идет душой и настроением,
и лист встает перед травой;
и ум за разумом не прячется,
и дух идет, и запах шествует,
и чает мертвый воскрешения,
и воскресения – живой;
и вот уже большие, белые
спускаются на землю ангелы
и вяжут всех и ждут, ядреные,
что скажет старший санитар…
* * *
«Тебе чего, дурак?» «Ну… хочется,
чтоб здесь чесали, а здесь гладили,
и чтобы тут, когда туда… того,
массажным валиком прошлись».
«Чего еще?» «Ну… чтобы это вот
так не было, а было и?наче,
и… ну… снимите ту х…ёвину
и замените на х…й-тэк».
«Чего еще?» «И чтоб не… этого,
когда… того, как если раньше я…
Ну, в общем, чтобы можно было бы
и чтобы хорошо скользил».
«Чего еще?» «И чтобы эти вот,
ну… эти самые, которые…
Ну… в белых перьях… Нет, не ангелы…
Не балерины… В жопу их!»
«Всё?» «Ну еще, конечно, радости
и – что там? – счастья, денег… Что еще?
Любви, здоровья, процветания!
И чтобы не было войны!..»
* * *
«Такая мысль, мысля неловкая,
такая вот мыслишка шаткая,
мыслюндия такая глупая,
мыслявка, в общем, тут пришла.
Такая маленькая, мелкая,
слюнявая такая, ссаная.
Откуда, блять, она притопала,
как завелась такая вот!
Не то чтоб черная, нет, серая,
и не по пьяни, а по трезвости…
О чём? О том! И не по пьяни ведь…
По пьяни, в общем, все равно…
Да как-то стыдно стало, моркотно…
Обычно просто скушно, знаешь – как
без бабы. А тут, вроде, с бабой и
так стыдно… Стыдно и сказать!
Ведь ничего не знаешь! Кто, когда…
Ни слов, ни, там, родной истории…
Живешь, как мясо злоебучее!
И детям нечего сказать…»
* * *
Все черти маленькие, средние,
большие, мокрые, лохматые,
все бесенята, бесы, бесики,
нелегкая, живая рать,
всё, что под кожей тихо водится,
на поворотах вен кантуется,
стремает ганглий стайки нервные
и луковок волосяных,
все эти ладушки-нела?душки,
все эти любушки-нелюбушки,
все эти ёбушки-воробушки,
как воспарят под облакы, —
орлами станут шизанутыми,
героями, да, блять, героями
госцирка, госкино, госкосмоса,
и гоструда, и госвойны!
Здесь надо бы сказать… А надо ли?
И так понятно… Делать нечего…
И, в общем, лучше делать нечего,
чем ничего не делать, нах…
* * *
«Когда умру, возьмешь, вон, палочку,
поковыряешь землю жирную,
там, за сараем, где обычно мы
с тобой копаем червяков,
и ямку, только неглубокую —
не надо силы тратить попусту, —
там выкопаешь; в эту ямочку
меня зароешь, ладно, да?
Возьмешь дощечку – там, в сарае, их
навалом разных – и напишешь так…
Да я решил уже, ты выслушай
и напиши, как говорю,
но только чтобы слово в слово! И
ни дат, ни крестика, ни имени!
Кому какое дело, кто лежит
здесь за сараем, в червяках!
Короче говоря, напишешь так…
Карандашом простым, вон, в баночке…
И чтобы больше не ходил туда!
Короче, напиши, сынок:
„Здесь лежит кусок говна.
Это не его вина“».
«Скорей посмотри в окно, родная…»
Скорей посмотри в окно, родная,
отсюда хорошо видно:
наша жизнь в руках идиотов!
Посмотри, какие руки нас держат —
маленькие, с круглыми ладонями,
короткопалые, с широкими ногтями,
пухлые, напруженные кровью,
но будто совсем без вен, как если
краску налить в медицинскую перчатку,
немытые, липкие, в язвочках и расчесах,
руки профессионального онаниста,
в каких-то чернильных закорючках,
как перед контрольной работой,
торопливые, дрожащие, непривычные
к мелким, исчисленным движениям,
к чистому, умному жесту.
Скорей, родная, пока не закончилось,
иди сюда, посмотри,
что они делают с нами!
Теребят, вертят, как брелочки,
перебирают, накручивают, как це?почки,
слегонца подбрасывают, как монетки,
взяв между большим и указательным,
подносят к носу, поцарапывают ногтем,
взвешивают, как свою мошонку;
вставив между указательным и средним,
трясут, как дешевой авторучкой,
сворачивают, как проездной билетик,
в острую трубочку и ковыряют в зубах,
мусолят, мусолят, не знают, выбросить
или оставить: мы надоели, но, в общем,
снимаем нервное напряжение.
Ну вот, родная, ты всё пропустила!
А было так забавно!
И видно было как на ладони!
Мы корчились, крутились, вертелись,
растягивались и сжимались,
подергивались, тряслись, дрожали,
сморщивались и разглаживались,
раздувались, подпрыгивали, плясали,
перепутывались и комкались,
продевались друг в друга, вились,
расхлопывались и схлопывались,
