Белгей Серов "У красной реки"

Тут Като долго не раздумывал:

– Сегодня я пас. Устал что-то…

– Странный ты какой-то. День только начался. Да и на футбол у тебя всегда силы были… – сказал парень.

– Мы, пожалуй, пойдем. Дела дома, – сказал Экин и, развернувшись, направился вниз по улице.

– Смотри только насчет задачек брата сильно не думай. А то совсем забудешь, как в футбол играть.

– Бывай, Мунаш, – попрощался Като, слегка улыбнувшись.

– Эмм… Спасибо, что выручил, – сказал Като, нагнав брата.

– Пустяки, мы же должны помогать друг другу, да? – ответил Экин и похлопал брата по плечу.

Дома были гости. Пришел папин друг, Афас Факази. Они познакомились в доках, на сезонных подработках. Экину, как, наверное, и всем вокруг, было не совсем понятно, на чем держалась их дружба, если это можно было так назвать. Мужчины часто спорили и ссорились. Поговаривают, что однажды они даже подрались в баре. Спросить об этом отца Экин не отваживался. Но в конечном итоге дело шло на мировую. Афас был худ, словно жердь, отличался кротким характером и холодным умом. Отец же в приступах гнева мог начать крушить все вокруг голыми руками. Их точки зрения на те или иные явления и события сходились редко. Но одну вещь они одинаково любили и могли обсуждать часами: джаз. Бывало, что в том же баре вокруг них собиралась зеваки, с интересом наблюдающие за оживленной беседой двух меломанов.

Вот и сейчас Афас с отцом сидели возле старого проигрывателя, слушая новую пластинку. Комната была полностью статична, казалось, что мужчины бояться пошевельнуться, и только Афас изредка поднимал свою банку пива и подносил к губам. Бабушка сидела рядом в кресле и улыбалась, слушая приятную мелодию джаза, которая наполнила дом, словно запах свежевыпеченного хлеба.

Ребята стояли в коридоре и никак не решались нарушить музыкальную гармонию. Афас слегка кивнул в знак приветствия, отец и бабушка вообще не замечали присутствия детей. Братья переглянулись, и, поняв друг друга без слов, направились в свою комнату. Внезапно чей-то палец поставил проигрыватель на паузу. Звук щелчка прозвучал резко, бескомпромиссно, даже вульгарно. От прошлой идиллии не осталось ни следа.

– Вы что ослепли? – раздраженно спросил отец, – вообще-то у нас гость.

– Оми, не ругай ребят, они помахали мне, когда зашли, – вступился за братьев Афас.

Оми посмотрел на Афаса, встал и, молча, прошел мимо сыновей в другой конец коридора. Видимо, отец был в хорошем расположении духа, раз буря улеглась так быстро. Экин и Като подбежали к Афасу и крепко пожали его руку. После ребята бросились обнимать бабушку.

– Пустите, вы же задушите меня! – смеясь и задыхаясь одновременно, выпалила бабушка, – Где сегодня были? Что интересного видели?

Мальчики переглянулись. По лицу Като пробежала легкая дрожь и пропала улыбка. Экандэйо заметила перемену во внуке.

– Что такое, Като? Опять разбил кому-нибудь окно мячом, маленький ты сорванец?

– Я не… – начал оправдываться Като.

– Я вижу вас насквозь, мальчики! Като опять что-то натворил, а Экин сейчас начнет его защищать, – с улыбкой сказала бабушка.

На этот раз на выручку пришел Афас и сделал он это очень ловко, зная былую любовь Экандейо к путешествиям.

– Ребята, а вы бывали когда-нибудь на Белой Горе? – спросил Афас, отхлебнув пива.

– Эээ… нет ещё… Нам пока нельзя так далеко уходить от дома, – ответил Экин.

– Вот дела! В ваши годы я уже объездил всю округу, – улыбнувшись, сказал Афас.

– А мне ты говорил, что всё время дома сидел! – крикнул с «кухни» Оми сквозь грохот посуды.

– Ну, на Белой Горе я точно бывал. Красивое место, вам стоит там побывать.

– Белой Гора хоть и не гора вовсе, но забираться на нее силы тоже нужны, – сказала Экандейо.

– Как это: гора не гора? – удивился Като.

Афас встал и подошел ближе.

– Видите ли, это скорее большой холм. Сам не знаю, почему все называют его горой, – объяснил гость.

– Бабушка, я сильный! Я смогу взобраться на Белую Гору! – оживился Като.

Экандейо засмеялась и обняла внука.

Экин стоял и пытался вспомнить, знает ли он что про это место. Белая Гора находилась где-то километрах в 20 от города. Ходили слухи, что там расположена база контрабандистов. Многие мальчишки говорили, что часто бывали там. Но, как считал Экин, большинство этих рассказов было бравадой.

Афас наклонился к ребятам и прошептал:

– Я уговорю Оми отвезти вас туда, обещаю. Может быть, через месяц. Сейчас у нас полно сезонной работы.

Като запрыгал на месте от радости, Экин слегка улыбнулся.

– Ну, мне пора идти, – сказал Афас и протянул руку сначала Экину, затем Като, – Экандейо, приятно было повидаться, не хворайте!

– Конечно, постараюсь! – смеясь, ответила женщина.

Она хотела добавить что-то еще, но резкий приступ кашля прервал её. Афас смущенно улыбнулся и двинулся к выходу.

Через двадцать минут был готов обед. Оми вернулся в комнату и поставил перед сыновьями две большие тарелки с кус-кусом и овощами. Экандэйо обычно пропускала обед и ела чуть позже. Сам Оми вернулся назад к проигрывателю, поставил пластинку и, постукивая в ритм музыке по столу, устремил свой взор на полупустую бутылку пива.

– Опять кускус? – удивился Като, – у нас что, больше нечего есть?

Экин слегка пихнул брата локтем в бок. Но Оми, казалось, и не слышал сына. Музыка полностью унесла его в далекое прошлое, во времена, когда счастье казалось таким же нерушимым и постоянным, как красивый джазовый строй, теплой волной вылетающий из старого динамика.

IV

Заряд, как обычно, пробежал по округе ранним утром. 469-ый приоткрыл глаза, первое время не понимая, кто он и что здесь делает. Ночь выдалась тяжелая. Пришлось работать сверхурочно четыре часа. Полноценно отдохнуть не получилось: конвейер, под шум которого невозможно было заснуть, не выключали уже вторые сутки. Из подслушанного разговора охранников выяснилось, что их участок не выполнил месячную норму производительности. Из Коллегии приезжала специальная комиссия, целью которой было выяснить причины отставания. Сначала они делали всевозможные измерения у русла, погружая длинные спицы вглубь бурлящего красного потока. После четыре клетки в серых жилетах с символом Шпиля на груди прошлись выборочно по нескольким домам.

Такой формы 459-ый раньше не видел. Обход проводился в рабочее время. Охранники ходили вдоль конвейера и выкрикивали порядковые номера клеток, чей дом подлежал обыску. «Счастливчики» незамедлительно отправлялись домой, а их место тут же занимали запасные клетки, которые приехали вместе с комиссией. 459-ый ожидал, что его обязательно вызовут на допрос. Какое же было его удивление, когда охранник выкрикнул:

«460-ый!»

Вот уж кто точно не был саботёром, так это его сосед, отработавший 8 месяцев без единого замечания. Его дом стоял рядом с домом 459-ого. Раз в месяц каждой клетке давался выходной. 460-ый взял его только раз, на пятый месяц своей жизни. Провел он его, сидя у окна и смотря пустым взглядом на всё тот же конвейер.

В целом, если не брать в расчет проверку комиссии и ужасный недосып, было самое обычное утро. 469-ый стоял возле своего рабочего места и делал то, что делают большинство клеток всю свою жизнь- подпитывал русло. Происходило это следующим образом: по конвейеру, который тянулся вдоль всего русла, бежал люфтий. Это было очень необычное вещество, ничего подобного в их мире больше не было. Люфтий представлял собой прозрачную, почти невидимую массу, которая, тем не менее, была осязаема и имела массу. Это вещество шло бесконечным потоком вдоль русла, и даже в Коллегии расходились во взглядах относительно природы люфтия. Но во главе всего, конечно же, стоял промысел Великой Сферы. Клетки выполняли нехитрую, монотонную работу- вырывали щипцами куски люфтия и кидали его в поток. Оторванные куски еще какое-то время плыли по течению, а затем исчезали в алой пучине.

Обычно через час работы 469-ый входил в своеобразный рабочий транс: периферийное зрение отключалось, окружающий мир терялся, и только конвейер и русло мелькали перед глазами. Из-за плохого сна сегодня это состояние пришло через 15 минут. В голове образовался плотный вакуум, проникнуть в который не могла ни одна мысль, ни одно воспоминание. Но вот какой-то посторонний звук начал просачиваться сквозь монотонное гудение бесконечного конвейера. Кто-то бежал вдоль русла, по пути извиняясь перед потревоженными работниками.

«Простите, извините.»

Эти слова резали слух 469-ого, привыкшего, что только он использует их в своей округе. Слова, которые многими клетками не использовались. Перед кем им было извиняться? Перед Коллегией и её карателями? За провинностью всегда следовало наказание. Никакие мольбы не смягчили бы приговор администрации. Общение между клетками так же не подразумевало какую-либо эмпатию. Поэтому эти добрые слова постепенно исчезали в водовороте времени, как исчезают архаизмы или мертвые языки. 469-ый прекратил работать и устремил взор на источник переполоха. По конвейеру катились чьи-то щипцы. Толстый слой люфтия сильно искажал изображение, но это точно были щипцы. Незадачливый хозяин инструмента бежал рядом, пытаясь как-нибудь достать его. Но задача эта была не из легких. Остальные клетки не были заинтересованы в помощи или вообще не замечали происходящие вокруг изменения.

Клетка приближалась. Среднего размера, с довольно пропорциональными контурами. До 469-ого ей оставалось несколько шагов. И тут произошло следующее: его сосед, 468-ой, повернулся к руслу, чтобы закинуть в него очередную порцию люфтия. Сделал он это резко и быстро, движением, которое было отточено за месяцы однообразной работы. Две клетки были слишком близко друг к другу, чтобы кто-нибудь смог вовремя отреагировать. 468-ой, который по размерам был как 469-ый и незадачливый гость вместе взятые, остался стоять на месте, лишь слегка удивившись данной оказии. Гость же потерял равновесие и рухнул лицом прямо в большую кучу люфтия. Быстро поднявшись, незнакомец начал отряхивать голову от люфтия. Со стороны это выглядело комично. Казалось, что клетка сошла с ума и отбивается от невидимой угрозы. 469-ый рассмеялся, испугавшись собственного смеха. Последний раз он смеялся четыре месяца назад, когда на обучении одна из клеток начала есть люфтий, вместо того, чтобы кидать его в поток. Ту клетку он больше не видел, а с ним провели трехчасовую беседу о вреде смеха и его негативном влиянии на общую производительность. Сейчас же он уже не мог остановиться. Хохот лился из него непрерывным потоком. Клетка напротив перестала счищать с себя люфтий. Более того, она позабыла и о щипцах, которые теперь уезжали все дальше и дальше. На ее лице появилась улыбка, которая вскоре переросла в громкий смех.

«Видел бы ты себя со стороны», – выдавил из себя 469-ый сквозь слезы.

Так и смеялись они, не замечая ничего вокруг. Ни вечного гула конвейера, ни пугливых взглядов других работников, ни двух охранников, со всех ног бегущих восстанавливать рабочий порядок.

V

Их посадили в транспортное судно и долго везли вдоль русла. Транспорт был поделен на несколько секций, поэтому 469-ый не мог видеть своего компаньона по несчастью, которого посадили в другую часть темной, неуютной посудины. Окон здесь тоже не было, поэтому узники могли только догадываться о своем местонахождении.

Тело, над которым изрядно поработали охранники, ныло и гудело. Другой клетке досталось не меньше. Но самое удивительное, что, несмотря на жестокое избиение, клетка все продолжала и продолжала смеяться под градом ударов. Чужая улыбка, чужой смех. Всё это казалось таким странным, причудливым. Но это был точно не сон. Дубинки во сне не бьют так сильно.

Что будет дальше? Сколько не подбадривал сам себя 469-ый, страх медленно занимал внутренние апартаменты, оставляя за собой липкий след. Охранник, сидевший напротив, не принимал участия в избиении. Наверное, это был водитель. Но тогда зачем они поменялись на обратном пути? Это была молодая клетка, на вид ей было месяца два, не больше. Но защитная экипировка придавала грозный вид своему владельцу, от чего он выглядел старше. Его конвоир не был похож на остальных. Он нервно перекидывал дубинку из одной руки в другую, взгляд его бегал по сторонам, не задерживаясь подолгу на заключенном. Когда же 469-ый ловил на себе взгляд охранника, последний смущенно опускал глаза.

«Вот это персонаж, – подумал 469-ый, – И как он только попал в охрану?» Но вслух сказал:

– И сильно же вы нас отделали… Куда мы плывем?

– Не думаю, что я могу тебе сказать. Правила, сам понимаешь, – ответил охранник, немного растерявшись.

– Да, правила и установки – это вся наша жизнь, – сказал 469-ый.

Затянулась пауза. По молодому охраннику было видно, что он собирался что-то сказать или спросить, но никак не решался. Если бы рядом был кто-то еще из персонала администрации, подобный диалог с заключенным стоил бы болтуну положения, а может и жизни. Но они были только вдвоём, а шум двигателя мог скрыть их разговор от ушей остальных коллег. Наконец, собрав волю в кулак, охранник спросил 469-ого:

– За что вас?

– Наверное, лучше спросить почему,– ответил 469-ый с улыбкой,– мы просто смеялись. Что плохого в смехе?

– Смех запрещен 36 пунктом Кодекса. Ты же ознакомился с ним во время обучения?

– Что-то было такое… Но почему бы не сделать нашу жизнь немного радостнее, хотя бы разрешив смех?

– Разве рабочие клетки чем-то недовольны? Все понимают необходимость нашего общего дела.

«Да, а зачем тогда нужны такие, как ты?» – подумал про себя 469-ый.

Сама мысль, что жизнь может быть радостной и счастливой, искоренялась на ранних стадиях обучения. Сплошные предписания и наказания за их невыполнение делали своё дело.

469-ый ничего не ответил. Вряд ли он сможет поменять мировоззрение клетки, никогда не кидавшей люфтий в русло. Но впервые за всю жизнь ему удалось завести разговор с представителем «высшей» касты. Терять возможность узнать немного больше о мире вокруг он не хотел. Выждав, когда шум двигателя станет тише, 469-ый спросил своего надзирателя:

– Я всегда хотел побывать за стеной, увидеть Шпиль ближе. Мы же туда плывем, да?

– Нет, доступ на территорию Коллегии простым клеткам запрещен. Вас везут в дисциплинарный центр.

Это название тяжелым облаком повисло в тесном пространстве судна. 469-ый забыл всё, о чем хотел спросить охранника минуту назад. Возможность скорой расправы становилась всё материальнее.

– Да не переживай ты так. Проведут воспитательную беседу и отпустят,– сказал конвоир.

– Ага, а потом сотрут в пыль, не оставив и следа. Я знаю, как работает Коллегия.

– Аннигиляция была применена четыре раза за всю историю мира. И точно не к любителям посмеяться, – сказал с улыбкой охранник, – на обучение уходит слишком много ресурсов. Тратить их впустую – большая роскошь для управления.

«Должно быть, меня и вправду везут на казнь. Или он сбредил. Или рассказывает ложь, чтобы подразнить меня или спровоцировать…»

Мысли беспокойно роились в голове. С одной стороны, перед ним открылась, возможно, одна из самых больших тайн. С другой стороны, это могло стать последним открытием в его жизни. Второй вариант казался более правдоподобным. Да, скорее всего, охранник просто измывался над ним, зная, что двух любителей посмеяться везут на верную смерть. 469-ый старался взять себя в руки, но крупная дрожь, которую было уже сложно скрыть, взяла полный контроль над ним.

– Я вот что хочу сказать. В нашем городе, ну в том самом, за стеной, есть Шпиль. Ты еще хотел там побывать. В нем есть специальная группа ученых, они… – начал было охранник, но тут мотор выключился и, спустя несколько секунд, судно столкнулось с чем-то мягким и остановилось.

«Нарушители, пройти к выходу! Офицеры охраны, проследить за выполнением предписания №531», – раздалось в динамиках.

469-ый машинально встал, но ноги плохо слушались его. Пришлось опереться о стену. Охранник указал жестом на открывшуюся дверь. 469-ый нагнулся и вышел в проём, ослепленный ярким дневным светом.

VI

Они шли небольшой колонной к низкому серому зданию – единственному, на чем можно было задержать взгляд на многие километры вокруг. Но именно эта пустота была чем-то новым, загадочным. Не было тут ни уродливых лачуг, ни монотонного шума конвейера.

Об остановке не было и речи. До конца маршрута им оставалось не более минуты. 469-ый быстро оглянулся, приготовившись к очередному удару. Но его не последовало. Движение было быстрое, охранник не смог определить, стоит ли за это бить или нет.