Юлий Гарбузов "Полное собрание сочинений"

Полное собрание сочинений
Юлий Гарбузов

Юлий Гарбузов родился в 1941, в селе Енакиево, Донбасс. Потом жил в Запорожье, поступил в Харьковский политех, преподавал в Харьковском институте радиоэлектроники. Умер 2018 р. Написал большую часть произведений на пенсии, в свои последние годы жизни. Воспоминания, фантастика.

Юлий Гарбузов

Полное собрание сочинений

Предисловие

Автор этой книги, Юлий Викторович Гарбузов – член нашего литературного объединения МСПУ (Межрегиональный союз писателей Украины), так что с ним я познакомилась, как говорится, не вчера. Но всякий раз, читая его новый рассказ, я неизменно радуюсь и удивляюсь столь разнообразным граням его таланта.

Этот человек обладает глубокими, где-то даже энциклопедическими, знаниями в целом ряде областей: истории, русской и всемирной литературе, радиотехнике. Зная, кроме наших родных украинского и русского языков, еще и польский, французский и немецкий, он профессионально занимается официальными переводами научно-технических, исторических, деловых, юридических, медицинских и других текстов.

О себе он много не рассказывает. Не гоняясь за славой, он постоянно работает над собой, много читает, не перестает учиться, критически анализирует собственное творчество.

Тематика его рассказов, в соответствии с широтой кругозора автора, очень разнообразна. Это и связь человека с природой («Волк на заставе» – кстати, рекомендую – великолепная повесть!), и сложные вопросы служебных, зачастую непростых, как это и бывает в жизни, взаимоотношений между людьми (повесть «Вселенские уравнения»), и глубоко личные, чисто человеческие аспекты нашей жизни. Последнее встречается во многих его произведениях.

У Юлия Викторовича несомненный дар писателя-фантаста. Фантастики у него довольно много: «Сила желания», «Птичка», уже упомянутые «Вселенские уравнения». Перечисление заняло бы много времени и бумаги, но вот что интересно – фантастика у него не просто ради занимательности! Сквозь фантастические сюжеты, несмотря на их богатство и разнообразие, а, может быть, именно в силу этих качеств, прорывается чисто реалистичное человеческое стремление к добру, справедливости, любви, красоте наших помыслов и поступков. Читатель, вовлекаемый автором в его фантастический мир, начинает и сам вместе с больным мальчиком страстно желать ему выздоровления и как бы силой своего желания помогает ему преодолеть тяжелую болезнь! Более того, я думаю, рассказ «Сила желания» может помочь людям осуществить свою мечту: ведь если она чиста, благородна, то непременно сбудется. Спасибо, Юлий Викторович, Вам за это!

В произведениях о жизни институтского научного коллектива все правдиво и узнаваемо: я утверждаю это с полной ответственностью, так как сама много лет проработала в высшем учебном заведении и знаю эту тему не понаслышке. Интересно, что персонажи у Юлия Викторовича на описываемой кафедре – все разные, с разными характерами, поступками и присущей им манерой высказываться. Напоминать сюжеты нет смысла, но надо сказать, что влияние прозы Юлия Викторовича на читателя довольно глубоко захватывает и философию с ее радостным утверждением жизни. Читая его произведения, не только переживаешь все события вместе с персонажами, но и невольно ощущаешь себя их свидетелем и даже участником.

Язык его произведений просто безупречен.

О других достоинствах его творчества тоже не надо много говорить, так как чисто художественное значение его прозы заслоняется важной тематикой, а ведь это высшая похвала мастерству писателя, когда художественные достоинства настолько органичны, что просто не бросаются в глаза.

Читайте книгу Юлия Викторовича «Вселенские уравнения» и убедитесь в этом сами!

Татьяна Стогова

Харьков

Байки деда Гордея

Повесть

Наш город еще стоял в послевоенных развалинах, но многие дома уже окружали строительные леса. ДнепроГЭС к тому времени частично восстановили, и в некоторых домах появилось электричество, в том числе и в нашем. Теперь по вечерам можно было делать уроки при электрическом освещении, которое казалось таким ярким! Не то что ранее – при коптилке, керосиновой или карбидной лампе. Для нас, школьников того времени, разбитые, изуродованные войной здания были настолько привычны, что без них мы и не представляли себе городского ландшафта. Страна постепенно поднималась из руин. Детей одевали, во что придется, порой совсем даже не по росту. На это никто не обращал внимания. Главное, чтобы прикрыть наготу да худо-бедно уберечь от холода. Родители работали с утра до вечера, а дети, целыми днями предоставленные сами себе, кое-как выполнив школьные задания, с шумом носились по улицам, гурьбились во дворах, сквериках и развалинах, играли в «пристеночек», в «битки», в «пекаря» и, конечно же, в «войну».

Зимой мы отводили душу на коньках и санках, а летом целыми днями пропадали на Днепре. Всем нам, конечно же, строго-настрого запрещалось ходить на реку без взрослых, но этот запрет систематически нарушался, несмотря на суровые наказания. Уж больно велик был соблазн.

Мальчишки в большинстве своем плескались в Днепре, наслаждаясь летом, солнцем и свободой от занятий. Школьники всех возрастов валялись на горячем песке, стараясь загореть как можно сильнее, плавали на остров Хортицу, где росли обильно плодоносящие шелковицы, дикие груши, кислицы и густые колючие кусты ежевики, усеянные крупными сочными ягодами, от которых чернели губы, языки и пальцы.

Многих увлекали ловля раков, в изобилии водившихся в озерах острова, и добывание длиннохвостых кувшинок. А наиболее терпеливые удили рыбу, особенно на Старом Днепре. Так называется рукав реки, охватывающий остров Хортицу справа по течению. Берега Старого Днепра скалисты, величественны, и течение там было настолько стремительным, что у отрогов скал бурлили многочисленные водовороты и пенились шумные буруны. На серых гранитных утесах там и сям располагались рыбаки, напряженно ожидавшие клева: одни ради развлечения, а другие – дабы обеспечить какую-никакую прибавку к скудному семейному бюджету. Рыбацкая публика была самой что ни на есть, разношерстной. Склонившись над удочками, на прибрежных камнях сидели рабочие и служащие трансформаторного завода, медики, работники торговли и сферы обслуживания, научные сотрудники, преподаватели, милиционеры, военные, пенсионеры и, конечно же, вездесущие мальчишки.

Особо колоритной личностью средь рыбаков был, конечно же, дед Гордей. Это был долговязый старик с крупными чертами лица и жилистыми узловатыми руками. Возраста его никто точно не знал, но, судя по тому, что в эту войну он не воевал по старости лет, ему было далеко за семьдесят. Однако его участие в Первой мировой и гражданской войнах было неоспоримо. Левую сторону лица деда Гордея пересекал глубокий сабельный шрам, проходящий наискось от середины лба через глаз до мочки уха. Место, где когда-то был левый глаз, дед заклеивал круглым куском пластыря, из-под которого время от времени сочилась слеза. Его зубы были целы все до единого, и рыбаки говорили, что несмотря на возраст, улыбка у него хоть и скупая, но молодая. Дед Гордей носил широкополую соломенную шляпу и даже в летний зной был одет во все теплое: стеганые брюки и куртку. «Кровь уже не греет», – отшучивался дед от насмешек по поводу такого одеяния. Огромные рабочие ботинки, тяжеленные, прочные и никогда не зашнурованные, свободно болтались на его босых ногах.

Дед был профессиональным рыбаком и промышлял исключительно коропа, то есть был «коропятником», как говорят в тех местах.

Курил дед Гордей одну цигарку за другой с короткими перерывами. Его жена, баба Маша, приходя забирать наловленную рыбу, приносила по несколько пачек «Примы», «Памира», «Севера» или «Спорта», а также скромную еду: краюху самопёклого хлеба, бутылку молока, кусок сала, несколько луковиц, огурцов, помидор, немного соли в спичечном коробке и иногда пару вареных яиц.

Баба Маша, женщина крупная и осанистая, была, в отличие от мужа, немногословной. Когда летний зной начинал спадать, она к месту дедовой рыбалки приводила видавший виды немецкий велосипед с прочно прикрепленной к багажнику сапеткой. В ней под слоем шелковистой зеленой травы лежала еда для деда и его неизменного спутника Руша я – небольшого черненького кобелька с белой грудкой и такой же беленькой мордочкой. Забрав продовольствие, дед аккуратно укладывал в сапетку пойманную рыбу и тщательно укрывал травой. Затем баба Маша уводила старый велосипед в рабочий поселок, где хозяйки охотно раскупали у нее живых, еще трепещущих крупных, толстоспинных коропов. В седло же она не садилась никогда.

На еду дед был не очень охоч, но курево у него словно улетучивалось. Тогда он ужасно мучился, и если у кого-то рядом были часы, поминутно спрашивал время в ожидании прихода бабы Маши. А когда было совсем невтерпеж, просил закурить у соседей. Причем, делал он это крайне неохотно. Рыбаки, делясь со стариком куревом, подтрунивали над ним и часто заставляли «отрабатывать» байками, на которые дед по праву считался непревзойденным мастером. Мальчишки обожали слушать дедовы байки, старались их запомнить как можно точнее и потом вечером, подражая дедовой лексике и говору, пересказывали во дворе или дома, вызывая восторг своих собеседников.

Лексика деда Гордея была своеобразной и всем казалась забавной. Ребятня часто задавала ему какие-нибудь вопросы лишь для того, чтобы только послушать, как говорит дед Гордей. А уж если он рассказывал очередную байку…

Байка первая. Про «хохла», «кацапа» и грамматику

Клева не было. Рыбаки лениво и скупо перекидывались короткими репликами. Дед Гордей, меняя наживку, тихо напевал себе под нос: «Меж крутых бережков быстра речка тячоть, а по ёй по волнам старый лапоть плывёть».

– Это ты про себя, дед, что ли? – лениво спрашивает Карпо, шофер из заводского гаражного хозяйства.

– Да может и про тебе, когда состарисси!

– Дед Гордей! А откуда ты родом? – интересуется Карпо.

– Из Расеи.

– Так Россия большая!

– А я, чо ль, сказал, что маленькая?

– Да ты, дед, толком скажи, не виляй! Мы и сами видим, что ты кацап.

– Вот никогда так не говоры?! – назидательно произносит дед, подняв кверху указательный палец.

– Это отчего же?

– А оттого, что Бог сперва создал цапа, а потом хахла да кацапа. А кацап хахла за ж..у – цап! И дзержыць у кляшшах! И будя такое, докуль живы обое!

Рыбаки смеются, а Карпо бросает в воду закрыху.

– Ты, дед, видать, из какой-то глухой глубинки. Иногда я тебя с трудом понимаю, – говорит Карпо с издевкой.

– Мяне? С трудом? Это ишшо почему же? Аль ты, Карпо, иноземец какой?

– Да речь у тебя уж очень неправильная.

– Как это – неправильная? – возмущается дед. – У тебе, что ли, правильная? Кто ж это может сказать, какая правильная, а какая нет?

– Правильная та, которая по правилам грамматики.

– Да ты глянь, какой грамотей выискалси! Как правильно говорить – это, Карпо, непонятно вообшшэ, что такое. Вот как говорять – это другое дело. У нас, откуль я родом, все говорять как я. Так для тамошних это правильно, а как здесь – нет. А для здешних – там не правильно, а тут правильно.

– Дед! Да для всех правила одни и те же.

– Выходит, немцы говорят неправильно, а мы – правильно? Или наоборот? Так, что ль, по-твоему?

– При чем тут немцы? У них другой язык, другие правила. Чтобы люди верно понимали друг друга, устанавливают правила, которым учат в школе.

– Так в каждой деревне свои правила. Только их не все записали ишшо. Нужно говорить просто. И лишь то, что думаешь. И тольки правду. Тогда все верно всё поймуть. Правдивые да умные слова разъяснять не надо.

– А ты Ленина почитай. Поймешь ты там что-либо?

– Сразу скажу, не читамши: как и ты – ничегоньки!

– Ну вот. Значит, надо все же разъяснять умные слова!

– Да откуль ты взял, что они у него умные? Раз непонятные, стало быть, не шибко умные.

– Это у Ленина-то не умные? – искренне удивляется Карпо.

– А что же ён – божество, что ль? Ну, в чем таком его большой ум?

– Да революцию сделал! Ты себе представляешь, что это такое?

– Дурное дело – не хитрое, – пренебрежительно бросает дед Гордей.

Карпо замолкает, делая вид, что завозился с удочкой. Другие тоже молчат, будто все их внимание сосредоточено исключительно на поплавках, крючках да наживках. Третьи начинают говорить на совершенно иные темы, словно вовсе и не слышали дедовых крамольных слов.

Байка вторая. Как Господь мир создал

Закурив последнюю папиросу из своего запаса, дед Гордей смял пустую пачку, положил на камень и поджег. Он всегда сжигал отбросы, которые могли гореть. Не любил старик оставлять после себя мусор. Перекинув удочки, дед полез было снова в карман за папиросами, да вспомнил, что там пусто, как у нищего в кошельке.

– У кого часы ёсць? Скольки врэмя там?

– Без пяти два уже, – отозвался пенсионер Фомич.

– Ох, янатить твою в кочерыгу! – мягко ругнулся дед. – Бабка-то моя тольки посля четырех прийдёть, а курить – ничегошеньки.

Дед явно рассчитывал на то, что кто-нибудь из рыбаков проявит сочувствие и угостит папиросой, сигаретой или щепотью махорки, но все безучастно молчали. Дед бесцельно порылся в вещмешке, а потом принялся гладить Рушая, изнемогавшего от жары. Пес, высунув язык, часто дышал и сочувственно смотрел на своего хозяина, но помочь ничем не мог. Наконец дед не выдержал.

– Фомич, а Фомич?

Фомич хитро ухмыльнулся.

– Чего тебе, дед Гордей?

– Сигареткой не угостишь, а?

Рыбаки, перемигиваясь, с интересом наблюдали за собеседниками.

– Угостить-то можно, но что я взамен получу?

– Да чё с меня взять-то? Весь наружи – гол, как сокол. А Бог вялить пополам дялить.

– Ну, хоть расскажи что-нибудь.

– Сперва угости, тогда и расскажу что, можеть, любопытное.