– Ага, «ходят бешеные волки по дороге скрипачей», – хихикнула Аня, вспомнив где-то вычитанную фразочку. Из мема какого-то, что ли…
Ох, не надо ей было этого делать.
– Не ходят, а бродят, – снисходительно посмотрела на нее Лика. – Ты хоть знаешь, откуда это?
Не скажешь же теперь: «из мема». А вообще – бешеные волки, мемы… Рок-группа какая-то, наверное.
– Честно говоря, я рок не очень…
– Ну ты даешь! – откровенно прыснул Юра. – Рок! Это же Гумилев! Поэт такой был, знаешь? «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ…»
– Училок из музыкалки, – фыркнула Лика.
– Типа того. В школе, конечно, этого не проходят. Ты в каком хоть классе?
Гумилев! Это ж надо было так облажаться. Любимый поэт Василисы Ивановны! Она им столько про него рассказывала, столько… Аня помнила и про Африку, откуда ветер приносит сны (привет, таинственная девушка-фотограф!), и про леопарда-призрака, и про любимую с волосами цвета тысячелетнего меда, и много еще про что. Только вот этого, про бешеных волков, Василиса Ивановна им не читала. А как красиво было бы – небрежно бросить: «Знаю, конечно. Николай Гумилев. Я вообще люблю, чтоб не из школьной программы…»
А теперь эти ребята решат, что она малолетняя дебилка, кроме попсы и мемчиков, ничего не знает. Вон уже как смотрят снисходительно…
И тут вдруг она вспомнила. Вспомнила тот день мелодекламации в прошлом году, когда они друг другу аккомпанировали. Василиса Ивановна тогда еще говорила, что навыки импровизации надо развивать…
Ну, сейчас она им покажет волков!
– А вот это вы знаете?
На засов тугой закрыла дверь, в очаг подбросила дров,
Потому что увидела блеск когтей и услышала хнычущий зов.
Распелся в хижине огонь и озарил потолок,
И увидел сон Единственный Сын, едва на полу прилег.
Последний пепел упал с головни, и почти потух очаг,
И проснулся опять Единственный Сын и тихо крикнул во мрак:
«Неужели я женщиной был рожден и знал материнскую грудь?
Мне снился ворох мохнатых шкур, на которых я мог отдохнуть.
Неужели я женщиной был рожден и ел из отцовской руки?
Мне снилось, что защищали меня сверкающие клыки.
Неужели я – Единственный Сын и один играл у огня?
Мне снились товарищи мои, что больно кусали меня.
Неужели я ел ячменный хлеб и водой запивал наяву?
Мне снился козленок, ночью глухой зарезанный в хлеву.
Мне снились полночные небеса, и в чаще полночный крик,
И тени, скользящие прочь от меня, и красный их язык.
Целый час еще, целый час еще до восхода круглой луны,
Но я вижу как днем, как светлым днем, потолок и бревна стены.
Далеко, далеко водопады шумят – там оленей ночной водопой,
Но я слышу блеянье оленят, за самкой бегущих тропой.
Далеко, далеко водопады шумят – там зеленой пшеницы поля,
Но я слышу: рассветный ветер идет, колосья в полях шевеля.
Открой же дверь, я ждать не могу, мне сегодня не спится тут,
Узнаю: сородичи ли мои или волки за дверью ждут?»
Сняла засов, открыла дверь – вокруг рассветная мгла,
И волчица к Сыну вышла из мглы и у ног покорно легла.
– Киплинг, перевод Гутнера! – Аня посмотрела торжествующе в их ошарашенные лица. – Не из школьной программы, конечно…
…Далекий мартовский день, фортепианный класс, солнце бьет в глаза так, что больно смотреть, растекается медовыми лужицами на полу. Ей аккомпанирует Катя Беспалова, пытается играть что-то мрачное – волки же! – но солнце сбивает ее, хохочет под пальцами, путает ноты. И Аня сейчас – на стороне солнца: ей вовсе не хочется мрака, стихи несут ее, пьянят, будоражат. Ей хочется самой бежать за лунным светом, перепрыгивать водопады, кататься в росистой траве – и в рассветном тумане почувствовать на языке вкус крови и свободы. А потом – встретить солнце, вот это самое солнце, на которое так больно и так радостно смотреть…
А бабушка еще советовала ей выбрать «что-нибудь из Фета»!
…– Ну ты даешь! – на этот раз в голосе Юры звучало уважение. – Надо бы это Володе прочесть, ему бы понравилось – скажи, Лик?.. Так в каком ты классе, говоришь?
Услышав ответ, он слегка помрачнел.
– Ясно. То есть к нам в кружок тебя бесполезно звать. В смысле, пока бесполезно. У нас тут – 16 плюс.
– В какой кружок?
– При экоцентре. Походно-биологический. Мы по средам тут собираемся, беседуем про всякое, к нам интересные люди приходят. Однажды Артур Мурзаханов приехал, прикинь?.. Ладно, потом объясню. А по выходным мы в походы ходим, ездим во всякие интересные места, исследуем, животных наблюдаем. Но это только для взрослых.
«Тоже мне, взрослые!»
– Сам-то больно велик! А почему 16 плюс? Вы что там… на эти темы общаетесь, что ли?
– Да нет, – вздохнула Лика, по-прежнему немного снисходительно. – То есть и на эти темы тоже, почему бы и нет. Но дело не в этом. Просто мамаши ваши уж больно нервничают, что их деток в поход ведут, а там сыро и туалета нет. Кого-нибудь комарик укусит – скандал, кружок потом с головы не счешет, это ж от-вет-ствен-ность. Оно нам надо?
«У меня нет мамаши», хотела было огрызнуться Аня. Но тут же вспомнила бабушку…
Юра по-своему понял ее враз поникший вид.
– Да нет, ты не думай, мы тут не бюрократы. Если честно, я и сам сюда в четырнадцать пришел… Правда, у меня маманя долбанутая, – это было сказано с таким уважением, как будто он произнес «она у меня королевской крови». – Я знаешь, с какого возраста с ней на байдарке хожу?.. С года! Даже не говорил еще толком, мое первое слово «эка» было, река то есть. Так что ей эти походы выходного дня – проще, чем в школу отпустить.
– Давай, вспомни, как вы с ней по Онежскому озеру шли, – фыркнула Лика.
– Было дело. Это в мои двенадцать. Мы пошли, а там шторм. Настоящий. Возвращаться никак, до ближайшего выхода далеко. Гребем как психи, я устал, весло выпускаю, а мама сзади орет: «Юрка, греби, чем больше ты гребешь, тем дальше мы от смерти!»
Аня поежилась.
– А вы что, правда… могли…
– Конечно. Это же Онега. Там шторма знаешь, какие? Но жив, как видишь.
– Страшно было?
– Не особо. Но ты не думай, я не хвастаюсь. Просто… я же мелкий был. А рядом мама. Она же придумает что-нибудь. Это сейчас уже понимаешь…
– У меня родаки тоже ничего так, – Лика закинула ногу на ногу, обхватила коленку руками. – Не такие долбанутые, конечно, как тетя Катя – Юркина мама то есть, – Ане показалось, что в ее голосе прозвучало некоторое сожаление. – Но тоже туристы – будь здоров. Я с пяти хожу. Могла бы и раньше, но только я старшая, а сестрицы как начали рождаться! Мама сначала одну кормила, потом другую… В итоге папка плюнул на это дело и начал сам меня водить, а мама с девчонками потом подтянулись. Умора была, знаешь, – она фыркнула. – Как-то раз меня папа будит с утра пораньше – мы в поход одним днем собирались, ничего особенного, конечно, но там на лодке надо было реку переплывать. Мне шесть было, а младшей сестрице четыре. Она бы туда не дошла. И прикинь, проснулась случайно! Увидела меня с рюкзаком – и как заревет: «Аааа, папа, я тоже хочу, почему ты только Лику берешь?» Папа ей и так, и этак объясняет – там далеко, там тяжело, комарики кусаются, мокро – она головой кивает, типа поняла. Папа ей: «Ну что, не будешь больше плакать?» Она: «Не буду… Но все-таки – ну почему только Лику?» И давай реветь по новой…
– Так и не взяли ее?
– На следующий год взяли. У папы не забалуешь!.. А ты сама как, ходишь?
– Я… у меня…
Аня съежилась, понимая, что сейчас окончательно и бесповоротно скатится в пропасть в глазах этих двоих. И тут – ее взгляд снова упал на фотографа.
– Слушай, а что это за мужик – с крутым телевиком? Профи, наверно?
– А, это Андрей. Андрей Владимирович, в смысле – но вообще-то мы тут все по именам. Профи, конечно. Видела в коридоре фотки?.. Ну, еще посмотришь. Это он делал. Его фотографии всегда на выставки берут! И в журналы. Фотограф-анималист, животных фотографирует. Он даже в фото-экспедиции ездит – в Калмыкию, в Дагестан – потом кучу всего оттуда привозит. И вот прикинь, он в нашем кружке! Доклады у нас делает, ходит с нами. Сейчас пойдем – он постоянно щелкать будет.
В дверь просунулась Витина голова.
– Ребята, Володя не придет, у него бабушка заболела! Выметаемся, и так уже опоздали!
…Если бы Ане кто-то сказал еще недавно, что ей понравится экскурсия – она бы не поверила. Ведь экскурсии – это когда училка скучно тычет указкой в экспонаты, и никто ее не слушает, как на уроке, а стоит тебе хоть чем-то заинтересоваться – тебя тут же тащат дальше, мол, не отставай от класса. Или как они с бабушкой и тетей Наташей ездили на экскурсию в Суздаль – толпа взрослых бродит за экскурсоводом, кто-то исподтишка пьет медовуху, остановиться подольше у чего-то интересного, свернуть в сторону, поваляться на траве где-нибудь на валу и помечтать, как оно все было много лет назад – нельзя…
Здесь было совсем, совсем по-другому. Они вышли за калитку с другой стороны Экоцентра – еще более неприметную, чем та, через которую пришла сюда Аня – и Вита сразу же вскинула руку:
– Слышите? Гудок снегиря!
Все затихли на несколько мгновений, и в наступившей снежной тишине Аня сначала не могла ничего разобрать – а потом вдруг услышала тихое гудящее поскрипывание, как будто кто-то наигрывал на странной лесной дудочке. Услышь она такой звук в городе – нипочем бы не обратила внимание. А может быть, даже и слышала? Там ведь столько всего гудит, свистит, скрипит…
Она не сразу поняла, откуда доносится голос – но потом догадалась проследить за взглядами остальных, особенно за телевиком Андрея, который тот, конечно, немедленно направил куда-то вбок и вверх и защелкал, защелкал спусковой кнопкой. Аня посмотрела туда же и…
Наверно, если бы она рассказала об этом Лике и Юре, те бы только поржали. С их-то опытом – подумаешь, снегирь. Но когда Аня увидела в сплетении заснеженных ветвей рябины живое алое облачко, поскрипывавшее задумчиво и негромко – у нее будто что-то сжалось внутри, а потом, наоборот, расправилось, потекло теплой, спокойной рекой освобождения. Так бывает, когда отпускает привычная боль. Странно, она и не замечала, чтобы у нее когда-нибудь что-то болело.
Аня вдруг поняла, что до сих пор видела снегирей только на картинках. А впрочем…
…«Анечка, видишь красных птичек? Это снегири. А рядом такие же, только серенькие – это их девочки. Люди думают, они только зимой к нам прилетают. Но я покажу тебе летом, где их гнездо – мы пойдем в лес, и я тебе покажу… Если папа отпустит…»
Давнее, давнее, забытое, где-то на краю сознания… Да и было ли это на самом деле?
…Аня даже не сразу вспомнила про бинокль – такой же, как у остальных, в небольшой сумочке на ремешке – который ей перед выходом выдала Вита. А когда вспомнила – было уже поздно: снегирь вдруг сорвался с ветки и полетел куда-то вглубь парка. На ясень – сказала Вита. Там крылаток много, он их любит.
Но ничего. Это не имело совсем никакого значения.
Это все равно был ее – Анин – снегирь.
А потом они долго бродили по парку – то бродили, то бегали, когда вдали вдруг раздавалась интересная позывка – и Аня вместе со всеми прыгала по сугробам вслед за Витой (трудно было угнаться за ней, с ее длинными ногами, которые словно бы перелетали через все препятствия!), и восхищалась огромным черным дятлом-желной в красной шапочке, долбившим сухое дерево с таким громким стуком, будто взрослый мужик работал топором (Аня и не знала, что бывают такие дятлы!) И Вита рассказала ей, что есть много видов синичек, они даже нашли целых три – большую, лазоревку и московку – а возле птичьей кормушки в кустах зимовала, оказывается, зарянка, круглая оранжевая птичка, прыгавшая по снегу, будто оживший новогодний мандарин… И Андрей вскидывал свой телевик, а в какой-то момент даже навел его на Аню – она и опомниться не успела, и сделать красивое лицо для фотки, вот, наверно, уродкой получится – и Лика с Юрой пихнули ее в снег на горке, а потом она пихнула их, а потом пролетел ястреб-перепелятник, и все побежали туда, а потом…
И над всем этим алым пушистым облачком – парил, царил, свистел лесной задумчивой флейтой – Анин снегирь.
…– Ты знаешь, что… Ты приходи к нам все равно. Если даже тебя в поход не отпустят – приходи по средам, это же просто занятия. Типа бесед с посиделками. Тут, в экоцентре. Скажешь своим, что у нас тут педагоги…
– Ага, и бесплатно все. Им тратиться не придется. Приходи, Анька, правда. У нас же круто, ты видела.
– Приду. В эту среду будет?..
Конечно, она придет. И снова увидит Виту. И Лику, и Юру. И, может быть, осмелится попросить Андрея хотя бы потрогать его телевик…
И увидит снегиря. А может быть, даже найдет его там, у себя в районе. Ведь у них тоже есть ясень с крылатками. И маленький парк. А она теперь научилась слышать.
Воздух пах свежим снегом, древесной корой – и почему-то рябиной.
И еще – давно пора было договориться об уроке с Борисом Михайловичем…
Именно теперь, казалось ей, она имеет на это право.
Глава 8
Снег пошел густо, сыпался тихо, беззвучно, крупными хлопьями, будто перья из мягких совиных крыльев. Тишина встала над лесом; а небо в просветах между верхушками елей – вот странно – все так же светилось неярким голубоватым перламутром. Откуда же сыпались эти хлопья? Они будто рождались из воздуха, из лесного дыхания, замерзавшего кружевами на легком морозе и так же легко, невесомо оседавшего на еловые лапы, кусты, на красный новогодний шарик, неведомо кем и когда подвешенный в черноольшанике, на утренние заячьи следы и на большой зеленый рюкзак Бера, бежавшего впереди. Где-то совсем рядом каркнул ворон; Аурика обернулась и успела еще увидеть его, делавшего круг над лесом.
Хорошо, что пошел снег.
Лыжи скользили по свежей белизне небыстро, но легко – Бер позаботился хорошенько смазать их перед тем, как вставать на лыжню. Аня с силой толкала тело вперед, наслаждаясь тем, как оно ее слушается – такое бывало у нее до сих пор только с пальцами, во время занятий музыкой, а теперь все тело будто превратилось в гибкие, послушные пальцы! – и одновременно наливаясь, как темной водой, непривычной усталостью. Ноги уже начинали порядком болеть, ступни сводило, в груди покалывало – но нет, нет, она ни за что этого не покажет, она не станет слабачкой в глазах тех двоих – Аурики в рыжей шапочке и Бера с его зеленым рюкзаком – которые бегут сейчас впереди легко и свободно, как звери.
«Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей…»
