Нателла Погосян "Дом на Северной улице"

– Вааай, – заволновался дед, – включай свет, посмотрим!

Папа включил в зале свет. На раскладушках заворочались сонные мужчины:

– Что случилось?

– Ребенок пропал, ищем.

Мужчины тут же проснулись и присоединились к поискам. В зале ребенка не оказалось. За шторами – никого, дверь на балкон закрыта на шпингалет. Оставалась еще одна комната, в которой спали трое мужчин. Дверь в комнату была плотно закрыта, но других вариантов не оставалось, надо было проверить и там. Папа открыл дверь и включил свет.

– У нас ребенок пропал, – сразу сообщил папа, не дожидаясь вопросов, – нет ее здесь?

– Как пропал? Нет, никакого ребенка здесь нет, мы спим давно.

Папа с дедом переглянулись и двинулись к окну. Окно было зашторено и закрыто. Никого. Заглянули под кровати и раскладушки, тоже пусто. Куда могла пропасть?

И тут один из мужчин, спавший как раз в моей кровати, вдруг встрепенулся:

– Ой, тут у меня под ногами кто-то есть, – и одернул одеяло.

Под одеялом, свернувшись калачиком на самом краю, с той стороны, которая служила мне обычно изголовьем, мирно сопела я. Пятеро изумленных мужчин смотрели на маленькую девочку и еле сдерживали смех, чтобы не разбудить и не напугать ребенка посреди ночи.

Папа взял меня на руки, и я проснулась. Конечно же, я не поняла, как оказалась в ночи в этой комнате, почему там горел свет и зачем собрались все эти люди, но история моего побега долго еще веселила всех родных и друзей своим закрученным сюжетом и неожиданной развязкой.

Зато с тех пор в нашем доме стало меньше гостей. Родственники, конечно, по-прежнему приезжали, но посторонних людей папа старался селить в гостинице.

Знала бы, что так просто решается этот вопрос, с первого дня бы к гостям в гости наведалась.

Глава 11. Серьезное путешествие

Однажды на семейном совете, состоявшем из папы и немножко из Таты Риммы, принявшей в нем участие по телефону, решено было отправить нас с мамой в гости в Ереван. Понятное дело, что одну маму с четырехлетним ребенком папа никуда отпускать не собирался, поэтому с нами должен был лететь папин брат Ашот.

В назначенный день мама разбудила меня посреди ночи и начала поспешно одевать. Почему-то в дорогу мы всегда выезжали посреди ночи, исключений из этого правила не было. Сумки наши уже стояли у порога, мама была одета и даже накрашена, оставалось собрать только меня, и можно было отправляться в путь.

Мы уселись в машину и долго, очень долго ехали в темноте. Я то засыпала, то просыпалась снова, а утро все не наступало. Наконец машина остановилась у здания аэропорта. На улице уже давно рассвело, но утро было прохладным. После долгой поездки на машине меня немного мутило и хотелось горячего чаю. В детстве чай был моим основным напитком – в меру теплый, в меру сладкий и непременно процеженный через сито, чтоб ни один листочек заварки ни в коем случае не попал в чашку. Мама пообещала напоить меня чаем, как только мы решим вопрос с билетами. Да, билеты нам предстояло купить прямо в аэропорту.

Папа с Ашотом достали из багажника две тяжелые коричневые сумки с серой надписью «Урарту», и мы вошли в здание аэропорта.

Это был огромных размеров зал, заполненный сновавшими туда-сюда людьми с чемоданами, дорожными сумками, рюкзаками и котомками. Несмотря на утренние часы, здесь было полутемно и поэтому как-то особенно мрачно. За длинной стойкой в дальнем конце зала сидели девушки в темно-синей форме с блестящей брошью в виде самолетика на лацканах. У стойки собралась длинная очередь, в самый конец которой встал наш Ашот, пока папа с мамой искали удобное место, чтоб разместить багаж и усесться самим.

– Здравствуйте! Нам, пожалуйста, два взрослых и один детский на Ереван, ближайшим рейсом, – улыбнулся девушке Ашот, подойдя к стойке.

– Молодой человек, билетов на Ереван нет, осталась пара мест на завтра, – металлическим голосом отчеканила девушка, не отрывая взгляда от своих записей.

– А, может быть, найдете, девушка? Нам очень нужно! У нас ребенок маленький, мы до завтра не сможем подождать, – бархатным голосом продолжал Ашот.

Девушка подняла глаза и громко вздохнула:

– Молодой человек, билетов нет! Совсем нет! Извините, ничем не могу Вам помочь.

Следующим разговаривать с девушкой пошел папа. Он оказался более настойчивым: девушка все же отвлеклась от своих записей и включилась в разговор. Через минуту она уже звонила кому-то по телефону, потом встала, наклонилась к окошку и что-то вполголоса объяснила папе. Когда папа направился в нашу сторону, мы сразу поняли по его глазам: «Летим!».

– Нужно будет подойти к окончанию посадки, – сообщил папа, – они найдут места.

– Ну, ты поезжай тогда, Гевуш, еще два часа ждать до посадки, – предложила мама.

– Да нет, я побуду с вами, мало ли, – возразил папа.

– Я же здесь, – заверил брата Ашот: – Поезжай! Мы улетим, все нормально будет. Позвоню тебе потом.

– Точно? – засомневался папа.

– Да точно, точно, поезжай! Все хорошо будет! – настаивал Ашот.

– Хорошо! Только сразу позвоните! Сразу! Как только билет купите, сразу позвоните! – наказал папа.

Папа взял меня на руки, поцеловал, обнял маму, пожал брату руку, пожелал нам хорошей дороги и двинулся к выходу.

– Мам, я чай хочу! Ты забыла? – обиженно заскулила я, едва папа скрылся из виду.

– Ой, точно же, чай! Ашот, пойдем возьмем ребенку чаю, – позвала мама, и мы втроем направились в буфет.

Желающих выпить чаю и съесть бутерброд с сыром оказалось немало: в буфете было полно народу. Наконец, очередь дошла до нас. Полноватая женщина в белой рубашке с рюшами, белом кружавчатом фартуке и таком же кружавчатом головном уборе, из-под которого виднелись ее выкрашенные в огненно-рыжий цвет и собранные в тонкий пучок волосы, поставила на поднос стеклянный стакан с чаем в металлическом подстаканнике, тарелку с бутербродом и высыпала на прилавок горсть монет – сдачу. Ярко-красный лак на ее коротко подстриженных ногтях уже давно облупился и смотрелся весьма нелепо, как и красная помада на ее тонких губах, нанесенная явно наспех и скорее всего без зеркала.

– Проходим, проходим, не задерживаем очередь, – бойко заголосила буфетчица, – проходим! Следующий, пожалуйста!

– Ну, вот и чай, – как-то особенно торжественно объявила мама, поставив поднос на буфетный столик.

– ЭТО? ЧАЙ? – на всякий случай уточнила я и, не дожидаясь ответа, завопила на весь буфет истошным голосом: – НЕ БУДУУУ Я ЧАЙ С ЧЕРВЯКАМИ! НЕ БУДУУУ!

– Нателла, успокойся, доченька, – попыталась замять проблему мама, – это не червяки, это же заварка такая, листочки. Я сейчас все вытащу ложечкой, и попьешь.

– Червяки! ЭТО ЧЕРВЯКИ! – не унималась я, – уберите чай с червяками! Я не буду с червяками!

Жизнь буфета приостановилась. Все посетители смотрели на нас и ждали продолжения этого представления. Даже рыжая буфетчица, вытянув шею, пыталась сквозь толпу разглядеть источник шума. Обычно застенчивый на людях, Ашот не привык к такому всеобщему вниманию к своей персоне и, неожиданно оказавшись в эпицентре не самых приятных событий, густо покраснел.

– Альфия, Альфия, – сбивчиво зашептал он, – вот, возьми деньги, если нужно будет еще, я подожду вас там… ну… в зале ожидания, – и протянув маме красный хрустящий червонец, выскочил из буфета.

Конечно, чаю я так и не попила. Еще чего, с червяками! Да и цвет какой-то подозрительно темный, совсем не как дома. И стакан этот странный, в какой-то железяке… В общем ушли мы с мамой из буфета с завернутым в салфеточку бутербродом и в расстроенных чувствах.

Устроились в зале ожидания, я перекусила и мирно засопела у мамы на коленях. Вскоре объявили посадку на рейс, и у стойки, где продавали билеты, выстроилась целая очередь желающих улететь. Мама с Ашотом переглянулись: шансы купить билет при такой очереди стремились к нулю.

– Нателла, просыпайся, доченька, – шепнула мне на ухо мама, – просыпайся, нам лететь пора!

– Подожди, пусть поспит еще, я пойду пока в очередь встану, тут долго придется ждать, – предложил Ашот.

– Нет, так мы точно не улетим, – возразила ему мама и снова повернулась ко мне, – Нателла, плачь! Громко плачь! Как можно громче, доченька! Плачь, а то билетов нам не достанется, не полетим к Тате Римме.

Стоило ли меня уговаривать? После бессонной ночи, многочасовой тряски в машине, после чая с червяками, в конце концов? После этого полусна на неудобной скамейке в зале ожидания? Конечно, нет! Я с преогромным удовольствием разразилась криком на весь аэропорт, выплеснув наружу все свои обиды, прошлые, настоящие и даже будущие.

Мама схватила меня на руки и пошла вставать в очередь. На наше счастье, я была единственным ребенком в очереди, и потому спешившие на родину армяне стали расступаться: «Женщину с ребенком пропустите без очереди! Проходите, женщина, проходите вперед! Девушка, обслужите эту женщину, пожалуйста, у нее ребенок плачет, тяжело в аэропорту с ребенком сидеть! Пусть летят, пожалуйста!». И мы полетели.

В салоне самолета было тесно и шумно. К моему счастью, бензином там не пахло, но был какой-то другой незнакомый запах, который, как оказалось позднее, действовал на меня ничуть не лучше бензина.

Мы с мамой уселись у окошка, Ашот – у прохода. Все места уже были заняты, но поток людей не останавливался. Они устраивались в проходах: кто-то усаживался на чемодан, кто-то стоял, держась за ручки багажных отсеков над сиденьями, прямо как в автобусе. Наконец, когда салон самолета был заполнен людьми до отказа, девушка-стюардесса объявила в микрофон, что посадка окончена. Нам раздали карамельки и бумажные мешки на случай, если затошнит, и самолет тронулся в путь.

Это был мой первый полет. Взлетать было непривычно и даже немного страшно, но мама так крепко меня обнимала и облака в окошке были такими красивыми, что страх быстро улетучился. Город под нами становился все меньше и меньше, а вскоре и вовсе пропал из виду. Со временем вместо белых пушистых облаков в форме зайчиков, мишек и слоников по ту сторону иллюминатора осталась только одна сплошная серость, усиленно вглядываясь в которую я незаметно заснула.

Проснулась от внезапно зазвучавшего из динамиков голоса, объявлявшего, что самолет приступил к снижению. Снижение было долгим и мучительным. Мне противно, до боли закладывало уши, меня тошнило и мутило от этого запаха «не-бензина», смешанного с запахом табачного дыма, струившегося со стороны туалетных комнат, над которыми зачем-то красовалась табличка «Не курить!», я усиленно рассасывала выданную мне мятную карамельку, зарывалась лицом в мамин шарф, беззвучно плакала и хотела домой, когда знакомый голос стюардессы объявил, что самолет произвел посадку в аэропорту «Звартноц» города Ереван.

Несмотря на просьбу стюардессы оставаться на своих местах до полной остановки самолета, все сидевшие пассажиры, едва заметив первые признаки снижения, дружно отстегнулись, начали вытаскивать из багажных отсеков свои сумки и шумно протискиваться к выходам. Мы выходили из самолета последними. Глоток свежего армянского воздуха на трапе самолета сразу вернул меня в чувство. Ура, мы в Ереване!

Глава 12. Ереван

В аэропорту Еревана было людно и шумно. Прибывавшие из разных городов люди скапливались в зале выдачи багажа. Там по длинным транспортным лентам неспешно плыли чемоданы, сумки и даже коробки. Люди толпились у лент и жадно всматривались в эту багажную реку в надежде увидеть там знакомые формы и вовремя выловить свое.

Наши коричневые сумки с серой надписью «Урарту» прибыли в числе первых, и мы радостно вышли из зала. Подошли к лестнице, ведущей вниз, встали на первую ступеньку, и, к моему огромному удивлению и восторгу, лестница поехала сама. Мама стала объяснять, что это никакая не лестница, а эскалатор, но я уже ее не слушала – я завороженно смотрела сквозь высокие стеклянные перила вниз, на толпу людей, и мечтала, чтобы эта лестница-эскалатор везла нас как можно дольше.

Через пару мгновений мы были внизу. Здесь уже собрались встречающие – это были целые семьи, ожидавшие своих родных, друзей или просто знакомых с цветами, с подарками, с угощениями. Среди них была и наша Тата Римма. Она увидела нас издалека, и ее большие карие глаза засветились от счастья. Волнистые волосы Таты Риммы были аккуратно уложены, губы накрашены. В черном кожаном пиджаке, бежевой шелковой блузе и прямой черной юбке, она выглядела очень эффектно. В руках ее была большая красивая плетеная корзина.

– Тата Риммааааа! – бросилась я к бабушке, ловко спрыгнув с последней ступеньки эскалатора.

– Джана-аа (арм. ласковое обращение)! – радостно закричала Тата Римма, поставила свою корзину на пол, взяла меня на руки и крепко обняла, – красавица моя, как я по тебе соскучилась!

Бабушка по очереди обняла маму и Ашота, и мы направились к выходу.

– А на чем мы поедем домой, тат? – спросила по дороге я, – не на машине?

– Нет, джана, на такси, – успокоила меня Тата Римма.

Вскоре я узнала, что такси – это все-таки машина и что бензином там пахнет еще похуже, чем в папиной «Ниве», но все вокруг было таким новым и интересным, что дорогу я перенесла хорошо. Оказалось, что в корзине, с которой Тата Римма встречала нас в аэропорту, были вкуснейшие фрукты – желтые бархатные персики с розовым бочком, толстенькие зеленые груши и крупный виноград, сквозь тонкую кожицу которого проглядывались темные зернышки. Когда бабушка открыла корзину и надрезала для меня персик, его аромат разлился по салону машины и даже волшебным образом затмил ненавистный запах бензина.

За фруктами и разговорами время в дороге прошло быстро. Скрипнув тормозами, машина такси свернула с основной дороги во двор и остановилась у подъезда. Тата Римма жила в пятиэтажном доме из серого туфа, совсем не похожем на те дома, к которым я привыкла в Менделеевске. Вместо наших малюсеньких балконов, ширина которых едва достигала метра, здесь это были целые комнаты, застекленные и утепленные. Бабушка называла их «шушабанд» (прим. авт. комната, созданная в результате застекления балкона). Белье здесь сушили на длинных веревках, тянущихся от окна шушабанда до высоченного столба, стоявшего аж в соседнем дворе. Веревки ездили по роликам, один из которых крепился к столбу, а второй – к внешней стене дома, прямо под окном каждой квартиры, – крутишь ролик, и белье твое уезжает на самую середину двора. Вместо привычных мне вишневых и малиновых кустов во дворе бабушкиного дома стояли высокие деревья, укрывавшие двор от палящих лучей летнего солнца, а с другой стороны дома раскинулась невероятной красоты густая виноградная лоза.

Едва мы вышли из машины, к нам со всех сторон стали подходить соседи Таты Риммы. Они по очереди обнимали Ашота и маму, щипали за щеки меня. Я уже привыкла к такому оригинальному проявлению любви со стороны своих армянских родственников, поэтому держалась стойко, хотя и не могла скрыть сурового взгляда из-под насупленных черных бровей.

– Ашот-джан, как хорошо, что приехал! Какой взрослый стал! Совсем мужчина! – радовалась встрече пожилая женщина из соседнего подъезда.

– Альфия-джан, добро пожаловать к нам, в Ереван, невестка-джан! – хлопала маму по плечу соседка из квартиры напротив.

– Вай, что за красавица к нам приехала! – качала головой бабушкина подруга тетя Лена, – и гладила меня по растрепавшимся в дороге косичкам.

– Ну, пойдемте домой, – позвала Тата Римма, – еще поговорите, наши гости должны хорошо отдохнуть с дороги.

Мы поднялись на второй этаж. Первая дверь направо, белая, резная, с золотистой круглой ручкой, вела в бабушкину квартиру. Изначально это была двухкомнатная квартира, но, благодаря шушабанду, в ней появились еще дополнительная спальня и просторная столовая. Прямо по коридору был зал, слева от которого располагалась бабушкина спальня, а справа – маленькая спальня-шушабанд. Тата Римма предложила маме поселиться в своей просторной спальне, а сама переехала в шушабанд и позвала с собой меня: «Пусть мама отдыхает, поспишь у меня? Я тебе буду сказки перед сном рассказывать».

Я сразу согласилась – мне нравилось огромное окно в шушабанде, а еще больше меня привлекала перспектива слушать бабушкины сказки на ночь.

Пока мы умывались с дороги, распаковывали сумки и переодевались в домашнее, бабушка накрыла на стол: на тяжелой чугунной сковороде шкворчала мелкая картошка, поджаренная в масле до румяного цвета целиком, прямо в тонкой шкурке, на белой овальной тарелке дымилась целая гора жареных баклажанов, присыпанных мелкой зеленью кинзы. Если бы не их продолговатая форма, они были бы похожи на оладьи. Здесь же стояла большая тарелка с нарезанными крупными ломтями сочными мясистыми помидорами, гладкими армянскими огурчиками, свежей зеленью кинзы и красного базилика (рейгана), тарелка с двумя видами сыра – соленым чанахом для взрослых и нежным чечилом для меня, и, конечно, хлеб – свежайшие армянский лаваш и грузинский пури, купленные в ближайшей хлебной лавке. Аромат в столовой стоял такой, что у меня потекли слюнки, как только я вошла. Хорошо подкрепившись и выпив чаю (который мама приготовила особенно старательно, чтобы сгладить мои утренние впечатления) с домашним вареньем из грецких орехов, полюбившимся мне с первой ложки и на всю жизнь, я сладко заснула на тахте под оживленные разговоры взрослых.

Тахта, накрытая старым покрывалом, с выбитым на нем национальным орнаментом, стояла прямо у огромного окна со старыми деревянными рамами. Она была довольно жесткой, но сидеть и даже лежать на ней было удивительно комфортно. Позже эта тахта станет моим самым любимым местом в квартире: отсюда я буду часами наблюдать из окна за жизнью бабушкиного двора. Буду смотреть, как сосед с любовью до блеска начищает свой видавший виды белый «Москвич», как женщины выносят на ровную забетонированную площадку ковры и моют их сначала мыльной водой, а потом тщательно поливают из шланга и оставляют сушиться здесь же, под солнцем, как развешивают белье на длинных тросах, как мужчины в уютной беседке стучат костями о деревянную доску, играя в нарды, как мальчишки гоняют в футбол, а девчонки – прыгают в резинки, как приходит уличный торговец, останавливается посреди двора, и кричит, задрав голову: «Жавел, жавел, жавели спирт! Жавеел, жавееел, жавели спирт!» (прим. авт. жавелем в Армении называли отбеливатель).

Проснулась я только утром, в мягкой постели, заботливо устроенной для меня Татой Риммой в спальне-шушабанде. Сквозь тонкую ткань желтых занавесок в комнату пробивались лучики утреннего солнца. В приоткрытое окно дул теплый ветерок, заносивший с собой в комнату мягкий аромат кофе, с которого все соседи начинали каждый свой день. Обстановка в комнате была совсем простая: огромная кровать во всю ширину да старый невысокий шкаф, потертый и давно выгоревший от солнца. На шкафу аккуратной стопкой были сложены папины детские энциклопедии в кожаном переплете – предмет моих мечтаний, и теннисная ракетка, тоже папина. В комнате было чисто и уютно.

Судя по негромким голосам и умопомрачительным ароматам, доносившимся из столовой, мама с Татой Риммой были уже на ногах.

Я скинула одеяло, спрыгнула с кровати, торопливо оделась в висевшее на спинке стула летнее платье, и побежала на кухню, босиком по вытертому с годами паркету «елочкой».

– Ахчи (арм. разг. обращение к девочке), – улыбнулась бабушка, увидев меня в дверях, – ну как ты? Хорошо спала?

– Хорошо, – ответила я, – только я голодная! И чаю хочу!

– Иди умывайся, садись за стол, поешь, и поедешь со мной на работу.

– На рабоооту? – обрадовалась я.

– Да! Мама сегодня разберет чемоданы, отдохнет, а мы поедем. Только быстро, нам уже нужно выходить, – предупредила Тата Римма.

Я бегом заскочила в ванную, выкрутила кран с холодной водой, умылась, вытерлась мягким белым полотенцем в голубую клетку, переплела косички потуже и отправилась завтракать.

На завтрак была бабушкина яичница с помидорами, соленый сыр, хлеб, свежие огурцы и помидоры, зелень и мацун с медом. Мама отломила для меня кусочек свежего, еще теплого хлеба-матнакаша, уложила в него ломтик сыра, дольку ярко-красного мясистого помидора. Хотя дома я была равнодушна к яичнице, но там, у Таты Риммы, она показалась мне невероятно вкусной вприкуску с маминым бутербродом. А как хорош был свежий мацун, подслащенный ложкой ароматного меда! Вдоволь наевшись и выпив кружку теплого чаю, я была готова выезжать.

Тата Римма, в темно-коричневом платье с тонкими белыми разводами и в черных кожаных босоножках на плоской подошве, стояла у окна с маленькой черной пудреницей в руках и красила губы. От нее приятно пахло духами.

– Поехали? – позвала бабушка.

– Поехали, – радостно подпрыгнула я и побежала в коридор, надевать свои сандалии.

На этот раз мне предстояло познакомиться с новым видом транспорта, с маршруткой. Маршруткой назывался такой малюсенький пузатый автобус, в котором пассажиров умещалось куда больше, чем в машине, но значительно меньше, чем в обычном автобусе. А еще там было очень тесно: пассажиры перемещались по маршрутке, согнувшись в три погибели, и сидели, плотно прижавшись друг к другу. Бензином там тоже пахло похлеще, чем в папиной «Ниве», но я терпела. Все же не каждый день бабушка берет тебя с собой на работу.

Работала Тата Римма в огромном здании управления Ереванской обувной фабрики. В плановом отделе. Помимо нее в отделе работало еще несколько женщин. Встречали меня всем отделом. Встречали тепло, угощали конфетами и печеньем, расспрашивали о жизни в далеком Менделеевске и понравился ли мне Ереван. Отвечала я односложно: с незнакомыми людьми я всегда вела себя подчеркнуто строго, даже сурово, отвечала нехотя, чтобы не давать лишнего повода для продолжения разговора. За эту особенность характера и за любовь к нравоучениям, которые я с удовольствием раздавала маме и бабушкам, близкие называли меня «свекровкой». Внешность моя тоже прекрасно вписывалась в сложившийся образ – серьезный недоверчивый взгляд и сраставшиеся на переносице черные брови создавали выражение вечного недовольства на моем лице.

Конец ознакомительного фрагмента.