О.Шеллина (shellina) "Внук Петра Великого. Том 1"

– C’est l’heure d’aller******, – она скорчила гримаску, а я внезапно поддался порыву.

– Подожди, – даже не осознавая, что сказал это по-русски, я открыл дверь кареты, которая все еще стояла здесь, потому что впереди образовался небольшой затор. Вытащив коробку с солдатиками, протянул ее девочке. – Вот, держи, они тебе больше пригодятся. Продадите в случае чего. Они дорогие, а вы, я погляжу, небогаты. – Она растерянно улыбнулась и покачала головой, говоря тем самым, что не понимает меня. Я же еще настойчивей протянул коробку. – Ну же, держи.

– Фике! – тогда она взяла, наконец, проклятую коробку, от которой я просто мечтал избавиться в тот самый момент, когда взял ее в руки, сделала книксен, и побежала на зов.

Я же покачал головой. Какой непосредственный ребенок, и не побоялась же подойти… Черт, опять забыл, что я уже не стокилограммовый мужик, а хрупкий подросток, которого похоже не кормили никогда. Куда уж меня бояться. Ладно, это всего лишь эпизод возле таверны, который скоро забудется. Зато от этих дерьмовых солдатиков избавился и то хлеб.

Карета тронулась, и я едва не упал, потому что держался в это время за дверцу. Да черт бы вас всех подрал! Уроды! Что лень было назад посмотреть, чтобы не переехать кого-нибудь ненароком? Пихнув дверь, которая качнулась и захлопнулась, я обернулся к подошедшему ко мне Румбергу.

– Ваше высочество, извините за задержку, все комнаты были заняты, но сейчас одна семья съехала, и мы может пройти наверх.

– Румберг, – я тронул его за рукав. – Я хочу, чтобы ты сегодня оставался со мной. Хочу практиковать русский.

– Но, ваше высочество… – я покачал головой.

– Граф Дюкер, Румберг, ты сам забыл? – он не сдержался и сплюнул. Видимо Румберг не был слугой, и недавно переведен в эту должность. И это опять-таки хорошо.

– Конечно, ваша светлость, как я мог забыть? Господа Бергхольц и Брюммер будут недовольны.

– Мне все равно, – я равнодушно пожал плечами. – Пусть выразят недовольство в письменном виде. Я не хочу никого из них видеть, это понятно?

– Понятно, ваше… ваша светлость, – и Румберг очень серьезно кивнул головой. Похоже, я был прав, и отношение воспитателей к герцогу заметил даже слуга.

– Принеси еду в комнату и какую-нибудь книгу, если это вообще возможно.

– Хорошо, ваша светлость, я сделаю, как пожелаете, – он легко поклонился и резко выпрямился, глядя куда-то поверх моей головы. Я повернулся в направлении его взгляда и непроизвольно вздрогнул, ко мне широко шагая приближался Бергхольц.

– Пошли, – прошипел я, и показал пример, поворачиваясь к двери постоялого двора.

Румберга не пришлось просить дважды. Он быстро открыл передо мной дверь и вошел внутрь, пропустив меня вперед. Таверна никак не отличалась от той, в которой я проснулся. Те же покрытые непонятно чем столы, тот же острый запах гари, вперемешку с перегаром и застарелым потом. М-да, хорошо еще что у пацана желудок крепким оказался, не блюет от такого неповторимого аромата. Хотя, может быть, он просто привык. Вот чего я боялся куда больше, чем запахов, так это клопов, но что сделать в этой ситуации, я просто не знал.

В таверне было тепло. Но, начав отогреваться, я почувствовал, что меня затрясло. Вот только заболеть не хватало для полного счастья. Румберг тем временем вынырнул откуда-то сбоку и кивнул мне, приглашая проходить за собой.

Поднявшись наверх по шаткой скрипучей лестнице, я оказался в комнате, близнеце той, которая была до нее. Вот только эта комната оказалась чистой, а над кроватью присутствовал балдахин. Каждая ножка кровати стояла в плошке, заглянув в которые, я увидел воду. Ага, это должно уменьшить количество насекомых, вылезающих ночью, чтобы пожрать. Хорошо, может быть, я сумею выспаться. Меня снова пробила дрожь. Надо что-то делать.

– Румберг, вот что, принеси большой таз и кипяток, а еще горячий пунш. Я замерз, мне нужно согреться, – отдал я распоряжение вошедшему следом слуге.

– Пунш, это можно понять. Но таз? И кипяток? – он удивленно уставился на меня.

– У меня ноги как лед, я хочу их в горячую воду засунуть, чтобы согреть. Да воды простой не забудь, чтобы не совсем уже в кипяток пятки совать. И поесть что-нибудь, – в ответ на этот приказ живот протестующе забурлил.

– Вы стали лучше говорить по-русски, ваше… ваша светлость. Вы практиковались? – Румберг наморщил лоб, пытаясь понять, как так произошло.

– Ага, в карете. Мне же надо было что-то делать, когда я там один сидел, – я дрожащими руками пытался расстегнуть проклятую пуговицу на плаще.

– Это очень, очень похвально, – одобрительно кивнул Румберг.

– Я знаю, – пробормотав, я поднял на него взгляд. – Что мне нужно сделать, чтобы ты уже пошел выполнять приказ?

– Конечно, ваша светлость, уже бегу, – и он открыл дверь, столкнувшись с Корфом. – Ваша светлость, а барона Корфа вы тоже не хотите видеть?

– Барона Корфа, говоришь? – я задумался. По тому разговору было в принципе ясно, что этот самый Корф, скорее всего, и был за мной послан. Потому что он постоянно обращался к Бергхольцу по любому поводу, если это касалось меня, так что, к моим воспитателям он отношения точно не имеет. Только вот надо ли ему показывать, что я понимаю русский язык и лишить себя тем самым уникальной возможности подслушивать, что они говорят? А, с другой стороны, Румберг меня только что сдал, обращаясь как раз-таки на великом и могучем. Ну тут все ясно, мышцы, рост, ума бы побольше кто отсыпал. А, с другой стороны откуда-то он все-таки выучил русский. Значит, не такой уж и тупой. И мне край надо с кем-то поговорить. Чтобы хотя бы иметь представление о том, что вообще вокруг происходит. – Ладно, пускай зайдет. Но только один. Остальных я видеть не желаю.

Корф зашел, настороженно оглядываясь по сторонам. Невысокий, склонный к полноте, еще в общем-то нестарый мужчина смотрел на меня настороженно.

– Ваше высочество… – проговорил он по-русски, когда дверь за его спиной закрылась. – Вы не говорили…

– Ваша светлость, – перебил я его. Сейчас, когда я прислушался к себе, то понял, что произношу слова действительно с тяжелым немецким акцентом: рубяще, акцентируясь на рычащих звуках. Сейчас пойдет, а потом надо все-таки исправлять, не хочу, чтобы меня за немчуру постоянно подписывали. – Я граф Дюкер, вы не забыли?

– Да-да, граф, извините, – Корф протер лоб платком и, не дожидаясь моего приглашения, опустился на стул. Я невольно нахмурился и сложил руки на груди, но ничего не сказал. Кто его знает, может быть барон вполне может перед герцогом рассиживаться. – Вы не говорили, что практикуете русский язык, хотя того же Румберга я к вам приставил, потому что ему довелось служить в Российской империи, и он вполне может с вами говорить на этом необычайно сложном языке…

– Бросьте, барон, – я снова принялся расстегивать плащ, и на этот раз мне это удалось. Аккуратно повесив плащ на спинку стула, я швырнул треуголку на стол, и Корф, проследив за ее полетом перевел взгляд на мои волосы, не покрытые париком, невольно приподнял брови, но никак не прокомментировал то, что увидел. – Вы сейчас начали блеять что-то только потому, что внезапно осознали одну вещь, я прекрасно понимал все это время, как вы злословите обо мне, но ничего, я не в обиде. Буду. И даже тетке не расскажу, если вы меня хорошо об этом попросите. И о том, как вы о ней довольно-таки неуважительно отзывались, и про незаконно свергнутого императора…

– Тише, ваше высочество, тише. Успокойтесь, – Корф оглянулся на дверь. – Поверьте, я не хотел ничего плохого ни говорить, ни делать. Это все Бергхольц, да, это он. И еще Брюммер.

– Конечно, барон, я вам верю, – я улыбнулся и сел напротив него, пристально разглядывая. Нет, он точно приехал за мной и со всей этой шайкой-лейкой дел никаких не имел. А вот Елизавету я не зря упомянул. В одном старом сериале про смазливых мальчишек из навигацкой школы проходила идея о том, что Елизавета очень мнительная, злопамятная и очень не любит, когда о ней плохо говорят, даже просто в салонах болтая. И что именно при ней Тайная канцелярия стала поистине очень непростой и страшной организацией. Конечно, сейчас она только-только на трон вскарабкалась, но в этом и вся соль, сейчас ей точно не нужны разные заговоры, а подобные речи, вполне за заговор можно выдать. Можно же сказать, что они не просто говорили о императоре каком-то, еще бы узнать каком именно, а, допустим, сожалели, что вот так вот вышло. Ну же, подтверди, что я прав. Или опровергни. Мне любая информация сейчас ой как пригодится.

– Ваше высочество, вы неправильно меня по…

– Я-граф, барон. Хватит уже путаться, или я решу, что вы специально хотите меня выдать, несмотря на то, что мы едем инкогнито, – я продолжал внимательно изучать его лицо.

– Да, конечно, граф, вы правы, просто очень сложно к этому привыкнуть. И вы ошибаетесь, я всегда весьма уважительно относился к вам и к государыне Елизавете Петровне. И даже не столь важно, что мы в какой-то мере с ней родственники, я женат на племяннице государыни, как вы, наверное, знаете. – Нет, я об этом не знаю. Вот только в таких делах дальних родственников подозревают обычно гораздо больше, нежели простых малознакомых людей.

– Я не понимаю, какое отношение имеет ваша племянница, барон, к тому, о чем вы с тем же Бергхольцем так воодушевленно сплетничали, – я развел руками. – Нет, не понимаю.

– Ваш русский язык выше всяких похвал, хм, граф, – снова увел разговор в сторону Корф. Да что ты крутишься-то так, как уж на вертеле? Дипломат что ли?

– Я стараюсь, барон. Вы даже не представляете себе, как сильно я стараюсь. Я ведь так хочу понравиться тете, – лишь бы убраться подальше от Бергхольца и ему подобных, добавил я про себя.

– О, это я могу себе представить, ваше… граф. Но, чтобы понравиться государыне, вы же не будете расстраивать ее сплетничая о том, что услышали случайно и, из-за своего нежного возраста, не так поняли? – точно дипломат. Только не слишком умелый. Я же тебе уже чуть ли не в прямую на взятку намекаю, нужно же понимать. Может вот прямо так взять и сказать, мол, ты мне все будешь всю дорогу рассказывать про ближайшее окружение Елизаветы без прикрас, а я так и быть, притворюсь, что у меня пробки серные в ушах были и я ничего не слышал. Или так грубо и прямолинейно нельзя? Вот только я к политесам не приучен, придется привыкать. Но как же это тяжело, кто бы знал.

– Наоборот, барон. Мне нужно рассказать тете все-все. Чем меньше будет между нами тайн, тем лучше мы поладим, ведь так всегда происходит, разве нет?

– Я не могу с вами не согласиться, граф, но иногда необходимо делать малюсенькие исключения. У всех родственников всегда были друг от друга меленькие тайны, – уф, ну слава Богу, до него, кажется, что-то дошло.

– Это… весьма спорное заявление, – я задумчиво провел пальцем по губам. Это не моя привычка, а снова реакция тела на задумчивость, но Корф принял ее нормально, значит, так и должно быть. – А вот если бы вы меня, барон, просветили насчет того, что любит государыня, чего она не любит, какие люди ее окружают, тогда бы я, возможно, понял бы, почему ее нельзя расстраивать рассказами не слишком приятными.

– Это очень хорошая мысль, ваше… эм, граф, – Корф слабо улыбнулся. – Я с удовольствием займусь вашим обучением, и упражнениями в русском языке.

– Отлично, барон, я так рад это слышать, – в этот момент дверь открылась, и вошел Румберг с кувшином в руках. За ним шел какой-то тип, тащивший котелок от которого шел пар. Под мышкой он нес таз, а во второй руке ведро с водой. – Вы останетесь со мной пообедать? – я посмотрел на Корфа, но тот покачал головой. Понятно, человеку надо подумать. Почему-то он думал, что везет этакого тугодума, чуть ли не дебила, а тут оказывается, что юного шантажиста. Ничего такие потрясения полезны. – Тогда не буду вас задерживать. Надеюсь только, что вы придете после обеда, и мы начнем уже наше… обучение, – он кивнул, нахмурив лоб, смотрел на таз, не слишком понимая, зачем его притащили. – И да, барон, надеюсь, что этот мой маленький секрет останется нашим маленьким секретом. Нужно же мне понять, как это работает, – он снова кивнул и на этот раз посмотрел на меня более внимательно, оценивающе я бы сказал. После чего вышел, оставив меня наедине с Румбергом, горячей водой и возможностью наконец-то полноценно согреться.

* Schei?e! Teuflische das wetter! – нем. Дерьмо! Дьявольская погода!

** Bonjour, мonsieur – фран. Здравствуйте, месье.

*** Bonjour, мademoiselle – фран. Здравствуйте, мадмуазель.

**** J’apprends le fran?ais et j’ai besoin de pratiquer – фран. Я учу французский, и мне нужно попрактиковаться.

***** Je suis heureux de pouvoir vous aider – фран. Я счастлив, что могу помочь вам.

****** C’est l’heure d’aller – фран. Я должна идти.

Глава 3

Кроме Корфа, Бергхольца, и Румберга со мной ехали камер-интендант Густав Крамер, егерь Бастиан и тот самый Брюммер на которого все постоянно ссылались, когда что-то обсуждали, касаемого моей персоны, и которого я за все это время видел лишь мельком, он и не горел особым желанием со мной возиться, да и я не горел желанием с ним связываться.

Корф честно начал исполнять свои обязанности по просвещению меня по поводу русского императорского двора. Вот только, как оказалось, сам он там бывал редко и еще не вполне освоился при дворе Елизаветы, который только-только создавался, и перестановки там шли полным ходом. Его же в самый разгар этих перестановок отправили за мной, и он не в курсе, что там сейчас творится. Единственное, что он мог точно сообщить – это Разумовский. Вот это был столп, который, похоже, никто своротить не сможет. Пока во всяком случае. Ну, может только Шувалов, которого поехали искать в ссылке. Но здесь возможны варианты. Все-таки Шувалов – бывший, а Разумовский… О-о-о, Разумовский нынешний и самый настоящий. Говорят, что они даже тайно обвенчались, – и Корф при это мне подмигнул, мол, понятно же, кто именно обвенчался, правда ведь? Правда, это даже я знаю. А еще я знаю, что подтверждения этому не нашлось. Как и не нашлось подтверждения тому, что княжна Тараканова дочь Елизаветы и того самого Шувалова. В конце концов наши посиделки стали больше напоминать встречу двух заядлых сплетников. Но лучше уж так, чем вообще не получать никакой информации.

От Бастиана я начал шарахаться уже на второй день моего пребывания на постоялом дворе. Все дело в том, что егерь, я до сих пор не могу себя убедить в том, что это правда, но получалось, что именно так оно и было, учил играть герцога на скрипке. Мать твою! Егерь учил герцога играть на скрипке! Это, вообще, как такое возможно? Не какой-то там Моцарт или на худой конец Сальери, хотя я не помню, когда они жили, но неважно, а, мать вашу, егерь! В общем, когда я об этом узнал, то сказался больным. Благо, с моим внешним видом и придумывать ничего сильно не пришлось. И то, как же он сокрушался, что бедный мальчик пропустит занятия, от которых души не чаял. Теперь я понимаю, почему именно над этим императором до сих пор измываются в плане его несостоятельности даже в моем бывшем временном промежутке, да потому что, его, мать вашу, играть на скрипке учил егерь! Нет, я не спорю, возможно, сам Бастиан играл просто волшебно, я, правда, не спорю, но как он мог кого-то научить играть, если не посвятил музыке, музыкальной грамоте, сольфеджио, чему там еще, половину своей жизни? Как он мог научить играть меня, то есть герцога, правильно? Они бы, суки, еще французскую куртизанку приставили ко мне, чтобы историю Франции с ее помощью изучать. Нет, язык бы я точно выучил, и даже более того, но вот к истории Франции появились бы вопросы. А пока у меня очень много вопросов появилось к родственничкам, и ни дай бог, кто-то из них мне чуток попозже попадется, когда я хоть немного в силу войду. А ведь я злопамятный, всегда таким был, и то, что в такую ситуацию угодил, не сделало характер лучше.

Вторым интересным открытием было то, что я, оказывается, претендовал сразу на два престола: на русский и на шведский. Но, претендовать на оба одновременно я не мог, конфликт веры, чтоб ее. А жаль, как же жаль-то на самом деле. В этот нюанс меня посвятил все тот же Корф, причем просто выболтал подробности, включая подробности про дядю, епископа, потому что, вроде бы, я должен был знать подобные вещи. И вот тут-то и появился вопрос к моим родственничкам: а какого спрашивается гриба, такого породистого герцога ничему толком не учили-то? Почему я подсознательно только на немецкий матерный как надо отреагировал? Наследник двух корон должен уже в свои тринадцать лет, а мне было, оказывается, именно столько, знать кучу вещей, а не играть в солдатики, дороже которых и мальчишки похоже, только этот сюртук явно военного образца был, который надоел мне до колик и, глядя на который у меня было только одно желание – сжечь его к такой-то матери. Только вот я сомневался, что у меня есть замена. Потому что за три дня свежей рубахи мне никто не подал, и сколько я ее до этого носил – история умалчивает. Но насчет учебы – это да, экономили на наследнике знатно, вон, егерь на скрипочке учил играть. Короче, к концу второго дня я понял, что у меня подгорает так, что еще немного и сорвусь, причем, учитывая мое эльфийское сложение явно в крутое пике, я и сказался больным.

Что касается дяди, вроде бы именно он становится наследником шведского трона, если я приму православие. Но вот вопрос, а как так получается, что православный парень не может стать королем Швеции, а епископ – вполне. Разве епископы, когда сан принимают, не отрекаются от всего земного, включая столь низменные вещи, как королевские короны? Этот вопрос нужно обязательно уточнить. Вдруг можно дядьке нервишки помотать. Просто за то, что так плохо со мной обращался все эти годы. И да, я уже говорил, что злопамятный.

Во всей этой ситуации было одно хорошо, когда я слег, картинно стоная с полотенцем на лбу якобы в лихорадке, меня на время оставили в покое, и я сумел восстановить кое-какие знания немецкого языка, который был для мальчишки родным и записан куда-то в подкорку в его черепушке. Для этого я заставил Крамера читать мне «Дон Кихота», перевод которого я более-менее знал и мог включать ассоциации. Кроме того, довольно тихий голос камер-интенданта убаюкивал, я переставал думать, у меня вообще высшая мыслительная деятельность прекращалась, и включалась та самая подкорка, накладывающая немецкий на новую кальку, если можно это так назвать. К моему собственному удивлению, этот метод вполне работал, и уже в конце первого дня я мог немного общаться уже на немецком. Проблема заключалась в том, что я перестал дифференцировать, когда говорю по-немецки, а когда по-русски и вполне мог перескочить с одного языка на другой даже не задумываясь. Но я стараюсь изо всех сил, чтобы этот маленький промах убрать, пока он не закрепился за мной в качестве этакой фишки.

Кроме того, я составил для себя хоть маленько приемлемую диету, наказав Румбергу кормить меня только вот так и никак иначе, потому что от другого меня тошнит, рвет, пучит и вообще – понос, это такое дело, которое может сильно задержать нас в пути. А на улице зима, и частые остановки обязательно приведут к тому, что точно что-нибудь отморожу себе жизненно важное, когда буду сидеть с гордым видом и с голой задницей в сугробе. Кажется, Румберг поверил и проникся, во всяком случае, как-то саботировать мой приказ не решился.

Теперь я жрал пару вареных яиц, кашу, сдобренную маслом и теплый куриный бульон с отварным куриным мясом. Никакого вина, пусть и разбавленного до состояния испуга, только кипяченая вода. И никаких сосисок с кислой капустой и пережаренных свиных ребер. Это, конечно, где-то вкусно, но мне сейчас не до вкусностей, мне бы выглядеть начать на свои почти четырнадцать лет, и тут уж не до жиру.

Кроме всего прочего, я досконально изучил свое тело. Где-то слышал, что Петр III страдал фимозом, вроде поэтому долго не спал с женой. Так вот, похоже, что женушка про фимоз все выдумала. Потому что у меня настоящего была эта… хм… болячка. Лечилась просто – крайняя плоть, которая при фимозе слишком длинная и прирастает к головке одного очень важного для мужчины органа, не давая ей открываться, оттягивалась и хренакс – обрезание, в общем. Можно и без него, но больно и долго, и отдает онанизмом, постоянно теребить причинное место, сдвигая и отодвигая, ну, это такое дело, да плюс мыть надо под тем, что отодвигаешь, а чем, если даже для того, чтобы руки помыть, воды хрен допросишься? Так, о чем это я, ах, да, у герцога ничего с ревом отодвигать, чтобы помочиться не нужно, само все прекрасно отодвигается, так что, вопрос о болячках остается открытым, так же, как и о том, а, собственно, почему он с ней все-таки не спал? Но, вот об этом думать мне пока точно рановато.

На четвертый день уже под вечер ко мне в комнату ввалился, не постучавшись, Брюммер. Он вообще никогда не считал необходимым соблюдать со мной какие-то правила приличия.

– Вставайте, ваше высочество, – от него несло вином и раздражением. – Король Фридрих желает вас видеть.

– Зачем? – я невольно нахмурился, попятившись от нависшего надо мной дюжего обер-гофмаршала. Вот это совсем не смешно на самом деле и плохо поддается объяснениям.

– Я не знаю, его величество не отчитывался передо мной, просто передал приказ через своего адъютанта, – его раздражение усиливалось, и он уже протянул руку, чтобы вытащить меня из постели, в которой я, надо сказать, пригрелся, но тут появился Румберг, который пару раз кашлянул, привлекая к себе внимание, и отвлекая это самое внимание от меня.

– Господин обер-гофмаршал, его светлость прекрасно вас расслышал. И, если вы выйдете, то сборы пройдут куда быстрее, – ух ты, а ведь этот козел действительно бьет парня, это я понял, когда распрямился, после того, как Брюммер отошел от моей кровати. Я ведь вон как сморщился и напрягся. Тварь, конченная. Пацан-то тебя в пять раз меньше, нашел себе соперника, который почему-то молчит и никому о бесчинствах не говорит. Знать бы еще почему. Или это нормально, вот так воспитывать детей? И почему мне кажется, что нет, не слишком нормально.

Говорили мы по-немецки, и реакция тела герцога дала мне возможность применить свои новые знания на деле. К счастью, говорить много не пришлось, потому что я не был уверен в своих силах, но, хотя бы я понял, что они говорили.

Итак, мы едем к Фридриху, какому Фридриху? Ну же, голова, думай, какой сейчас Фридрих Пруссией рулит? А не тот ли этот Фридрих, которому один не слишком умный парень все завоеванное теткой отдал взад и тем самым себе смертный приговор шелковым шарфиком подписал? Так, ладно, будем плясать от того, что тот самый. Номера я его не помню, прозвище вполне – Великий. Фридрих Великий. Точно. И зачем Великому видеть какого-то зачуханного графа Дюкера, мне кто-нибудь объяснит? Или это такой прикол с поездкой инкогнито? Типа игры, чтобы дети грома не боялись?

Пока я ломал голову, Румберг меня одел в тот же самый военный мундир. Я его точно сожгу, и вот пускай где хотят, там мне новую одежду достают. Опять плащ, треуголка, сапоги, который ни хрена не грели, и я готов ехать к королю.

Замерзнуть на этот раз я не успел. Дворец оказался близко от того места, где мы остановились. Оказалось, что пригласили графа Дюкера с сопровождением послушать домашний концерт, который давал сам Фридрих. Он играл на флейте, а все остальные дружно должны были восхищаться. Но я так и не понял, зачем сюда позвали меня? концерт-то был для весьма ограниченного круга лиц.

Женщин в зале было мало, по пальцам можно пересчитать, в основном одни мужчины, и почти все они в военных мундирах, так что я практически ничем, кроме возраста от них не отличался, а королеву я вообще не увидел. Судя по перешептываниям, она где-то в другом месте обитала и с мужем практически не пересекалась. Понятно, почему у них детей не было, трудно детей на расстоянии завести. Это, если не учитывать те сплетни, которые про Фридриха ходили, в плане его пристрастий. Уже в середине вечера я захотел в туалет, но вставать, когда сам король играет на флейте, было вроде бы не принято, поэтому я терпел, пока он не закончит свою игру. Музыка меня не впечатлила, я немного другое всегда предпочитал слушать, поэтому, я принялся украдкой рассматривать приглашенных. Плохо, что я не знал, как кто выглядит, и даже, если рядом со мной на жестких стульях сидели известные люди, то я их все равно не узнал. Но одно я понял очень хорошо, почти всем им было плевать и на музыку, и на короля. Они сидели и делали вид, что слушали, а на самом деле многие откровенно скучали. Просто праздник лицемерия во всей его красе, даже противно стало.

Наконец, музыка оборвалась на каком-то пронзительном аккорде, и все зааплодировали. Кто-то даже встал, только-что: «Браво!» не кричал. Я же наконец получил возможность найти туалет. А вот это, оказалось совсем неразрешимой задачей. Те слуги, которых я видел в коридорах чаще всего проносились мимо, и я не имел возможности их затормозить, чтобы напрямую спросить о том, что мне было нужно. В конце концов, чтобы избежать конфуза, я просто открыл первую попавшуюся дверь. если там будет какая-нибудь гостевая спальня или нечто подобное, то уж горшок под кроватью я точно найду. Ну а то, что он по итогу будет полный, это уже не мои проблемы, решат, что прислуга намудянила, они все равно эти горшки не моют, а тут вылить забыли, подумаешь, велика беда. Сунув использованную посудину под кровать, я вышел в коридор, и направился обратно в зал, где слушал концерт. И нет, я все еще не понимаю, зачем меня вообще сюда выдернули, если тот же Фридрих даже не взглянул в мою сторону ни разу, и уж тем более ни разу не заговорил. Чушь какая-то.

В какой-то момент я понял, что, похоже, заблудился. Наверное, свернул не в тот коридор, потому что, судя по ощущениям, концертный зал должен уже появиться на горизонте.

– … и все-таки мне не совсем понятно, почему вы так долго не подписываете подорожные документы графу Дюкеру, ваше величество, – я замер возле приоткрытой двери, скрытый в тени. Это напоминало мне какую-то плохую комедию, где герой сумел случайно подслушать, что о нем говорят.

– Сегодня можно будет подписать, – голос Фридриха был неприятен. Он скрипел, словно король простыл. Хотя, может быть, это от того, что он на флейте играл, кто его знает.

– Вы знаете, кто скрывается под этим именем? – я не видел их, понятия не имел, кто собеседник Фридриха, но стоял рядом с этим кабинетом, и жадно вслушивался в произнесенные слова, собирая информацию по крохам, как бомж пустые бутылки. Только бы меня здесь никто не застукал, только бы…

– Конечно, юный герцог Гольштейн-Готторпский. Полагаю, его тетка Елизавета сделала свою ставку на племянника и хочет с его помощью укрепиться на троне.

– И вы допустите это, ваше величество?

– Конечно, – Фридрих хрипло рассмеялся. – Однажды я получил от герцога очень трогательное письмо, в котором он выказывает мне свое обожание и чуть ли не преклонение передо мной. Очень важно иметь подобного союзника в то время, как Бестужев будет настраивать императрицу против меня. Он обожает Версаль, а меня считает тупым грубым солдафоном.

– А, так значит вы для этого пригласили сегодня герцога на концерт, чтобы он хоть издали побыл в вашем обществе, укрепляясь в нежных чувствах, – раздался смешок, а я сжал кулаки. Ну что за суки. Использовать никому не нужного пацана, внушая ему невесть что. Как же это по «эвропэйски».

– Боже, да вы просто не видели того письма. Я – его Дульцинея, он влюблен в меня заочно, как Дон Кихот… – я не могу больше это слушать, не могу. Отступив еще больше в тень, я развернулся и понесся по коридору в обратном направлении. Что я только что услышал? Это вообще нормально? Или я неправильно перевел? Или слухи о старине Фридрихе правдивы. Так, не думать об этом, не думать, мать твою! Хотя сейчас вопросы про скрипочку исчезли. И пускай егерь учит на ней играть, ничего, главное, что мальчишка на своего кумира хоть чуть-чуть походить будет. Наверное, не смог найти никого, кто на флейте играл и мог хоть чисто теоретически научить.

Прямым ходом я выскочил в какой-то очередной коридор и резко затормозил. Посредине коридора стоял Брюммер и озирался по сторонам. Увидев меня, он резко развернулся, направляясь в мою сторону.

– Вот вы где, и где вас черти носили? – процедил он, грубо хватая меня за руку, так, что, похоже, синяк останется. – Почему вы не поставили меня в известность о том, куда направились?

– Отпусти, – спокойно проговорил я. Не собираюсь я терпеть его пьяные выходки. Я не Карл Петер, и не влюблен заочно в старого пи… короля Фридриха. А своим слугам, коим Брюммер и является, если разобраться, я тем более не позволю обращаться с собой, как им вздумается. – Немедленно убрал руки. И, если еще раз позволишь прикоснуться ко мне без моего на то ведома, очень сильно пожалеешь. Уж поверь, герцог Гольштейн-Готторпский вполне сумеет превратить твою ничтожную жизнь в ад. Это, если не брать во внимание то, что я в перспективе все же надену на голову одну из корон. А теперь, карету мне, сударь, карету! Мы уезжаем. Где здесь чертов выход?

Похоже, герцог действительно никогда не давал этим сволочам даже устный отпор, потому что Брюммер на мгновение впал в ступор. Нет, никаких иллюзий насчет того, что он не попытается применить силу снова у меня не было. К тому же во все времена взрослому и якобы воспитателю всегда верили лучше и охотнее, чем подростку, и мне предстояло сделать прежде всего так, чтобы меня услышали и приняли всерьез. Насчет Елизаветы я иллюзий не питал. Нужно будет долго присматриваться, прежде, чем начинать собирать команду. А вот немцы мне заплатят за сегодняшнее унижение, потому что я этого никогда не забуду, Дульсинея моя ненаглядная.

Карету доставили быстро, но, прежде, чем уехать, Брюммера отозвал в сторону какой-то лощеный офицер, который бросил быстрый взгляд в мою сторону, а затем полностью переключился на слегка подвисшего обер-гофмаршала. Как я понял, Брюммер только что получил ту самую подписанную подорожную, которую не мог вымутить уже несколько дней.

По дороге мы не разговаривали. Он все это время сидел напротив меня в карете и сверлил не самым доброжелательным взглядом. Только вот мне было наплевать. Я хотел уже поскорее оказаться в России, чтобы начать что-то планировать. Сейчас, без знания реалий это было невозможно. Да и Брюммер с Бернгхольцем сбивали настрой.

На постоялом дворе Брюммер объявил, что завтра с утра мы, наконец-то выезжаем, и пошел в комнату, которую делил с Бернгхольцем и Корфом, чтобы успокоить нервы и отдохнуть. По дороге он прихватил с собой трактирную девку. Чтоб тебе сифилис подхватить, урод. Я прожег его спину ненавидящим взглядом. Это как же нужно умудриться, так заставить себя ненавидеть всего за пару дней? Ведь я понятия не имею, что именно между ним и герцогом происходило на протяжении нескольких лет, если судить по некоторым оговоркам.

– Ваша светлость, я вам сегодня понадоблюсь? – я резко обернулся и долго непонимающе смотрел на Крамера.

– Да. Только книгу смени, – и я побрел наверх, не глядя, идет он за мной или нет. А вообще, до меня только что дошло. Что эта троица заняла единственную комнату, а мне на морозе пришлось стоять и ждать, когда та девчушка, которой я солдатиков подарил, уедет. Вот здорово. Просто неописуемо. И если дворянство здесь ничем не отличается от дворянства в России, то хрен они у меня получат, а не дворянскую вольницу. Сдохнут на службе.

Вот так накручивая себя, я с остервенением содрал с себя мундир и растянулся на кровати.

– Я не понял, если не эту книгу, то какую, ваша светлость? – я закрыл глаза, чтобы не видеть Крамера.

– Да любую. «Императора» Макиавелли, – ровно произнес я, стараясь успокоиться. – А «Дон Кихота» сожги. Если я ее еще раз увижу, то заставлю тебя ее сожрать. – Успокоиться не получалось, и хотелось банально реветь. Да что же такое-то. Когда уже это тело меня перестанет своими реакциями мучить? Одинокая слезинка все же сползла из уголка глаза по лицу. Я зло смахнул ее. Скорее бы уже хоть куда-нибудь приехать.