он ее перебивает:
- В этом Вы с ней и похожи. Суете свои маленькие носики туда, куда не следует.
Пускай она не Русалочка, но сейчас она точно влезла туда, куда не нужно было. Как она вообще здесь оказалась?
Нет, Хэвен отлично помнит, как шла по какой-то виляющей тропинке и потом необъяснимым образом оказалась на огромной поляне, со всех сторон окруженной одинаковыми высокими соснами. Сейчас же она оглядывается назад и больше не видит никакой тропинки. Сейчас она уже сомневается, была ли она вообще, или же это ее воображение нарисовало тропинку на белом снегу.
Завладевшее ею в начале леса ощущение снова будто испарилось. Хэвен смотрит на экран телефона. 9:47. Она должна сейчас, как нормальный ребенок, слушать мистера Питерса на экономике, а не бродить по лесу, как сумасшедшая. Тем более, похоже, что она заблудилась. Внутри нее вскипает злость. Но если на кого ей и стоит злиться, так только на саму себя. Да, ее воображение иногда бывает слишком ярким, да, иногда ей снятся непонятные ей самой сны, но не стоит забывать о том, что около полугода назад она пережила худшую ночь в ее короткой жизни. Мисс Форбс говорила, что пережитый стресс может влиять не только на ее сны, но и на общее восприятие окружающего мира.
Она говорила: все это – последствия катастрофы. Со временем они пройдут. Однажды утром она проснется и все снова будет, как прежде. Все, что ей нужно делать – это не давать воображению завладеть ее разумом. А что же она делает сейчас?
С горечью Хэвен думает, что давно так сильно не была в себе разочарована. Она разворачивается, делает шаг и…
Нога застывает в паре сантиметров от земли. Против ее воли изо рта вырывается что-то наподобие приглушенного хрипа, как если бы она пыталась кричать, уткнувшись лицом в подушку.
Мозг понимает; тело парализовано, но не так, как было после аварии. Сейчас все в ней застыло. Ей кажется, кровь перестала течь по венам. А ее сердце… Ее сердце больше не бьется.
Черные голые ветки сплетаются вместе и спиралью уходят в нависшее над ними безжизненное белое небо. Несколько раз она моргает, давая глазам привыкнуть. Хорошая новость – она снова может двигаться. Ноги и руки немного покалывает, как после легкого удара током. Она морщится; это неприятное ощущение, но лучше так, чем не чувствовать ничего. Хэвен поднимается на ноги и в растерянности оглядывается. Вокруг нее все те же снежные сугробы и вековые сосны, но только теперь они больше не покрыты пышными зелеными иголками. Теперь их ветки, тонкие и длинные, как паучьи лапки, спутались друг с другом и зарешетили свод неба. Первое, что приходит ей в голову, это что она, окончательно потерявшись, забрела в умирающее сердце леса. Она оборачивается, пытаясь вспомнить, откуда пришла, потом оглядывается еще раз, но не видит ни намека на тропинку, которая и привела ее сюда. Лишь одинаковые черные обугленные стволы деревьев. Без своих зеленых одеяний они выглядят зловеще, и Хэвен невольно ёжится. Она делает неуверенный шаг вперед, потом еще один, ноги сами ведут ее в неизвестном ей направлении.
"Лучше так, чем стоять на месте".
Сколько бы она ни шла, пейзаж вокруг нее не меняется. Все такое серое и безжизненное, будто потерявшее цвет. Она может различать только белый, серый и черный. И снег, падающий с неба, какой-то необычный. Хэвен ловит одну из снежинок и растирает ее между двумя пальцами. Снежинка вместо того, чтобы растаять, оставляет на ее коже серый след. Это что… пепел?
"Ты ведешь себя глупо, остановись на секунду и подумай!", просит ее чертенок, но она с ним не согласна. Каждый мускул в ее теле напряжен и настроен на бегство. Ее останавливает только то, что она не знает, куда ей надо бежать.
– Эй! Эй!
Наконец-то. Нашелся идиот (кроме нее), решившийся прогуляться здесь.
В метрах пятидесяти от нее между черными стволами мелькает чья-то фигура. Сердце Хэвен бьется сильнее.
– Эй! Подождите!
Ее голос охрип от холода, поэтому человек не слышит ее. Тогда она переходит на бег, высоко поднимая ноги над толстым слоем снега. Бежать дается с трудом, ее как будто что-то тянет назад, как во сне. Но она все же оказывается почти рядом с ним, в тот же момент, когда он поворачивается, видимо, услышав, как она звала его, их взгляды приковываются друг к другу, и ее ноги подкашиваются. Она понимает, что сейчас упадет, но этого не происходит. Будто что-то сзади бережно поддерживает ее тело, не дает ей упасть.
Ее дыхание прерывается. Сердце замирает.
Потому что сейчас перед ней стоит ее брат.
– Джеймс? – свой голос она не слышит.
На нем та же одежда, что и в ночь его смерти. Темные потертые джинсы, голубая футболка с Баттерсом из Южного Парка и ужасная фиолетовая кожаная куртка, которую она ненавидела сколько себя помнила. Сейчас его одежда, темные волосы и оливковая кожа неестественно выделялись на фоне снега и деревьев. Будто только они сохранили цвет.
Она не думает. Снова начинает бежать навстречу, и в этот раз ее ничто не сдерживает. Но что-то не так. Она замедляется.
– Джеймс!
Теперь она слышит свой крик. Слышит и видит, что с ним не так. Сама поза неудобная, конечности расположены под не совсем правильным углом. Будто он пытается принять естественную позу, но не знает, как это делается. Будто ему объяснили, как нужно стоять в теории, но он никогда не делал этого на практике.
Головой она понимает, это все нереально, он нереален, происходящее ей всего лишь снится. Но в ее сердце, в ее все еще любящем его сердце, кислотой растекается тоскливое отчаяние. Ей будто снова, как в первый раз, приходит осознание того, что его больше нет. Чтобы сейчас здесь ни происходило, кого бы она перед собой ни видела, это не стоит ровным счетом ничего. Потому что это не вернет его к жизни.
Она не может больше сдерживаться и плачет. Какая к черту разница, ей просто больно.
Хэвен прижимает ладони к лицу, как в детстве, по ее телу проходит мелкая дрожь. Его руки смыкаются на ее спине и начинают укачивать ее точно так же, как ее мама укачивает Джека. Она поднимает голову и смотрит в его глаза. Черт, да это же его глаза, серо-зеленые, с золотыми линиями, как лучи солнца, отходящими от радужки. Если она спит, то одновременно худший и лучший из ее кошмаров.
Уголки его губ приподнимаются. Так он никогда не улыбался. Его губы будто пытаются сформировать улыбку, но не знают, как это делается.
Когда он начинает говорить, его голос тоже звучит не так.
– Что с тобой, Хэвен? Неужели, ты готова расплакаться? Неужели, я переоценил тебя, и ты настолько слабая?
"Хэвен", звучит в ее голове голосом ее мамы, папы, учителей в школе, друзей в Нью-Йорке, звонким голосом Иви, но никак не голосом ее брата.
"Русалочка". Это она ожидает услышать, это у нее ассоциируется с настоящим Джеймсом. Это слово было в их семье под запретом после его смерти. Через неделю после аварии мама переключала каналы на телевизоре в ее палате, и на одном из них шел диснеевский мультфильм про Ариэль. Тогда Хэвен стошнило прямо на пол.
Он наклоняется ближе, его губы почти у самого ее лица, и она чувствует на себе ледяное, как ветер в Стрэнджфоресте, дыхание.
– Русалочка, верно?.. Но ты же не думаешь, что я это он?
Хэвен еще долго не может встать, когда приходит в себя. Она лежит на земле, боясь пошевелиться, уставившись на медленно покачивающиеся на ветру пышные зеленые ветви высоко над ее головой и чувствуя, как тает забившийся под куртку снег.
Неожиданно для себя она сразу находит дорогу к дому. Когда она, затолкав мокрую куртку поглубже в шкаф, заходит в гостиную, то сразу сталкивается с раздраженной мамой. Такой недовольной она давно ее не видела.
– Знаешь, если ты собиралась прогуливать школу, могла бы предупредить меня, что так поздно придешь домой.
Она говорит очень тихо, медленно, отделяя паузой каждое слово. Хэвен понимает, она не хочет ссориться, не хочет портить их только-только наладившиеся отношения. Снова.
Она смотрит на огромные старинные часы над камином с вырезанной из дерева фигуркой лисы на большой стрелке. В детстве она могла подолгу пялиться на эту глупую лису.
Без пяти минут девять вечера. Сколько же она пробыла в отключке?
– Извини, – коротко бросает она. – Я не подумала.
Мама открывает рот, чтобы ответить, но тут же его закрывает. Хэвен понимает, она не привыкла к такой ее реакции. Не истерика, а спокойное извинение. Остановившись перед лестницей на второй этаж, она оборачивается и добавляет:
– Прости. Мне жаль. Этого больше не повторится. Обещаю.
Через минуту, прикрыв дверь в свою комнату, Хэвен сворачивается клубочком на кровати, обнимает одеяло из разноцветных лоскутов и думает, что обычно, когда люди сходят с ума, они этого не замечают. Что же не так с ней?
В бок утыкается что-то теплое, она поворачивается и притягивает Джека к себе. Он смотрит на нее своими красивыми карими глазками из-под длинных светлых опущенных ресниц и обвивает маленькими ручками ее шею. Он будто все понимает.
Она улыбается.
– Спасибо. Правда, спасибо.
Она смотрит в его глаза какое-то время, такие спокойные, умные, даже взрослые глаза и, не удержавшись, добавляет:
– Когда же ты, наконец, заговоришь, чтобы я смогла поговорить с тобой о том, о чем не могу поговорить с остальными?
Глава 13. Ками
Пробуждение утром больше похоже на попытку вынырнуть из трясины. Чем больше она старается выбраться из вязкого сна, тем сильнее ее засасывает в его мрачную глубину. Пару минут Хэвен тратит на то, чтобы позволить глазам привыкнуть к солнечному свету. Такой раздавленной она давно себя не чувствовала. Ощущение похоже на то, что она испытала, когда приходила в себя после наркоза, почти полгода назад. Вот только тогда у нее была официальная причина пропустить школу.
Она все же заставляет себя пойти в душ, но как только поднимается с кровати, комната вокруг нее начинает вращаться, перед глазами плывут темные круги, и Хэвен безвольно оседает на пол. Сердце гулко стучит в груди, кончики холодных пальцев дрожат. А когда она оказывается в ванной и бросает взгляд на свое отражение в зеркале, то невольно охает. Ее глаза, огромные и потухшие, нависают над бледными щеками, под полупрозрачной кожей набухают синие венки. На мгновение она всерьез задумывается о том, чтобы сказать маме, что заболевает, тем более что это ненамного отличается от правды, но почему-то от мысли о целом дне, проведенном дома, ее начинает мутить.
На уроке искусства живописи либо стоит оглушительный шум, либо она начинает медленно сходить с ума. Голоса одноклассников тупыми ударами отдаются в висках. Хэвен морщится, на пару секунд закрывает глаза, пытаясь если не притупить боль, то хотя бы к ней привыкнуть, и собирает последние остатки сил вместе. Это задание она не провалит.
Она сверлит взглядом безжалостно чистый пергамент. Заданием было нарисовать главный страх своего детства, и поначалу ей оно показалось знаковым. Вот только сейчас она не может вспомнить абсолютно ничего. В ее голове царит сумрак.
Она переводит взгляд на пергамент Иви, на котором красуется полосатый свитер Фредди Крюггера, и не сдерживает усталого снисходительного смешка:
– «Кошмар на улице Вязов»? Серьезно?
– Самый страшный фильм моего детства. А что? Это лучше, чем у тебя. – Иви косится на ее нетронутый лист. – А ты чего боялась? Пустоты?
Пустоты. В голове Хэвен это слово звучит особенно жутко. По позвоночнику волной прокатывается дрожь и застывает у основания черепа.
Хэвен мотает головой, пытаясь стряхнуть сковавшее ее напряжение, и невольно встречается глазами с сидящей справа от нее Камиллой.
