Проведя короткую ревизию продуктов, я поняла, что вкусный ужин отменяется. Невозможно его приготовить из одной сморщенной маленькой картофелины, огрызка колбасы и недельного творога с подозрительным запахом. А полуфабрикаты так некстати закончились – даже самые неудачные покупные вареники с капустой, которые у меня валялись по углам морозилки едва ли не полгода.
Я высунула голову из холодильника и с тоской посмотрела в сторону кухонного шкафа: там у меня по традиции лежат пачки с корейской лапшой. Этакий запас на крайний случай, когда есть уже хочется смертельно, а готовить некогда или не из чего.
– Тяжела холостяцкая жизнь, – усмехнулась я и набрала воды в чайник.
Терпеть не могу заварную лапшу.
Чтобы хоть как-то утешиться, я напомнила себе, что азиаты едят ее всю жизнь и не жалуются.
Азиаты…
Коробка так и стояла, как я ее оставила, – задвинутая к самой стенке. И накрытая сверху старым кухонным полотенцем.
– Шен…
Произнесенное вслух, его имя невесомо всколыхнуло привычное пространство моей кухни.
Не могу сказать, что мне стало очень стыдно, скорее грустно. И усталость вдруг разом навалилась.
Я вытащила Шена из коробки и усадила на ладонь, повернув лицом к себе.
Как тут и был. Принц на троне.
– Шен… – я на миг задержала рвущиеся наружу слова – внезапно насладилась звучанием его имени, которое проскользнуло сквозь губы, точно вода, неудержимо и слишком быстро. Но потом взяла себя в руки и закончила фразу: – Давай договоримся. Ты больше не будешь меня пугать, а я постараюсь тебя услышать. Но мне надо работать, понимаешь? А значит, хорошо спать. Крепко и сладко. И просыпаться бодренькой, со свежей головой, – подушечками пальцев я ощущала сквозь ткань китайской рубахи плавный изгиб его спины. В синих глазах поблескивало любопытство. Казалось, он смотрит на меня искоса, чуть склонив голову. Длинные волосы щекотали мое запястье. Я продолжила свой монолог вполне осознавая его легкую безумность: – Так вот… Давай ты свою историю мне в пятницу расскажешь, ладно? В пятницу вечером. Мне в выходные рано вставать не нужно. Я уж как-нибудь постараюсь выдержать твои страшилки… И, может, к тому времени найду тебе нормальное место для жизни.
Щелчок вскипевшего чайника поставил красивую точку в моем обращении.
Я прислонила Шена спиной к пузатой белой сахарнице с голубыми цветочками на боку и со вздохом залила кипятком лапшу в глубокой чашке.
Хуже такого ужина – только то, что ты ешь его в одиночестве.
Пока я давилась продукцией корейского мукомольного завода, Шен бесстрастно наблюдал за моими мучениями. Куклам еда без нужды.
– Вот если бы ты был живым, – сказала я ему, проглотив ложку жгучего «бульона», – мог бы приготовить настоящей китайской еды. Или ты не китаец? Вообще-то, не очень похож. У тебя глаза красивые, не узкие совсем. Эх… молчишь… Наверное, и к лучшему.
Мне даже с Кикой уже сто лет не хватает смелости по душам поговорить.
Я добавила грязную чашку к горе немытой посуды в раковине и подвела итог этого вечера:
– Ну вот, Яся Пална, совсем ты с катушек съехала. Раньше хоть молчаливой дурой была, а теперь вслух заговорила. И с кем? С куклой…
Я невесело усмехнулась, сгребла Шена со стола и ушла в гостиную – смотреть любимый сериал.
В эту ночь Шен, как приличный, спал на диване. И ни разу не потревожил меня до самого утра. А утром я твердо решила, что леший с ней, с работой, сначала мне нужно найти своему безногому артисту нормальное место в доме. К решению этого вопроса я подошла серьезно: если уж брать за основу, что Шен – почти живой, то и относиться к нему нужно соответственно.
Я задумалась, где бы разместила у себя настоящего гостя, случись таковой в моей жизни. Уж точно не на кухне, это факт. И не в спальне – нечего в ней делать малознакомому человеку. И даже не в гостиной, где я работаю и шатаюсь с утра до вечера, где неумолчно гудит компьютер и все пространство завалено бестолковым хламом.
Оставался только кабинет. Маленькая, тесная комната, от пола до потолка заставленная книжными стеллажами. Когда-то давно дед писал здесь свои научные труды и прятался от шумной семьи. Я приходила к нему тайком от всех, просачивалась в дверную щель, как кошка, и тихо садилась в уголок между столом и шкафом у окна. Мне нравилось слушать стук печатной машинки, вдыхать запах старых книг, смотреть на движение дедовых рук. Его пальцы словно летали над клавишами машинки, играя музыку других миров. Эти движения завораживали и отчего-то дарили мне ощущение незыблемости всего сущего. Именно здесь, в дедушкиной каморке, я впервые осознала себя как личность. Здесь я влюбилась в книги. И в тишину – густую, дышащую, наполненную множеством звуков. Тишину, которая означала отсутствие ненужных людских голосов. Они казались лишними. Гораздо важнее был шелест страниц, шум ветра или дождя за окном, глухое покашливание деда, шарканье его ног в стоптанных тапочках, скрип половиц.
Я нашла в себе мужество вымыть в кабинете пол и протереть пыль. На окно меня не хватило.
Идеально пустой дедушкин стол, как и прежде, венчала печатная машинка. Я сняла с нее чехол и провела пальцем по круглым белым клавишам с черными буквами. Невозможно красивый инструмент. И совершенно бессмысленный.
Как кукла без ног.
Я усадила Шена на верхний ряд клавиш, точно на ступеньку лестницы и отчетливо поняла, что здесь ему будет лучше всего.
Так мы дожили до пятницы.
Когда наступил вечер, который я обещала Шену, у меня почему-то почти не осталось сомнений, что на сей раз у него действительно получится. Я не знала как. И не пыталась предположить. Просто доверилась судьбе. Той самой, насмешливой бесстыднице, которая превратила меня в замкнутую снулую рыбу. Той самой, которая привела ко мне этого иноземного калеку с его слишком живыми для куклы глазами.
Отправляясь спать, я оставила дверь в библиотеку приоткрытой. И дверь в свою спальню тоже. Комнаты разделял только узкий коридор, и со своей кровати при желании я могла увидеть край стола и завиток черных волос, ниспадающих на нижний ряд клавиш печатной машинки.
А сон не шел.
Я смотрела, как тени от ветвей дерева за окном сплетают причудливые узоры на потолке. Думала о том, что уже совсем скоро потеплеет и можно будет чаще выбираться из дома. Гулять по улицам, радуясь весеннему теплому солнцу. Заходить в любимые парки и скверы…
Весна и осень для меня – самое счастливое время, потому что жару и холод я не выношу.
Мысли о грядущих хороших днях, вопреки логике, унесли меня не в будущее, а в прошлое: я снова вспомнила деда и наши прогулки по городу. Родители никогда не снисходили до таких глупостей, они предпочитали видеть меня за уроками или знать, что я полезно провожу время где-нибудь на танцах и в студии рисования. Глупые, они всерьез верили, будто для наследницы это лучше, чем общение с ними. Неудивительно, что в какой-то момент я и в самом деле перестала нуждаться в их любви. Когда они получили долгожданную трехкомнатную в спальном районе и с облегчением покинули центр, я не нашла внутри себя ни одной причины, зачем мне нужно переезжать вместе с ними. К тому моменту бабушка уже три года как почила, а дед совсем окопался в своем кабинете. После выселения родителей квартира почти целиком осталась в моем распоряжении. Это было… странно. Непривычно. И хорошо. Мы с дедом быстро сошлись во мнении, что покупные пельмени и докторская колбаса экономят массу времени, которое можно с пользой потратить на чтение или творческую работу.
Я заканчивала второй курс дизайнерского отделения. С трудом представляла себе, как буду зарабатывать на хлеб этой странной профессией, которую выбрала, повинуясь воле случая. Рисовать на уроках ИЗО меня так и не научили, скорее уж отбили то небольшое желание, которое имелось в раннем детстве. Но, как это ни странно, возиться с цифровой графикой мне понравилось. И оказалось, что у меня даже есть определенный талант в данной сфере.
И работа нашлась, едва только я приложила к этому минимальные усилия. А самое замечательное, что я смогла убедить шефа взять меня на удаленку. Сослалась на тысячи несуществующих причин и выиграла бесценную возможность оставаться дома. В своей уютной пыльной норке.
В своей прекрасной ограниченной неизменности.
В какой-то момент я поймала себя на том, что уже не вижу узоры на потолке, а скорее ощущаю их кожей. И улыбнулась.
Мне всегда нравилась эта тонкая грань между сном и явью.
А потом узоры исчезли.
И я тоже.
2.
Черная гладь воды в пруду неподвижна, как зеркало. Я смотрю в нее и пытаюсь представить, каким будет мое лицо через много лет. Я делаю это всякий раз, когда мир начинает давить слишком сильно. Иногда мне удается застать слабое дуновение ветерка, и тогда по воде бежит быстрая рябь, искажая мои черты, словно украшая их морщинами. Но эта иллюзия всегда заканчивается слишком быстро.
– Шен! Шен-Ри! Где ты?
Я беззвучно скольжу за высокую колонну из гладкого зеленого камня и замираю, опустив веки.
Я – Шен-Ри. Мне четыре года. Через неделю – уже пять.
В пять лет пятого сына отдают Великой Богине. Это большая честь. Это бесценный дар.
Это мое проклятье и судьба, которую нельзя изменить.
Вскоре голос служанки отдаляется.
В нашем саду есть сотни укромных уголков, где никто и никогда не найдет меня, если я захочу.
Рано утром, когда солнце еще не палит, а нежно целует все живое, я видел целый рой золотистых бабочек. Это хорошая примета. Так говорит старая Куна. А она знает толк в приметах.
Может быть, мне повезет, и я стану танцором.
Белые глаза настоятеля холодны, как мрамор. Он смотрит на меня, не мигая. А потом, когда я опускаю взгляд, произносит презрительно:
– Золотая кровь.
И я понимаю, что не понравился ему.
Золотая кровь – так у нас называют знать. Мой род очень древний.
– Подойди ближе, дитя, – он властно манит меня рукой, и я иду, не смея поднять свой взор. – У тебя красивые волосы. Верно, их никогда не стригли… – Сухие твердые пальцы проводят по моей голове, один из них поднимает мой подбородок, вынуждая оторвать взгляд от пола. – Тебе объяснили, почему ты здесь? – В ответ я могу лишь согласно опустить веки. – Хорошо. Значит, ты знаешь, что избран. Теперь твой дом в Храме. И его обитатели – твоя семья. Запомни это. Запомни на всю жизнь. Завтра ты принесешь обет верности Великой Богине. Это больно. Будь готов испытать то, чего никогда не знало твое изнеженное тело. – Наверное, в моих глазах настоятель увидел страх, потому что костлявая рука отпускает меня и голос его становится мягче: – Таков обычай, дитя. Только боль научит тебя тому, что ты должен знать о своей судьбе. Примешь эту судьбу с чистым сердцем – и боль никогда не коснется тебя впредь. Посмеешь предать – завтрашнее испытание покажется тебе невинной игрой.
Из покоев настоятеля я выхожу на деревянных ногах.
Мое сердце полно горечи: я так и не узнал, что именно ждет меня в обители Великой Богини.
Ветер…
Откуда ветер в моей спальне?
Я открываю глаза и вижу себя на широком каменном ложе. Это Башня Духов.
Бьют барабаны. По углам башни мечутся тени от масляных ламп.
Я не знаю, как оказался здесь, но понимаю, что час настал – скоро я умру для мира людей.
Когда один из слуг Богини прижимает раскаленный металл к моей стопе, я кричу. И сквозь боль ощущаю неземное счастье – боги услышали меня. Я не буду мыть полы в храме или собирать милостыню на улице.
Клеймо Летящего Журавля на пятке – символ танцора.
3.
Ветер… Откуда в моей спальне ветер?
Я глубоко вдохнула и выдохнула медленно, как никогда в жизни.
Я – Яся. Мне тридцать два года. Я живу одна в старой пыльной квартире. И с недавних пор у меня появился новый… друг? Или повод обратиться к психиатру? Или ключ к удивительной сказке?
Я открыла глаза и…
Поняла, что все только начинается.
Напротив меня, улыбаясь, сидел Шен-Ри.
Живой. Настоящий.
Во плоти он казался еще более необычным: такой стройный, что почти худой, светлокожий и удивительно безмятежный. Шен устроился на пушистом ковре из лесного мха, подогнув под себя ноги так, чтобы не было видно их увечья. В густых волосах, спадающих на совершенно нагое тело, запутались мелкие листья.
Густые кроны деревьев укрывали нас, как шатер. Сквозь кружево листьев на землю падали лучи солнца. Я открыла рот, собираясь спросить, где это мы, почему мой странный дружок снова раздет и что вообще происходит, но лишь сглотнула и захлопнула его снова. Мир вокруг был слишком прекрасен, чтобы говорить.
И, в конце концов, какая разница, где Шен потерял свои дурацкие китайские тряпки? Волос ему вполне хватало, чтобы прикрыть наготу.
Я зажмурилась, наслаждаясь лесом и его звуками: звонким щебетом птиц, нежным говором ручья и шелестом ветра в листве. Еще раз вдохнула полной грудью – в жизни мои легкие не знали такого воздуха… Словно его можно пить. И Шен в образе настоящего человека даже не казался здесь особенным чудом. Как будто так и должно быть. Впрочем… именно этого я и ждала целую неделю, урывками видя его в своих снах.
Осторожно, словно боясь обжечься, Шен-Ри протянул мне руку.
– Ведь здесь уже не страшно, правда, Яра? – его голос оказался мелодичным, под стать птичьему хору. И то, что он вот так необычно, по-новому произнес мое имя, мне внезапно очень понравилось. Еще никто меня так не звал.
– Нет… – Я позволила Шену прикоснуться к своему плечу. Лишь на миг. А потом все же отпрянула – мне трудно даются такие формы общения.
– Я рад, – он склонил голову набок и опустил ресницы. Звучная лесная тишина без труда заполнила паузу. Шен, как и я, не спешил говорить. Только спустя несколько минут, когда мне окончательно удалось осознать, что я нахожусь вовсе не в своей спальне, он снова нарушил молчание: – Я хотел бы принести свои извинения. В моих мыслях не было и тени злого умысла. Я не хотел пугать вас или причинить иной вред…
И тут, к своему стыду, я не выдержала и захихикала. Он был такой забавный в этом патетическом представлении. Ну натурально актер на сцене.
– Шен… Да все в порядке! Забудь про это. Лучше давай уже, рассказывай все! А то из твоих видений я мало что поняла, – увидев его растерянность, я добавила: – Ну, не будь таким серьезным! Это ведь просто сон, правда же? И вообще, говори мне «ты», пожалуйста, а то я себя старухой ощущаю.
