В ожидании новых причуд,
Что мои непонятные крылья
Непременно меня подведут.
Затихали, и снова галдели,
Пока я растворялась вдали…
Возвращалась… Они, в самом деле,
Одного пережить не могли:
Только тем, что свободно летаю,
В долгожданный и памятный час,
Я сразила их дикую стаю
С вековыми угольями глаз.
…Ветер странствует птицей бессонной,
А подушка пером холодит…
Как прекрасно быть белой вороной!
Кто попробует – тот подтвердит.
Тайна
МОЕЙ НЯНЕ МАРИНЕ ФИЛАТЬЕВНЕ
Вчерашний день сиял весной
И обещал продлиться вечно.
Вздыхала нянька за стеной,
Что жизнь трудна и скоротечна.
А я, плод маминой тоски,
Несла печать ненужной жизни,
И терла нянькины виски
От хвори горькой укоризны.
Я из себя смотрела вдаль,
Не видя в будущем отрады…
А нянька плакала: февраль!
И на меня бросала взгляды.
Мы жили рядом: стар и млад.
И надо ж вот такому статься —
По-своему был каждый рад
Друг с другом жизнью поменяться.
Моя душа просилась прочь,
Она и так жила над бездной,
А на дверях не смерть, а ночь
Защёлкой лязгала железной.
Я умирала в грусти жить,
Приняв за яд опустошенье.
А няньке нравилось грешить,
Отмаливая прегрешенья.
Она любила жениха,
И молодость вернуть хотела,
И сладкой памятью греха
Жило её сухое тело.
Она кивала на гармонь,
И повторяла слово в слово,
Как он держал её ладонь
И засылал сватов с Покрова…
…Мы с нянькой встретились не зря.
Соединились два мученья.
Обмен свершили втихаря,
Чтоб избежать разоблаченья.
Про то ни слова не сказав,
Вдвоём владели нашей тайной —
Себя надеждами связав,
Светились радостью печальной.
Но жизнь по-прежнему текла.
Дом оседал, дрова топились.
Мы обе жаждали тепла,
И души по телам теплились.
Переписка
Скорый поезд в надрыве железном
Гнал по рельсам сухой перестук…
Мать была в моей жизни проездом
На далёкий волнующий юг.
Там она совершала попытки
Что-то выправить в жизни своей,
И её заменяли открытки
С описанием всех новостей.
Там почти не держались печали
На просоленном морем ветру,
А по пристани шли зазывалы,
Вовлекая приезжих в игру.
Там назад не давались билеты
В невозможной беспечности дней…
Я садилась писать ей ответы
Из событий, что были важней:
Няня ходит, как будто слепая.
А сосед пристрастился к вину —
И на празднике Первого мая
Зарубил молодую жену.
В нашем домике стены сырели —
А во всём виновата весна —
И холодными стали постели,
Всех лишая хорошего сна.
Щели в печке замазали глиной,
Чтоб до новой квартиры дожить.
А сама я болела ангиной
И почти не могла говорить…
Только мать в них вникала едва ли,
Понимая буквально своё,
И открытки опять прилетали,
Словно яркие губы её.
И опять в них росли кипарисы,
Подпирая собой небеса,
И слетались певцы и актрисы,
Привозя на курорт чудеса…
…Я читала их долго и честно,
В них жила моя странная мать.
А потом поняла – бесполезно
Мне хотелось её понимать.
Солнечный удар
Наш дворник был уныл, но мёл дороги взглядом,
Летая на метле, не понимал чудес.
А я смотрела вслед, в мечтах садилась рядом,
Примеривая к ней свой малый детский вес.
И в жаркий летний день, что есть,
набравшись духу,
Я прыгнула в окно – и села на метлу!
Но дворник чумовой стряхнул меня, как муху,
И закрутил метлу в свистящую юлу.
Был жёстким тротуар. Я глаз не закрывала —
Вокруг всё тот же двор, и дворник, и метла.
Она была юлой, и искры выметала…
И ясно поняла, что просто умерла.
Стемнело. Отжило. Но не было испуга
От яростной жары, накрывшей прежний мир,
А солнце и юла питались друг от друга,
И воздавали светом дань за этот пир.
Душа не унеслась в заоблачные дали.
Она жила внутри, в оранжевой юле.
Мы с дворником одним секретом обладали,
Скрывая от других, что кроется в метле.
…Едва набравшись сил, я встала спозаранку,
Приблизилась к метле… Но тут, умерив пыл,
Мне дворник пробасил:
– Иди, надень панамку!
И солнце от меня ладонями закрыл.
Платоновский лес
Два свода – земли и небес
Смыкались в запущенном парке.
Под радугой каменной арки
Виднелся Платоновский лес.
Вдали обозначен едва,
Он таял от зноя и света —
Бесцветная в пламени лета,
Прозрачной казалась листва.
Вблизи этот лес, словно дух,
Явился нам разным и странным —
Исполненным сумрачной тайны
И сонным, как тяжкий недуг.
Уже через пару шагов
Он взял нас в тугие объятья —
