– Как это может быть?
– Наш лунный авангард меня этим поздравил. На тезоименитство. Случается, знаешь ли, и от этих праздненств прок. Нарочно для меня еще одну выборку произвели, сверх заданных. Но даже Владислав Николаевич не рассердился.
– Ну, коли сам Адмирал Волков не рассердился, стало быть, ты заслужил. А твое шефство над космосом от античности-то не слишком отрывает?
– Как ни странно… – Миша помолчал немного, глядя в окно. – Иной раз такое чувство, будто эти две стороны моей жизни не столь уж раздельны. Греки поболе нашего думали о небесных телах. Ты ведь знаешь, я не слишком-то рвался заниматься космосом. То были – высочайшая воля Ника и надобность для государства. Что сделать, у каждого в жизни свои обязанности, космос так космос. Так мне тогда думалось. Но ананка – она умная, фатум ваш, я чаю, поглупее будет. Постепенно две стены моего жилища – античность и космос – соединились, образуя свод над головой. И получился довольно прочный домик.
Я не могла не любоваться профилем Миши на фоне бегущих за стеклом московских улиц. Как он похож на Ника, будто не кузен, а родной, да и не всякий родной младший так похож на старшего. Но я все ж никогда бы их не спутала. Все-таки, подумалось мне, хоть мы еще и молоды, а годиков минуло с Мишиного полета немало. В двадцать лет различие в возрасте меж двадцатью и двадцать четырьмя весьма ощутимо. Теперь оно сгладилось. Миша перестал для меня быть младшим. Сделался ровесником, а порой он мне кажется даже и постарше, чем я. Немудрено, на его плечах, а верней сказать – на его погонах – очень многое лежит.
На Вавилова мы, словно прежние бурши, вломились, смеясь, на кухню: изыскивать себе добычи к чаю.
– Странно… Я голодна и весела. – Я извлекла из недр холодильного шкафа Катины домашние абрикотинки. В леднике нашлось мороженое, мое любимое, с каштанами.
– Ну уж, тебе бы удивляться, Нелли. Помнишь, ты же и рассказывала: когда умирает иезуит, его братья собираются на праздник. А знаешь, Нелли… Давай на кухне и устроимся, чего туда-сюда подносы таскать? Как в прежние времена, помнишь, у тебя в Брюсовом переулке? Мне-то, надо сказать, мало их перепало, тех твоих посиделок, только год.
– Что поделаешь. Это был твой первый курс, а у меня – пятый. – Я расставила на покрытом скатередкой из тарусского льна кухонном столе чашки, десертные тарелки, вазочку для пирожных. – Были мы впрямь «веселы, покуда молоды», приятно в кои веки вспомнить. Спасибо тебе, Мишенька. Это в самом деле была дивная и очень правильная мысль: Луна.
– Это самое меньшее, что я мог сделать. – Миша посерьезнел. – Просто большего придумать не сумел. Царствующий дом в неоплатном долгу перед Наталией Всеволодовной.
Я поискала глазами по кухне, и, найдя старую Катину шаль, накинула ее на плечи: меня вдруг зазнобило. Те чудовищные сутки, покушение на Ника, битву врачей и Наташи за жизнь Романа – я до сих пор не могла вспоминать спокойно. Вновь подумалось и о том, умно ли я тревожусь, что до сих пор не дал о себе знать Роман. Всё-таки мое состояние было немного экстатическим, когда я так от него хоть чего-нибудь ждала. Столь сильная уверенность в том, в чем уверенным быть зыбко, в мистике, все ж немного странна. Вне сомнения, Роман, с его невозможным звериным чутьем на всё, что ему дорого, мог бы почуять беду. Но мог бы и не почуять, как ничего не ощутила я, увлеченная своим переводом. Это лишь нервы, особо тревожиться не о чем, да и по правде сказать – за Романа тревожиться по определению нелепо. Он мгновенно рассчитывает любую опасность, тем паче, с тех сентябрьских ид он стал опытнее и старше. Но отчего-то мне по-прежнему не по себе.
– Прости, Нелли.
– Всё хорошо, Мишенька.
Я в самом деле отогревалась под дружеским Мишиным взглядом, в уютных кухонных стенах. Стены эти, как больше, чем десять лет назад, когда мы с Романом ждали в них судьбоносных известий то из Америки, то из Франции, остались неизменными. В студенчестве я собственными руками, дабы сделать сюрприз отцу, оклеила их олефиновыми обоями в охотничье-лубочном стиле: фигурки в сепии, обрамленные гирляндами неведомой ботаникам листвы. На них красуются бравые егери в залихватских шляпах, бегают собаки, трубят рожки, а главное – вышагивают глухари, вдвое превышающие размером и охотников, и собак. Глухари-то меня и восхитили, предрешив затею. И что же отец? Сказал, что де «у глухарей неправильно нарисованы ноги». Ох, я тогда и обиделась. А вот же, до сих пор родители ничего не поменяли.
– Скоро ждёшь Брюса?
– Ну откуда смиренной колыванской жене знать сроки?
Миша фыркнул в чашку. Эту нашу домашнюю шутку он знал. Именно так, перелицевав заглавие известного классического рассказа, я себя именовала примерно год после рождения Пети. И не без причин. Роман впрямь поставил меня перед свершившимся фактом, провернув дело тайком. Я бурно гневалась, он, предовольный, только смеялся. Помирились мы, конечно, скоро. В конце концов, мальчик вырастет и важное в своей жизни всё одно решать будет сам.
– Ты позволишь?
– Только если поделишься.
Миша, щелкнув набитым его излюбленными самокрутками портсигаром, разумеется, ничего не сказал.
– Это только до возвращения Романа, – ответила на незаданный вопрос я, отворяя кухонный комод в поисках хотя бы огарка свечи. – Проявление слабости, знаю. И долго себе распускаться не позволю. Наташино правило было: ничего не делать с горя.
На этой благоразумной тираде я с удовольствием затянулась дымом.
– Так и не успел тебя поблагодарить за книгу. А прочел, между тем, с превеликим удовольствием. Очень неожиданно после «Хранителя Анка», хотя и там ведь звучали древнеегипетские мотивы. Даже в названии. Но там Египет идет обертоном.
– Расскажи уж расскажи, как понравилось. Не упуская подробностей.
– Известный риск, полагаю, ты понимала. Роман уж слишком… откровенный. Девочка Мерит, это, конечно же, ты, а священная кошка Бастет – Наталия Всеволодовна. А Натх это Брюс. Но ты управилась, я уверен, стороннему читателю книга не меньше интересна, чем своим. Египет какой-то вышел… осязаемый и обоняемый. Живой, как непросохшая еще акварель. Цветовая игра меня восхитила в описаниях. Кстати, а тебе известно ли, что египтяне – единственные в древности, у кого в глазах была полная палитра цветов? И синий они знали, и не путали его с зеленым, а зеленый с желтым. В отличие от моих греков, хотя ведь странно: греки-то помоложе будут. Нелли, что с тобой?
– Со мною? Со мною ничего. – Я поторопилась было поднять предательски выпавшую из руки на пол пахитоску.
– Ничего? У тебя вся краска от лица отхлынула. Да не наклоняйся теперь, я уберу. Похоже, я оказался эгоистичен, Нелли. Тебе надобно сейчас не гостей принимать, хоть бы и на кухне, а хорошенько выспаться. А я тут пошел разглагольствовать о гомеровской тританомалии. Хорош гусь.
Миша стремительно поднялся. Я невольно его отзеркалила.
– Я очень рада, что ты меня навестил, Мишенька.
– Но восвояси мне пора. – Миша, совсем взрослый Миша, одною рукой обнял меня за плечи, а другой с силой прижал мою голову к своей груди. Пуговицы мундира кольнули мое лицо. – Теперь четвертый час пополудни, но обещайся, что ляжешь тем не менее в постель. Задернешь портьеры и ляжешь, выпив, как примерному дитяти подобает, теплого молока с мёдом.
– Только не с мёдом, – я вздрогнула.
…Проводив Мишу, я в самом деле вдруг ощутила странную слабость. Я забралась с ногами на оттоманку в «тёплой» гостиной. Даже для того, чтобы лечь, тоже ведь нужны какие-то силы. Раздеваться, принимать ванну, задергивать шторы… Лучше просто так немного полежать, свернувшись под пледом, подсунув под голову китайскую шелковую подушку.
Дрёма, невзирая на слабость, не шла. Обрывки мыслей крутились в голове, как в очень медленно поворачиваемом детском калейдоскопе.
Мёд теперь всегда будет мне ненавистен. Он первым мне рассказал, вестникам беды правильно рубили в старину головы. Только вот у мёда и головы-то нету.
Куда всё-таки ходила в тот вечер Наташа? Этот вопрос, который мы с Гунькой то и дело друг другу задавали, покуда оставался без ответа. Отчего это кажется нам таким важным?
Хорошо, что Миша все ж со мною побыл. Да, мудрено было нам не обрадоваться друг дружке. Все мы теперь видимся реже. Оно и понятно, дел-то всё больше. Разве что Ник с Романом встречаются постоянно, но так ведь то не роскоши общения ради. А у Миши дела иные совсем, без разведки, контрразведки и уж наверное без картбланшей.
Сколько ж мы не видались? Месяцев пять, а то и боле. Мишка, Мишка… Никуда не делась прежняя его скромность, а между тем манера становится такой же весомо властной, как у Ника. Посчастливится же кому-то… Вот только кому?
Пора бы, между тем. Тридцать лет. О нескольких его историях я наслышана, да только всё кончилось ничем. Что это? Просто легкомыслие, или всё еще не избыты тени давнего трогательного эпизода? Только я, впрочем, могу это подозревать, больше никто и не знает. Но ведь Мише было едва двадцать, может ли взрослый мужчина оставаться настолько романтичен? С Миши станется. К сожалению, в этом мне его проще заподозрить, чем в легкомыслии.
Резкая трель звонка заставила меня содрогнуться вновь. Это не домашний телефон и не карманник, тут не спутаешь: дверного звонка родители тоже не меняли с моих юных времен. И звучит он, надо сказать, препротивно.
Я кое-как и не враз попала неловкими ступнями в домашние туфельки. Кто же это? Решительно некому быть.
Звонок повторился. Я хотела было поглядеть на нежданного гостя через экран, но поленилась его включать. Без того прошло не меньше пяти минут, как я, собравшись с силами, отворила, наконец, дверь.
И дверной проем явил моему взору миниатюрную особу, похожую на фабрики Фердинанда Састрака матового фарфора куколку mignonnette. (Мне одна такая досталась в детстве от бабки, чудом сохранившаяся). Светлые как льдинки глаза. Льняные, почти бесцветные волосы, без церемоний стянутые на затылке в узел. Точеное личико с нежным холодным румянцем редкого аглицкого тона. Фигурка, также точеная, на сей раз скрывала свое совершенство в охотничьем костюме из серой замши, тем паче куртка была на размер больше необходимого. Половину личика, впрочем, тоже только что скрывали зажатые в руке огромные очки-гелиофобы, несказанно уместные в хмурый облачный день. А вот сумочки в руках при подобном наряде, конечно, не было, за спиной виднелся маленький замшевый же сидор. Особе при первом, как и при втором взгляде нельзя было дать более пятнадцати лет, при наличествующих двадцати пяти.
– Я… я не невовремя? Я, по правде говоря, тайком. Я не могла не приехать.
– Добрый день. – Я улыбнулась, вдруг почувствовав себя лучше, но рассудила ввиду всех обстоятельств уж как-нибудь обойтись без кникса. – Добрый день, Ваше Императорское Величество.
Глава VII
Дриада
Не устаю удивляться тому, как огромные события истории отражаются в частной человеческой судьбе. Но кабы не та огромная игра, что повели (и выиграли) более десяти лет назад Ник, Джон и Роман, с их многочисленными, но мне неведомыми помощниками, едва ли случилось бы знакомство, переменившее жизнь Ника.
Впрочем, что-то я зарапортовалась. Думала о событиях частных, да только пример выбрала неладный: женитьба Ника дело не менее государственное, чем перемены в большой политике. Помнится, в те дни, купив на улице газету, незнакомые люди поздравляли друг дружку, а то так и раскрывали объятия. Тоже уж пять лет минуло.
Но тем не менее повторюсь: случившееся сладилось лишь благодаря тому, что на трех континентах сделалось как никогда спокойно. Древние римляне на нашем месте повсеместно затворили бы храмы своего бога Януса пребольшими дверными засовами.
К 1988-му году Джон уже вымел из своей страны жесткой метлой все остатки красной эмиграции, из тех, конечно, что не воспользовались высочайшим милосердием Ника. Пришлось им течь в места много менее приятные для жизни, чем Америка, и, что особливо радует, весьма отдаленные. Ох, не до того им стало, чтоб пакостить.
Повсеместно по всем штатам велись также судебные расследования, выявлявшие преступления лож. Масонство приближалось к полному своему официальному запрету и тоже втянуло острые прежде когти.
Жизнь начинала всерьез отличаться к лучшему от времен нашей юности, а в особенности – нашего детства.
Только потому Государь и решился на довольно-таки лихую затею: пригласил августейшего своего брата Людовика, о ту пору двенадцатилетнего, на охоту в Прикамье, в казенных лесах.
Казенные леса, они есть в каждой губернии, отличны даже от Алтайской тайги. Пусть и по тайге можно бродить месяц и ни разу никого не встретить в человеческом облике, но вероятность подобной случайности возможна. Алтайские леса открыты. Казенные, хоть и меньше площадью, присутствие человека исключают почти полностью. Они не наши, как судил еще Государь Павел Михайлович, они – собственность нерожденных поколений. В них могут находиться лишь служащие при своих обязанностях, редкие научные экспедиции и прочая таковая. Ну и Государь имеет на их посещение право, включающее даже охоту, впрочем, последнее с рядом оговорок. Такой дичи – «не больше, чем», сякой – «не тогда».
Но для охоты одного взрослого и одного подростка даже и при всех ограничениях положение представлялось немыслимой роскошью. В тот раз они выбрали не соколиную, так любимую обоими. Соколиная охота все-таки требует хоть небольшой свиты. А попросту – побродить с ружьишком, пешими.
Попросту-то попросту. Только Ник ничего не делает в простоте. Немало пользы подразумевало подобное времяпрепровождение. Король Людовик рос, не успеешь оглянуться, как придет время строить совместные прожекты всерьез, не номинально. Ну и кто, как ни ровня, сумеет преподать нужные уроки? Уроки невзначай, когда холодный глухарь вылезает под пальцами из хвостовых своих перьев (остальные нужны в дело), а костёр, потрескивая, набирает должную силу. Ник готовил дичь самым верным лесным способом, обмазывая глиной и запекая на углях. (Немного похвалюсь, что Ник научился этому подростком у моего отца). Глухарь, благоухая травками, уж какие нашлись, в облаке пара, отделяясь от перьев вместе с кожей, вываливается из разбитого глиняного конверта, что твое вавилонское письмо. Высокий миг для гурмана.
Но как раз глины в тот день и не достало. Ник попросил Людовика принести еще от ручья. (Перед этим охотники разбивали палатку на самом бережку, но изобилие комаров, с хоровым писком бившихся всю ночь о защитный полог, заставило их перетащить ее повыше и посуше, на взгорок).
Прихватив опустевшую жестянку из-под бисквитов, мальчик помчался к ручью наперегонки с Сунгиром, охотничьим спаниэлем Ника.
Почему – жестянку из-под бисквитов? Меня же там не было. Это мог быть и кусок крафтовой бумаги, и коробка из-под патронов. Но я так и вижу в руке Короля белую жестянку, с рондо «Филиппов» наискосок. Ну и пусть. Я столько раз слышала от двух сторон об этом дне, что словно бы и видела всё своими глазами.
Вот мальчик скользит по склону, подбегает к ручью, свесившись к воде с бережка, погружает ладонь в ключевую воду, выбирая среди песка серые глиняные вкрапления.
«Что вы делаете в казенном лесу, молодой человек?»
Она вышла из зарослей орешника на противный берег. В широкой зюйдвестке, которая кончалась там, где начинались высоченные болотные сапоги. Из всего этого выглядывали только белокурая головка и кисти рук. Льдистые глаза смотрели строго.
Довольно трудно вежливо приветствовать даму, когда одна рука в земле, а вторая в глине. Людовик замешкался, не зная – то ли мыть руки, то ли вскакивать на ноги как есть.
«Впрочем, я уже вижу. Вы охотитесь».
Догадаться было не трудно. Хотя их ружья, конечно, лежали убранными в чехлы под тентом, в экипировке мальчика обличало всё остальное, включая пса, который, дружелюбнейшее создание, привыкшее видеть недруга лишь в водоплавающих и прочих пернатых, заливался счастливейшим лаем при виде нового человека.
«C’est vrai, Mademoiselle. – Решив созорничать, мальчишка сделал гениальный ход. По-русски французу почти невозможно говорить без акцента, к тому же он путался иногда с родом существительных. А вот французским из уст школяра никого не удивишь. – Petite sortie ? la chasse».
«С’est chouette! – Молодая особа решительно ступила в воду. Впрочем, без малейшего для себя неудобства. В самом глубоком месте ручей оказался ей лишь до колен, между тем, как сапожищи достигали бедер. – ?tes-vous seul ou avec des adultes ici?»
«Je suis ici avec mon fr?re, с’est un adulte», – не моргнул глазом мальчик.
«Проведите меня к нему», – Девушка начинала сердиться.
«C’est pas tr?s loin».
«Я уже чую дым». – Последняя фраза никому не сулила добра.
Дыма в самом деле было немало, так как костер, к которому они поднимались сквозь подлесок, прогорал. Ник, насвистывая про «желтую ленту, сладость момента», сгребал палкой багровые угли, готовясь водрузить на них тушку, как только оная будет пришлепнута последним шматом глины.
Увидев всю красу представшей взору наглости, присвистнула сквозь зубы и девушка. Палатка, ягташи, основательный охотничий склад под навесом, разбросанные вокруг глухариные внутренности, голова, хвост…
«Случается, что взрослые ведут себя безответственнее детей, – гневно заговорила Даша, ибо это была она. – Но вовлекать ребенка в подобное безобразие… Каков для него пример, для вашего же брата?!»
«Не стоит сердиться раньше времени, – Ник принял жестянку с глиной и довершил кулинарный наряд глухаря. – И сигнальницу лучше оставить в кармане, хотя иметь ее при себе, не спорю, благоразумно. Ты, я чаю, дочка Иван Степановича? Я его уведомлял, что мы немного постреляем. Сезон начался, так что…»
Дорого б я дала увидеть Дашино лицо в последовательности выражений. Негодование от фамильярности этого «ты», наложившись на узнавание Ника по сотням портретов, породило догадку. Румянец гнева постепенно сходил со щек, глаза изумленно распахнулись.
А ведь да, мир тесен. Да и народу-то в стране – даже меньше немного, чем великий Менделеев сулил. (Но не мог же он предвидеть Гражданской войны?) Так что все ведь всех знают. Еще до появления Даши в жизни Ника я слышала о ней вскользь. Петя Трубецкой, всем сердцем преданный своей лесной теме, конечно же не раз говорил мне, рифеянке, об управляющем казенными лесами на Каме, Иване Степановиче Воронцове. Упоминал и о том, что у графа есть дочь, с похвалой, как об «очень лесной девочке». (В устах Пети это наивысшая аттестация). Но всё же: как же жизнь зависит от случайностей, которых еще и «не бывает»… Пройди Даша чуть другим маршрутом, спустись Его Величество к ручью позже или раньше минут на десять…
Поняв, Даша не смутилась. Она рассмеялась. Рассмеялся следом и страшно довольный мистификацией Людовик. У этого мальчика всегда в темных его глазах так и пляшут веселые солнечные зайчики.
Вскоре они уже сидели у огня втроем, и Ник бил рукоятью охотничьего ножа по глиняному панцирю, и, нарезая дичь, с много большим значением насвистывал «Жёлтую ленту», хотя Даша, как блондинка, конечно же никогда не носила ничего желтого.
Глава VIII
Дриада (продолжение)
Для жанра сказки, в котором свадьба, если уж случается, то ставит точку, всё выглядело завершенным и совершенным. Могучий Царь, не прельщенный земными девами (ну, какая пара-то из земной девы Царю?), полюбил лесную дриаду. Дальше все живут-поживают, добра наживают, а новый сюжет касается уже следующего поколения: жил-был Царевич, сын Царя и Дриады, и однажды…
Но жизнь не столь тороплива и предпочитает иные жанры. Сказка не задается вопросом: а каково дриадам живется в каменных городских стенах?
Между тем, наблюдая Дашу в суете светской столичной жизни, я начинала испытывать потихоньку растущую тревогу.
Нет, по характеру Даша отнюдь не была ни замкнутой, ни необщительной. Напротив, она казалась открытой и жизнерадостной натурой. Но прежний образ ее жизни, казалось, успел сделаться чем-то много более сильным, нежели просто привычка. Это была часть ее личности.
Она поднималась с рассветом, этим, положим, в строгом расписании дворцовой жизни никого не удивить. Только какой же во дворце рассвет? «Когда на бледном небосклоне звезд исчезает хоровод И тихо край земли светлеет, И, вестник утра, ветер веет И всходит постепенно день…» Что еще мы учили? «Вот и солнце встает из-за пашен блестит За морями ночлег свой покинуло На поля на луга на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло»… Только для Даши Воронцовой это всё было не школьными прописями.
Она с детства читала эту зелёную книгу, и там, где горожанин способен увидеть лишь деревья, кустарники и траву, она черпала множество сведений для размышления и обсуждения после в отцовском кругу. Из птичьих полетов она узнавала не меньше какого-нибудь авгура. Днями напролет бродя по лесу, она не видела ни единого человеческого лица, и не слишком-то в этом нуждалась.
Городская жизнь не могла не оказаться для нее тяжелым испытанием.
Да, вне сомнения, Даша без особых потерь училась в институте, после – появлялась в столице. Но только потому ей было так легко дружиться с товарками по дортуару и исполнять обязанности хозяйки в отцовском городском доме, что она уверенно знала: леса ждут ее обратно. Обещание природы было надежным щитом, приглушавшим шум столичного многолюдья. Она чувствовала, что в городе находится в гостях, а на природе дома. Замужество переменило главное. Столице теперь суждено было сделаться ее домом. С лесами ей надлежало покончить. Редкие поездки на Каму, какие могли ей выпасть, мало что обещали изменить.
Об этом я думала, поднимаясь в тот день на собственную «половину» Августейшей фамилии в Кремле. После отъезда Леры в Америку я теперь бывала там нечасто. Хотя, с появлением в жизни Ника Даши, палаты, несколько лет грустившие, оживились, обретя новую хозяйку.
Когда обо мне доложили, Даша находилась в Красном кабинете, который на самом деле вишневый. Две юных девушки с шифрами, разбиравшие вместе с ней бумаги на отделанном черепахой столике работы Буля, были мне незнакомы ни в лицо, ни по именам, не то, что в прежние времена. Бумаги, как я сразу заметила, непосредственно и относились к делу, явившемуся поводом той встречи.
Ученицы нескольких московских гимназий выступали через несколько дней в ежегодный скаутский поход по древним городам. На сей раз путь лежал в Великий Новгород. Мне предстояло, ввиду этого, как литератору, рассказать детям о мальчике Онфиме, а Даше долженствовало выступить перед участницами похода с надлежащей речью. Не скажу, чтобы и я очень любила участвовать в таких действах, но без обязанностей жизнь уж слишком хороша.
Не побывавши в разведчиках, я так и не постигла наиважнейшего нюанса: каких девочек надлежит называть «скаутами», как мальчиков, а каких «гайдами». Путаница в любую сторону, между тем, подобна преступлению. Поэтому я попросту выясняла заранее и запоминала. В тот раз речь шла о «скаутах».
«У меня забавная мысль, Ваше Величество, – заговорила, наконец, я, опустившись в полукресло. – Что, если поучить девочек правильно снимать бересту? Мы ведь с вами это умеем. Не так, думаю, как мой отец, который уж вовсе виртуоз – он на бересте даже печатает поздравительные письма, что, конечно, высший шик. Но чтобы они сами ощутили, какой это милый материал – береста наших давних предков. После торжественной части, конечно».
Одна из фрейлин, темная шатенка, даже подпрыгнула на стуле. Но Даша, для развлечения которой я, собственно, всё это и примыслила, осталась до странности равнодушна.
«Да… Думаю, это будет хорошо», – без выражения произнесла она.
