Сон прошёл, как и думы о вчерашнем происшествии, и одевался я в приподнятом настроении. Как и всякое дитя, которому чужды глубины взрослых переживаний, я радовался пожару: тому, что он случился именно на нашей улице, именно тогда, когда я был в деревне. Я радовался и тому, что волею случая мне удалось вовремя проснуться, и теперь я не пропущу зрелище, которое уж точно запомню на всю жизнь. Я был счастлив, что кому-то пришло в голову устроить это представление именно сегодня и, если бы мне кто-то тогда сказал, что дом не просто горит, а горит со всем имуществом хозяев, и что этот дом был хозяевам очень дорог, и что пожар для них – большое горе, и что поэтому радоваться этому пожару грешно и стыдно – даже если бы кто-то рассказал мне об этих вещах, это всё равно не испортило бы мне настроения, потому что рассказ этот я пропустил бы мимо ушей. Примерно как любой взрослый пропустил бы мимо ушей рассказ о моём сломанном луке – моём первом, единственном и неповторимом луке! – и не дал бы моему горю затушить свою взрослую радость от какой-нибудь нелепой взрослой ерунды. Дом горел, и вместе с ним горела чья-то жизнь – да и пусть. Дом горел самым большим пламенем, которое я когда-либо видел – это всё, что было для меня важно, и только через много-много лет я найду удовольствие в том, чтобы не только смотреть на что-то подобное этому пламени, но и, пока смотрю, почувствовать себя добросердечным, меж делом сочувствуя вслух чьей-то утрате.
Мы с бабушкой оделись, вышли на улицу и пошли к месту пожара. Сразу, как мы оказались на дороге, пламя стало видно в небольшом отдалении от нас – где-то через три или четыре дома: в ночи было трудно разглядеть. Шли мы быстро, и вскоре оказались в толпе людей, которые стояли в стороне, смотрели на пламя, причитали и охали. Вблизи дома бегала другая толпа людей – с вёдрами. Люди с вёдрами перекрикивались. Люди в стороне – перешёптывались.
– А где деда? – спросил я у бабушки.
– Тушить помогает.
Мы подошли поближе, чтобы всё как следует разглядеть. Зрелище было невероятное, затмившее собой всё то невероятное и новое, что я видел когда-либо до этого. Огромное, огромное, огромное пламя и гул полыхающего огня, и треск, похожий на треск сухих веток в костре и которому будто бы прибавили громкости, как на телевизоре: до самого последнего деления и цифры «100».
Краем глаза я увидел, что люди с вёдрами набирают воду из ближайшего к дому старого колодца с уже знакомыми мне гнилыми досками.
Горел дом Кеши.
Я понял это и на секунду даже испугался, но потом раздался очередной громкий треск, и у дома обвалилась часть крыши, и я решил подумать о Кеше и обо всём прочем позже. Сейчас – смотреть, а остальное – гори оно всё огнём.
Глава 5
– А Кеша умер? – спросил я у деда на следующий день после пожара.
– Нет, не умер, – ответил дед.
– А где он теперь живёт?
– В город они уехали. Там у его матери сестра.
– А когда они обратно сюда приедут?
– Бог его знает. Там и останутся поди: хату новую им некому помогать строить, да и деньги по теперешним ценам откуда взять? И старую ещё поди разбери.
– И что, в их доме больше жить никто не будет?
– Да где там жить-то? Всё прогорело да залило. На дрова его только теперь.
Несмотря на то, что сказал дед, я по-прежнему мечтал поселиться в доме Кеши, чтобы иметь возможность днями напролёт исследовать его руины. Когда я катался на велосипеде, я доезжал до Кешиного дома, останавливался и мог по часу просто стоять и смотреть на него. Меня завораживал его обугленный остов, грубыми тёмными линиями выделявшийся на фоне неба, травы и березняка вдалеке. Его обвалившаяся крыша, рельеф чёрных брёвен, похожий на соединяющиеся в квадраты и прямоугольники морщины глубокого старика, окна без стёкол, в которых была видна покрытая копотью и навсегда остывшая печь… Я мечтал презреть страх наказания и пробраться внутрь. Но воля бабушки и деда пересиливала моё желание.
– Даже не вздумай туда лазить! Не дай бог узнаю, что лазил! Ух-х тогда! – говорила бабушка.
Надо было ей просто рассказать мне, что я найду внутри, и что в этом не будет ничего особенного, и что вдобавок лазить туда опасно, потому что остатки крыши в любой момент, от любого неосторожного движения могут упасть и придавить любого любопытного маленького мальчика, которому не посчастливится оказаться в этот момент внутри. Скажи она так, я бы, может быть, и сам расхотел бы туда лезть. А так… Так мне становилось ещё интереснее.
Когда пришла пора уезжать из деревни, я твёрдо решил, что на следующий год, когда стану взрослым пятилетним мужчиной, я обязательно проберусь в Кешин дом и всё там хорошенько осмотрю, и никто меня, большого и сильного, уже не сможет остановить. С этой мыслью я уехал с родителями в город.
До поры до времени город был для меня понятием узким. Под ним я понимал нашу комнату, наш дом и улицу, на которой он стоит, свой садик, иногда – магазин, редко – больницу и парикмахерскую. Ещё «городом» был телевизор с десятью каналами вместо деревенских трёх и, конечно, мама, папа, Егор и Эля.
Но той осенью родители как будто бы привезли меня в какой-то другой «город». Папа остановил машину возле чужого дома. Потом мы зашли в чужой подъезд, поднялись на чужом лифте на пятый этаж вместо третьего и оказались в незнакомом тёмном коридоре. Я встревожился.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Сюрприз! – ответили радовавшиеся и улыбавшиеся родители, не понимавшие тогда, сколь зловещими и пугающими мне видятся сейчас их улыбки.
Это конец, думал я. Всё, пиши пропало, родители нашли мне нового папу и новую маму и сейчас продадут меня им. На вырученные деньги они накупят чупа-чупсов и будут жить припеваючи, горя не зная. Наверное, я плохо себя вёл. Я не помнил, что конкретно сделал, но решил, что точно где-то крупно накосячил, раз жизнь моя повернулась таким боком. Бежать уже бессмысленно: мама держит мою левую руку, а папа – правую, и они меня не отпустят. «Всё, пиздец», – подумал бы я, если б знал тогда это слово.
Когда я собрался заплакать, и когда слёзы уже вызрели в моих глазах, а веки заболели, готовые выпустить наружу отчаянную истерику загнанного зверя, ведомого на заклание – тогда мы пришли в конец тёмного коридора. Папа открыл чужую дверь своим ключом, и прежде, чем я успел заныть, мама объявила:
– Ну вот, заходи! Это наша новая квартира теперь!
Мама смотрела на меня с высоты своего взрослого роста и жестом приглашала меня войти. Вероятно, она ожидала от меня той же радости, которую они с папой испытывали сами: перебраться из съёмной комнатки в коммуналке в собственную квартиру – это в мире взрослых круче, чем жвачка с переводкой. Но я с высоты своих прожитых лет их печалей да радостей пока ещё тупо не видел, поэтому прежде чем войти, я спросил:
– А где старая?
– Х-хаа-ха-ха! Я же говорил! – сказал папа, опять обрадовавшись хрен знает, чему.
– А старая – всё, мы из неё уехали, теперь там кто-то другой будет жить, – ответила мама, а потом добавила: – Но вещи-то мы все привезли и игрушки тоже, ты не переживай!
– Игрушки привезли? – переспросил я.
– Привезли, привезли, куда ж без них! Всё на своих местах. Пойдём, посмотрим?
Я искоса – всё ещё с недоверием – глянул на маму, после чего, наконец, сделал робкий и неуверенный шаг навстречу новому дому.
Новая квартира оказалась гораздо просторнее комнаты, в которой мы жили до этого. Здесь было удобно играть, прыгать и носиться. Не было лишней мебели, которая раньше только мешала, не было запрета на выход из комнаты в коридор, и можно было свободно перемещаться по всему жилому пространству. Раньше, когда папа был чем-то занят, он просил, чтобы я вёл себя тихо. Теперь же он сам мог уйти в другую комнату, и я мог продолжать играть на комфортной для меня громкости в большой комнате с телевизором.
После нескольких дней в новых стенах, я привык к новой обстановке, перестал скучать по старому жилью, и теперь воспринимал родительскую авантюру с переездом скорее благосклонно. Удручала меня только мысль о том, что осенью мне предстоит пойти в новый сад, где не будет ни Егора, ни Эли, ни прежних ребят, игрушек и игр, к которым я так привык. Мне даже было жаль, что я больше никогда не увижу тётю-леопарда. Идея нового сада долгое время не давала мне покоя, и я всё расспрашивал папу о том о сём, когда мы вечерами гуляли с ним по нашей новой улице.
– А мы к Егору сходим в гости?
– Не знаю, малыш. Вряд ли. Мы ж не знаем, где он живёт.
– А в старый садик?
– Если захочешь, можем как-нибудь съездить.
Эта новость меня обрадовала.
– А к Эле в гости сходим? Мы знаем, где она живёт!
– Сходить-то можно. Только мама её теперь одна там живёт. А Эля с папой… Уехали они в общем. За границу.
– Это как?
– Ну, далеко уехали. В другую страну.
– А когда вернутся?
– Никогда. Насовсем они уехали.
– Зачем?
Тут папа задумался, будто бы подбирая слова.
– Ну, видишь, там как… Элин папа – он изначально не из нашей страны был. И вот они с Элиной мамой не поладили, и папа её другую женщину нашёл, а она из той же страны, что и Элин папа оказалась, и они решили вместе уехать, и Элю с собой взяли.
– А Элину маму они здесь одну бросили?
– Ну… Там у них сложно всё, понимаешь. Элины родители – они давно вместе не жили. Просто иногда её забирала мама, а иногда – папа. Когда-то давно они были вместе, но потом…
Я перестал слушать, что говорит папа, потому что запутался и перестал что-либо понимать. Всё это было слишком сложно: заграница, другая женщина, вместе-не вместе… Я увидел классную сухую палку, похожу на пистолет, и побежал к ней, чтобы поскорее её поднять, пока кто-нибудь другой этого не сделал. Завладев палкой, я и вовсе забыл, о чём мы до этого говорили, и стал целиться в голубей и делать губами «пещ-пыщ-пфф». Папа по этому поводу, кажется, вздохнул с облегчением.
Глава 6
– Запомнил? Ну-ка давай ещё раз.
– Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пять… пятьдесят…
– Пятьсот семнадцать. Ну ты чё, сын? Пять сотен и семнадцать.
– Как понять «пять сотен»?
– Ну смотри, вот, видишь деньгу?
– Да.
– Какая цифра тут будет, если я нули закрою?
– Один.
– А если только последний ноль закрою?
– Десять.
– А так?
– Десять и ноль.
– Десять и ноль – это сто. А сто – это десять раз по десять. А десять – это десять раз по одному. Понял?
– …
– А теперь смотри: раз, два, три, четыре, пять денежек. Какая на них цифра на всех?
– Такая же.
– Какая «такая же»?
– Сто.
– Во-о-от. Сколько тут бумажек с цифрой «сто»?
– Раз, два, три, четыре, пять. Пять!
– Правильно! Пять раз по сто – пять сотен то есть. А пять сотен – это…
– ПЯТЬСОТ!!!
– Вот молодец! А теперь давай ещё раз адрес повторим: улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать. Запомнил?
– Да.
– Повтори.
Папа и я сидели на полу в большой комнате с телевизором. Он хотел, чтобы я крепко-накрепко запомнил адрес нашей новой квартиры и в тот вечер оторвал меня от игры и взялся преподавать мне эту науку. Само собой, я, обложившийся машинками и конструктором, намеревался провести этот вечер по-своему. Все усилия папы научить меня чему-то бились в моей голове о вопросы: «Зачем мне всё это надо? Какой в этом высший смысл Как это новое знание поможет мне строить гаражи для машинок здесь и сейчас?» Скорее всего, никак. Во всё, что находилось за пределами «здесь» и «сейчас», мне погружаться не хотелось, поскольку смысла я в этом не видел. Зато видели этот смысл умные взрослые, которым только это запределье на максимальном удалении от «здесь» и от «сейчас» и было важно. А уж хуйня, обозначенная загадочным названием «на всякий случай», была им и подавно во сто крат дороже завершённого и совершенного момента, прекрасного в самом себе.
– Зачем мне надо это учить? – спросил я папу после того, как всё выучил.
– На всякий случай. А вдруг потеряешься где-нибудь на улице. Что тогда делать? Вот что ты будешь делать, если потеряешься? М-м?
Я представил себя потерявшимся и попытался смоделировать свои дальнейшие действия. По всему выходило, что я должен был стоять на месте в потоке людей и тупо повторять адрес своей квартиры незнакомым прохожим, торопящимся куда-то по своим взрослым делам. «Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать! Обратите внимание вот кстати: улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать! Слышали ли вы про Тайлера Дёрдена? А про улицу Беринга, дом восемнадцать, квартиру пятьсот семнадцать, м-м?» А дальше – ждать, пока прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет детдом.
Я ушёл в свои фантазии слишком глубоко, забыв про папин вопрос. Папе пришлось самому на него ответить:
– Если потерялся, надо подойти к дяденьке милиционеру. Дяденьке милиционеру надо сказать, что ты потерялся, и что твои родители живут… Где они живут?
– Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать.
– Вот молодчина!
Через день после этого урока мне предстоял первый поход в новый детский сад. Я решил, что именно с новой информации, которую мы выучили вместе с папой, я и буду начинать знакомство с новыми ребятами там. Раз запомнить всё это стоило мне таких трудов, значит это должно быть чем-то крутым. И хотя, несмотря на все папины усилия, адрес нашей новой квартиры всё равно был для меня набором непонятных звуков, звучал он всё-таки солидно. Как что-то умное и преисполненное смысла – самой эссенцией взрослости. С таким-то номером я сразу буду у местных на хорошем счету.
Однако в новом саду поговорить было совершенно не с кем. Ребята там уже были разбиты на большие кружки по интересам, и не похоже было, что они ждут кого-то со стороны к себе в компанию. Члены самого обширного кружка занимались киданием о пол каких-то круглых кусочков пластика или спрессованного картона. Их называли «фишками». Фишки видом своим напоминали монеты, увеличенные в несколько раз. На одной стороне у всех фишек была одна и та же картинка, а на другой – у каждой фишки разная. Там были нарисованы монстры с большими глазами, похожие на животных и не похожие ни на что одновременно. Я долго наблюдал за этой игрой со стороны, но так и не понял её правил. Общий смысл был в том, чтобы выиграть фишки у соперника и сделать их своими. Как – непонятно.
В какой-то момент один из игроков в фишки спросил меня:
– Ты новенький, да?
– Улица Берин… – начал было я, переволновавшись, но вовремя себя одёрнул. Нет, для этого рановато, публика ещё не готова, – Да, новенький. Сегодня первый день пришёл.
– Хочешь с нами? Садись к нам!
Я молча сел на линолеум рядом с мальчишкой, который меня позвал.
– У тебя сколько фишек? – спросил мальчишка.
– У меня их нет, – ответил я.
– Что, совсем??
– Да.
– Ты хоть знаешь, как играть?
