«Не удастся», – подсказала память. – «Помнишь? Ты однажды уже пробовала»…
…Аниса Аль-Бина помнила тот год урывками.
Свой седьмой день рождения и материнский смех. Отцовский подарок, за которым они ходили к торговым рядам на рассвете.
Ту шкатулку из спелого янтаря она заприметила почти сразу, сама, но попросить справедливо не решалась: за смоляной камень торговец запросил целую пятерку золотых динаров. Наверное, это было много, раз отец спросил, не желает ли она выбрать что-то еще. Дочь даже согласилась: желает. Однако отойти от чудесной вещицы уже не смогла: так и стояла, бережно касаясь тонкими пальчиками ребристой крышки.
Желанную шкатулку отец ей все-таки купил…
Резной ларец фата по праву считала наибольшим в своей жизни сокровищем… пока не разглядела внутри него россыпь крупных медовых бусин. Золотистые кругляши, конечно, еще стоило нанизать на прочную нить, но разве ж это сложно?
Подарку Аниса радовалась всей душой. Быть может, потому, что чувствовала: тот в ее жизни – последний.
А потом как-то сразу пришла болезнь. Точнее, не сразу, конечно, но память о другом не сообщала. И потому фата, закрыв глаза, видела горящие жаром тела на улицах Старого Города. И два холодных – совсем рядом.
Следом память терялась. Шла темными пятнами, в которых Анисе было по-настоящему горячо, и сменялась редкой дурнотой. Иногда в той проступало лицо мухтарама Дагмана, но голод, к тому моменту ставший почти нестерпимым, все стирал.
Позже ей говорили, что наставник спас ее. Пожалел, подобрав с гниющих мертвыми телами улиц Старого Города, и привел во Дворец. Только этого фата уже не помнила: к тому времени болезнь полностью завладела разумом, и она то видела золотую резьбу дворцовых стен, то забывалась в горячке.
Первый год в казармах почти не запомнился Анисе. А то, что и осталось в памяти, она бы с легкостью забыла.
Стараниями придворных лекарей жар скоро ушел, но именно тогда фата поняла, что горячка – не худшее, что может обжиться в теле. Вот страх – совсем другое дело. Он заставляет Анису забиваться в крошечный покойчик и лишает способности говорить. Отталкивает руку подавальщицы, что приносит еду, и принимает хлеб лишь тогда, когда его оставляет сам мухтарам.
Все тот же страх заставляет ответить ударом на удар и драться до первой крови, а потом и не только до нее. А еще – отвечать дракой на любой повод, благо, поводов в казармах – всегда с избытком.
Она больше не замечает новых синяков на тощем теле. И вспоминает о тех лишь тогда, когда багровые пятна ползут по лицу: появляются под глазами или, скажем, наливаются свежей кровью у скул.
Страх этот грозится обернуться совсем дурным, но мысль о побеге все меняет…
Басима уговаривать не приходится: ему, как и самой Анисе, жить в казармах нелегко. Как и фата, он скучает по дому, а еще – по отцу, который тоже умер в горячке. По матери, братьям и единственной сестре – горе Баси имеет больше лиц, чем ее собственное. И потому тот согласен.
Когда?
Спустя несколько дней на небосвод должна взобраться огненная луна. Она раскрасит нити торговых путей ярким багрянцем и растревожит костяные могильники. Поднимет пустынных гулей, чтобы указать тем на людское тепло. Раскроет полотна мертвых дорог. И если кто не успеет укрыться за блеском чароведских камней – покинет Аль-Акку под пение пустынных дев.
Аниса как сейчас помнила ту ночь: накрепко закрытые ставни крошечного оконца с мерцанием защитного амулета на двери. Ожидание длиною в бесконечность…
Дворец торопливо затихал, и оттого казался непривычно пустым. Грузные повозки сиротливо жались к старым амбарам: они лишились серых волов еще до заката, и теперь тепло тех помнили лишь кожаные упряжки, разбросанные по холодному камню.
А вот халифатских птиц унесли с сада совсем недавно: под возмущенный клекот и совсем не-птичью брань…
Сумерки скоро спускались на Старый Город, и когда за окном все слилось в единую массу, фата бесшумно скользнула за дверь. Сорвала с нее защитный амулет и ухватила за ладонь Басима. Направилась в сторону ворот.
Красться в темноте ей было не привыкать, а к торговым путям она не собиралась.
Аниса остановится в отцовском доме. Ненадолго, всего на ночь. Найдет драгоценную шкатулку и уйдет с караваном к пескам: как в тот раз, когда она ходила в Пустыню вместе с отцом. Найдет себе место по душе: благо, городов-жемчужин в Халифате немало, и станет жить.
С этими мыслями фата почти преодолела мраморную стену внутреннего двора, когда рука наставника резко сдернула ее вниз. Всего на миг стало больно, а еще – обидно. И… да, стыдно до невозможности.
– Если через минуту не окажешься в постели – дороги назад не будет!
Она осталась в ту ночь.
Вернулась в комнату вместе с Басей, плотно прикрыла за собой дверь и постаралась уснуть. А следующим утром все боялась взглянуть мухтараму в глаза: вдруг станет ругать при всех?
Но Дагман не вспомнил о ее выходке ни на следующий день, ни годом после. Как будто той проделки никогда не существовало…
– Не стоило оставлять тебя тогда, – лень в голосе мухтарама испугала Анису больше оголенного клинка. – С первого дня ты была проблемой. Жалким довеском, который приходилось тянуть, спасать. Тренировать наравне с мальчишками. И если бы тебе позволили уйти тогда…
Дагман плотоядно улыбнулся. Жадно облизал губы и с вызовом закончил:
– Все верно, нужно было отпустить. Ты бы ушла в барханы, под пение пустынных дев, и второй год не свел бы тебя с Халифом…
…тот год Аниса тоже помнила. Он примирил ее с новой судьбой и позволил обжиться во Дворце. Отнял у нее отцовскую фамилию…
Ее приняли в постоянные ученики. Позволили называть себя прежним именем и выдали взамен всего остального такую же форму, как у мальчишек: широкополую холщовую рубаху, никак не желавшую держаться на острых плечах, а еще – пару шаровар.
За следующие годы рубаха эта поистрепалась, а шаровары и того хуже – выцвели. Однако фата к ним привыкла, и явно не желала менять. Только за нее и это решили, снова. И опять все изменилось всего за один день.
А ведь ей прежде не доводилось бывать во Дворце…
Золотые колонны сменялись золотыми же арками, а те плыли по стенам причудливым узором – тоже золотым. Помнится, фата даже подумала, уж не рябит ли у Великого Халифа в глазах от всей этой позолоты? Но черный его костюм, щедро расшитый сверкающей нитью, лучше прочего сообщил: не рябит.
Сам разговор она помнила плохо, а вот премерзкое чувство страха, отчего-то снова раскопошившееся в животе, – отлично.
В главном зале чадили благовония. Душистый аромат чароведского бадьяна мешался с горькой ноткой циннамона, и сквозь густое облако пахучего дыма пробивалось тренькание певчих птиц.
Ее колени давно затекли, голова плыла все сильнее, и голос мухтарама, казалось, раздавался издалека. Наставник считает, что она подходит для личной стражи молодого наследника? Наверное, так и есть, раз и Халиф согласен. Правда, нужно, чтобы сын одобрил…
Одобрит ли?
Вокруг суетятся слуги. Поднимают фату с колен и долго ведут в дальнюю комнату – слишком тесную для Дворца. В комнате темно и душно, а еще – неприятно – от скользких пальцев под рубахой: молодую стражницу следует обыскать.
Аниса терпит. Снова считает коридоры и позволяет себя оглядеть.
Только наследнику она, кажется, безразлична. Почти. Впрочем, как и он – ей. Наверное, именно потому запоминается с той встречи один лишь золоченый зал со множеством резных арок, в котором будущий правитель играет с друзьями в алькерк.
Молодой Халиф едва смотрит на Анису. Аккуратно перешагивает изящной шашкой через две другие, собирает те в ладонь, и, отложив в сторону, отвечает:
– Если отец так пожелал.
Всего четыре слова, но после них жизнь фаты снова меняется…
– Помнишь охоту? Пустыня тогда почти сожрала тебя, а я – спас… впрочем, тоже зря.
Аниса помнила. Охоту как последнее испытание. И почти потерянную надежду. Последнюю попытку выжить…
…об охоте ей говорят почти сразу, тайком: несколько мальчишек, которых мухтарам тоже отобрал для личной стражи самого Халифа. Пытаются напугать?
– Об охоте узнать заранее невозможно.
Паренек лет шестнадцати, одетый так же, как сама Аниса, говорит полушепотом: боится. Он худой и жилистый, высокий не в меру, отчего, видно, чуть несуразный. И носит странное имя, никак не желающее запоминаться фате.
– Не предупреждает никто. Просто… проснешься одним днем за стенами Аль-Акки, в Пустыне. А дальше – поединок с самим мухтарамом. До приручения ездового зверя или до самой смерти, если не дотянешься до пальмовой свирели. Скорпионы ведь выпускаются из стойбищ голодными, и уцелеть можно лишь одним путем.
– Каким? – Забытый страх снова пытается обжиться в Анисином разуме, и на долю секунды все внутри нее сжимается в комок.
– Ты не знаешь? Скорпионов из Пустыни приводит чаровед, и только старым богам известно, что происходит с ними, прежде чем те станут слушаться звуков пальмового рожка. Просвистишь в него – зверь приручен. Нет – сожрет.
Больше того паренька Аниса не видела, и комнату его скоро отдали другому. А потом и сама фата нашла себя среди барханов. Выжила. И потеряла последнее, что осталось у нее от прежней жизни – имя…
Мухтарам медленно обнажил второй клинок и, глядя на Гюрзу, произнес:
– Если бы ты не выронила стекло, было бы сложнее. Я ведь по крови шел, след искал. Это трудно, потому как джинный амулет и запахи скрывать способен.
Стоящий напротив повел носом, сверяя по памяти аромат капель. И звериная натура его чуть не прорвалась.
Тому, кто занял тело наставника, держать себя становится все сложнее. Анисина кровь, предчувствие близкой смерти и скорая награда сбивают его, и сквозь человеческий облик проступает нечто иное.
От страха Гюрза едва не проглядела атаку.
Несколько коротких шагов в сторону – и она уперлась спиной в прочный хитин морды скорпиона. Тут же поняла: с верным зверем тоже что-то не так. Отравлен? Или просто оглушен? Или?..
– Зверь не поможет тебе. Поняла уже? Пришлось опоить его сонным зельем – смерть скорпиона ты бы почувствовала. А противоядие – только в саду Халифа. Помнишь, ты споткнулась о него, когда пыталась уйти? Мазнула кровью…
Аниса помнила – яркий бутон с удушливым облачком, из-за которого пришлось задержать дыхание. Вот, значит, как? Знает ли Светлейший, что происходит в его Дворце? Или сонное зелье нашлось и для него?
Гюрза постаралась отогнать дурные мысли. Только от вопроса все-таки не удержалась:
– Кто ты?
– Наставник, – затаившемуся всего в шаге от нее ложь дается легко.
– Кто? Не наставник ведь.
Тот, что живет в мухтараме, улыбается. Не отвечает на вопрос, будто и сказать ему нечего. Но именно потому Гюрза и понимает: нет, она не ошиблась. Перед ней – чужой. Убить? Но что тогда станет с самим Дагманом? Сможет ли вернуться в тело?
Нет, навредить оболочке нельзя. Боязно. Значит, ждать?
Выпад у противника получается резким – таким вертким, что фата падает к сложенным лапам ездового скорпиона. Тот тяжело дышит, пытаясь избавиться от сонного настоя, однако выходит это у него с трудом. Сил у зверя хватает лишь на то, чтобы укрыть хозяйку слегка клешней. Однако этого мало.
Брошенный клинок заставляет увернуться. Покинуть даже это жалкое убежище и снова встать против наставника.
Скорпионья клеть узка, и свободного пространства в ней совсем немного. А противник, напротив, мощный: тяжелый, как сам Дагман, и такой же быстрый, маневренный. На каждое движение Гюрзы находит противоположное, и все-таки предугадывает следующий выпад.
Короткая подсечка лишает Анису равновесия. Казавшаяся такой незыблемой земля вдруг уходит из-под ног, а фата с грохотом падает на пол. Боль резко обжигает спину, перед глазами плывет, и последнее, что успевает разглядеть Гюрза – лицо наставника, нависшего над ней тяжелой тенью.
***
Анвар яро злился на себя, занося над очередным стражником увесистый меч. Врагов осталось всего трое, только его силы тоже на пределе. А глава стражи куда-то подевался. И Гюрзы все нет.
Плохо…
Жива ли? Если и так, то явно не торопится к нему на помощь. А ведь он отдал ей одну из своих самых могущественных вещиц, хотя и понимал: джинное стекло слишком ценно, и другого такого не найти во всем Халифате. Но вот иначе помочь беглянке в тот момент не получалось, потому как задержись они хоть на минуту – погибнут. По всему выходило, что спасти их мог лишь скорпион, и с артефактом нужно было расстаться.
Только где Гюрза?
Дурное предчувствие отдалось болью в висках: если в сообщнице Варра не ошибся, то она в беде. Наивна что неопытный зверек. И до последнего верна слову, данному когда-то братьям.
Глупая!
Та ее жизнь в прошлом, и Анвару не верилось, что даже халифатская милость могла все вернуть. Некоторые вещи теряются безвозвратно – это он знал непонаслышке. Доверие, например…
Совсем рядом по каменным плитам звучно загремели шустрые ноги ярко-коричневого зверя, покатые бока которого были украшены широкими черными полосами. На расстоянии всего одной зиры – а то и меньше локтя Варры – мелькнуло увесистое седло ездока с торчащими металлическими шипами, и над самой головой торговца нависло тонкое жало с дрожащей на нем янтарной каплей.
Увернуться. Подрезать точной линией шустрые ноги. И нанести удар.
Клинок вошел в грудь стражника легко, мягко даже. И тут же покинул ее, оставив на изящном лезвии широкий багряный развод. Поджарое тело изогнулось от резкой боли и мгновенно обмякло, упав позади Анвара.
Что ж, эта цель далась ему просто, потому как чароведский меч – особенный, не способный промахнуться. А еще – верный своему господину, зачарованный на его кровь. Слушаться может лишь его приказов, но на хозяина – напротив, не поднимется уже никогда. Если только переплавить.
Торговец обернулся и быстро оглядел площадку внутреннего двора. Кругом него лежали тела пяти скорпионов и шести стражей. Одно членистоногое, наездника которого Варра только что убил, хромая, отходило в сторону. Значит, врагов всего двое, а от девчонки по-прежнему – ни звука.
Вот же…
Проворно уворачиваясь от острых дротиков, Анвар потянулся к широкому карману, спрятанному в складке шаровар. Здесь должна покоиться еще одна вещица, припасенная для особого случая. Старый Камал, отдавший огненный яспис, предупреждал: взрыв будет мощным, правда… использовать артефакт можно от силы раз пять. Это если беречь. А сколько точно – не известно, ведь даже предмету такой мощи нужен отдых, перезарядка. Все бы ничего, но Варра запустил вещицу еще вчера, когда бежал из Дворца. И, активировав ее сейчас, не был уверен в том, что та сработает.
Рискнуть?
Тревога за Гюрзу все нарастала. По его подсчетам даже при дурном стечении обстоятельств фата уже должна была вернуться. Ведь если кто и пошел за нею, то лишь наставник. Но Аниса проворней старого Дагмана – в этом Анвар убедился сам. Если только сама не отказалась от боя, покорно склонив голову перед мухтарамом.
Могла ли?
Варра нехотя признал: эта – могла. Пусть по сути они друг другу – чужие, но все же видно: Гюрза без гнильцы.
Мужчина уложил на ладони пестрый цветок из драгоценного ясписа, крутанул по часовой стрелке тонкий лепесток и беззвучно вывернул его из гнезда. В центре соцветия заалел дрожащий огонек. Тот быстро рос и золотился яркими вспышками, пока не добрался до самих пальцев Анвара. А затем больно обжег.
