vladoum "Лунный Дракон"

– Не думала, что в тебя там бездонная дыра, вместо живота, – смеётся бабушка, когда я беру в руки очередной пирог. На тарелка остается меньше половины, но меня никто не останавливает. Да я и сама чувствую, что это точно последний.

– Спасибо, бабуль, – томно и тяжело дыша я откидываюсь на спинку жесткой скамьи, – ты лучшая. Таких вкусных пирожков я в жизни не ела.

– Подхалимка! – насмешливо вскидывает руки старушка, – ты мне такое уже раз десять говорила.

– Так я и не вру, – сонливо выдавливаю я, – каждый раз они все лучше и лучше. Ты должно быть колдунья! Навела на меня чары, а теперь причитаешь, – хихикаю я и бабушка игриво треплет мои волосы.

Я замечаю усталость в ее уже потускневших глазах и стыдливо вспоминаю, что она давно не отдыхала. Во время родов не поспишь, дорога хоть и длинная, но такая крутая и бугристая, что поспать удастся едва ли десять минут.

– Мадам Антонина, – все также игриво, но с нотками вины шепчу я, – Королева отдала приказ о вашем немедленном отдалении от королевской кухни в свои покои. Приказ не подлежит обсуждению и должен быть выполнен в ближайший час!

Хохот бабушки разносится по всему дому. Она вытирает руки о, замазанный мукой, фартук, развязывает его и так же смешливо даёт ответ:

– Повитуха Антонина услышала приказ ее Величества Королевы Велии. Она немедленно начинает исполнение и надеется,что Королева позаботиться о немытой посуде, – она кивает в сторону, затем чуть тише дополняет, – ваше Величество только постарайтесь не разбить посуду.

Мой смех проносится по кухне и я довольно киваю головой:

– Сладких снов, бабуль!

– И ты приляг со мной, – вдруг предлагает она, – я как-то уже и забыла когда мы просто валялись на кровати вместе. Ты так быстро вымахала. Уже выше меня скоро будешь! – ее глаза сияют трепетом, любовью и благодарностью. Таких глаз я не видела нигде и ни у кого. Они всегда смотрели на меня только так.

Еле как умостившись на односпальной кроватке из дуба, я уткнулась в руку старушке. От нее пахло спиртом и травами. Где-то на самых последних нотках аромата я учуяла чабрец – мой и бабушкин любимый чай. Бабушка Тоня как обычно запела колыбельную и я быстро задремала.

Завтрак

Я сижу в каюте, вертя карандаш в ладонях. Вернувшаяся память поставила все на свои места. Однако в груди все тот же немой вопрос.

За что?

Я знала, что мать ненавидит меня, но никогда не думала, что всё настолько плохо. Стоило бабушке уехать, как от меня избавились, как от старой половой тряпки. Бедному карандашу не повезло, когда в комнате раздается щелчок: в моих ладонях осталось две половинки.

Я не успеваю даже удивиться, как в каюту входит Дипак. Он представился после пожара. Его имя прозвучало странно и даже неуклюже, но мужчина-пень поделился, что родился в Воздушных землях и всё встало на свои места. Я кивком приветствую его. Пень не садится, а остается стоять в дверях.

– Нас позвали на завтрак.

Я не успеваю ничего ответить, как Дипак уходит прочь. Мне приходится почти бежать, чтобы успеть за его широким шагом. Мы преодолеваем три этажа прежде, чем в глаза ударяет яркий свет. Я жмурюсь, прикрывая лицо ладонью. Пахнет свежестью и морем. О борт ударяются слабые волны. Они игриво плескаются, заигрывая с кораблем. Со всех сторон звучат голоса. Слышу перебранку между двумя юношами, девичий хохот у бортов корабля, чуть дальше беседуют взрослые. Среди них сразу примечаю знакомых надоедливый голос. Кажется, что где-то я его уже слышала, но отмахиваюсь от размышлений, ускоряя шаг за пнем. Он ведёт меня к тому же балкону, с которого мы вчера спаслись. В свете дня это оказывается похоже на террасу без крыши. Видела такие у пары богачей.

Семью маленькой Линды я замечаю сразу. Ее мать сидит в кресле, держа в руках книгу. Отец прислонился к перилам, вдыхая морской воздух, пока его дочь кружится по палубе, во что-то играя и с кем-то разговаривая. Она то кланяется, хитро ухмыляясь, то высокомерно поднимает подбородок, копируя манеры дам. Я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться и нелепо улыбаюсь.

Когда нас замечают, то семья откладывает дела, приглашая присесть. Только сейчас замечаю длинный стол, застеленный белой скатертью с вышивкой. Такую стелят только в праздники. Живот громко урчит, когда вижу запеченную рыбу, горшочек с супом, нарезку фруктов по цветам радуги, лепешки, а возле края стоят яркие пирожные. Я сглатываю слюну. Никогда не ела ничего подобного, но часто слышала, как дети богачей рассказывали о неповторимом вкусе лакомства. Ноги подкашиваются, но Дипак ловко подхватывает мою руку, игнорирует мой взгляд, и ведёт к столу. Он садится возле меня, когда как отец семейства усаживается в начало, а жена и дочь справа от него и напротив нас.

Адама я узнаю сразу. Бывший возлюбленный матери постарел: морщины возле глаз, губ, на лбу, но эти морщины другие. Они добрые, будто после несколько десятков тысяч улыбок. Его огромная ладонь накрывает сразу две руки жены. Оба смотрят на меня, не скрывая слез в мягких взглядах.

– Велия, – голос Адама наполнен лёгкой дрожью, – наша семья благодарна тебе за спасение Линды.

На секунду я туплю взгляд, в голове вспыхивает образ матери, но голос девочки вытаскивает меня наружу. Я ловлю ее взгляд на себе:

– Ты сразу показалась мне хорошей, – произносит она, вспоминая о нашей первой встрече, – прости, что врезалась в тебя.

Я смутно помню наше столкновение. Кажется, что это было очень давно. Я лишь кротко киваю и молчу. Дипак, как и я, таращиться на стол, не смея начать. Адам замечает это и двигает в мою сторону тарелку с пирожными:

– Всем приятного аппетита, – он берет вилку и аккуратно разделывает свой кусок рыбы, продолжая говорить, – могу я узнать, почему ты здесь? Я точно помню, что видел тебя с Линдой.

Девочка отрывает глаза от тарелки и вскидывает голову в сторону отца, но не получив от него даже намека на желание поговорить, возвращается к фруктам. Я молчу, поглядывая на жену Адама. Что она думает о том, что их дочь названа в честь моей матери? Разве это не кажется ей странным и неловким?

– Она же твоя мама? Вы очень похожи, – продолжает говорить он так, словно ничего не произошло.

Я морщусь, когда к горлу подступает изжога. Люди никогда не умели делать комплименты. Запихиваю в рот кусок хлеба и медленно жую. Я не трогаю вилку, а умело управляюсь руками. В деревне мы не часто ели рыбу, но временами из соседних поселений, где есть озера, нам привозили ее на продажу. Бабушка закупалась почти ведром, приговаривая о пользе. Мясо рыб мне нравилось. Оно было мягким, хоть и костлявым.

– А что насчет отца? Ты едешь к нему? – в глазах главы семьи сияет прозрение, а я сдерживаюсь, чтобы не встать и уйти прочь.

– Я никогда не знала отца, – с набитым ртом отвечаю я, почти выдавливая мерзкие слова, – мне не доводилось встречаться с ним.

Жена Адама замечает мое недовольство и первая кладет руку на ладонь мужа, едва качнув головой. Я не подаю виду, но в глубине души благодарна ей. Однако настырный мужчина продолжает валить вопросами:

– Не видела отца? Какое горе…, – он качает головой, – но что о нем рассказывала мать? Сколько помню, Линда всегда рассказывала мне обо всем. Она была болтушкой.

Она была болтушкой…

Мне какое дело до его старых воспоминаний? Грудь сжимается от обиды. В горло не лезет даже пирожное. Я оглядываю стол, когда живот отзывается недовольством. Утренний голод утих, оставив место злости и негодованию. Зачем вообще этот завтрак? Только для того, чтобы вспомнить того, кто был со мной так жесток? Пусть едет к своей драгоценной бывшей возлюбленной и спрашивает ее сам.

Моя пауза с ответом затягивается, а потому даже маленькая Линда косится в мою сторону. Мне приходится завязать ленту на шее потуже, чтобы не выплюнуть рыбу и ответить:

– Нет. Мать ничего не рассказывала, – пару секунд мнусь, понимая как одиноко звучит мой ответ и вру, – она много работала, чтобы прокормить меня. У нас не было времени на разговоры.

Выдыхаю, когда мой ответ удовлетворяет Адама и он замолкает. Мужчина утыкается в свою тарелку, убирает кости в сторону, даже подносит небольшой кусочек ко рту, как вдруг кладет его назад и вновь поворачивается ко мне:

– А семья отца? Они не заботились о вас?

Я сдерживаю порыв накричать на мужчину, сжимая ладони. Чувствую быстрый ритм сердца и силюсь, чтобы не убежать в слезах:

– Нет. – мой голос звучит откровенно грубо.

Только глупец бы не понял, что его собеседник на взводе. Даже Дипак откладывает трапезу и кидает недовольный взгляд на Адама. Я чувствую, как его массивные кулаки стали тяжелее. Однако отец семейства тонет в своих размышлениях, позабыв обо мне. Он съедает несколько кусочков рыбы, вытирая уголки губ салфеткой. Затем тянется к фруктам, разламывает кружочек апельсина, пробует его на вкус, а когда сок касается его языка, то вскидывает брови, поворачиваясь в мою сторону:

– Тогда куда же держит путь такая красавица?

Я выплевываю очередной кусок рыбы, который так усердно чистила от костей. Этому кусочку не повезло. Все взгляды снова обращаются в мою сторону. К горлу предательски подступает ком. Ладони с грохотом падают на стол и служат опорой, когда я встаю. Отряхиваю одежду, затем еле слышно кидаю, что наелась и иду прочь.

В печь этого козла.

– Она едет навестить знакомых, – слышу суровый голос Дипака и мысленно говорю спасибо.

Мне с трудом удается различать повороты, когда я почти лечу в свою каюту. В ушах пульсирует, ладони сжаты. Мне хочется вернуться и заставить Адама съесть салфетку. Глаза мутнеют из-за слез, когда в голове плывут воспоминания о бабушке и матери. За что они так со мной? Старушка скорее всего и не знает, что я теперь здесь.

Спускаясь на этаж ниже, я не замечаю темную фигуру, на лету врезаюсь в чью-то грудь. Взгляд проясняется. В длинной черной мантии предо мной стоит юноша. Его темная кожа в тусклом свете лампы кажется почти черной. Я торопливо извиняюсь и ухожу прочь, чувствуя пристальный взгляд на спине.

И какого дракона он таращится?

Вбегаю в каюту, падаю на кровать и ругаюсь в подушку. Бранные слова заполняют комнату, а я впервые в жизни чувствую облегчение. Азарт накрывает меня с головой, я отстраняюсь от подушки и ругаюсь уже без ограничений. Будь я дома, то бабушка уже вознаградила бы пару десятками подзатыльников. “Даме ругаться не пристало”, – любила повторять она. Но какая же я дама? Да и мать никогда не скупилась на ругательства. Почему же мне нельзя?

Я хожу по каюте, проклиная Адама, в моментах желая ему запора и тяжёлых родов. Если бы мужчины только могли рожать… Когда злость утихает, я вздрагиваю, замечая фигуру в дверях. Переминаясь с ноги на ногу, в проходе стоит жена моего обидчика. Она неловко улыбается и молча просит разрешения войти.

Мне легче. Злость улетучилась, а на смену ей пришел стыд. Я чувствую, как лицо заливается краской, но даю той разрешение. Женщина садиться на стульчик и первые секунды между нами разливается тишина. Я кидаю взгляд на ее черные волосы и вспоминаю о Глебе. Эта птица меня недолюбливала. Теперь же я видела эти повадки в моей гостье. Я даже не знаю ее имени.

Красавица хмыкает и наконец говорит:

– Я пришла, чтобы извиниться, – она заглядывает в мои глаза, – Адам часто слишком болтлив. Ему кажется, что он не делает ничего плохого, но ты уже видела итог. – на ее губах ухмылка.

– Всё нормально, – вру я, – это не ваши проблемы.

– Меня зовут Брай, – женщина тянет мне свою бледную руку, – думаю, что нам стоит знать друг друга.

Ну точно Глеб номер два. Такая же наглая.

Я упрямлюсь и не тяну пожать руку в ответ. Только складываю их на груди и ворчу:

– Что вам нужно, Брай? Я не хочу ни с кем говорить прямо сейчас. Я уже сказала, что всё со мной хорошо. Уходите, пожалуйста.

– В моем мире меч и посуда могут быть равны. Они сделаны из одной стали, но прошли разные пути, – продолжает говорить она, не желая уходить прочь, – он просто не прошел тот огонь и удары, что прошла ты.

Я поднимаю глаза и встречаюсь со зрачками женщины. В ее бледные серые глаза не проскальзывает ни один лучик света. Они кажутся холодными.

Мне нечего ей ответить. Я сжимаю губы и вяло опускаю плечи. Одна сталь, но разные удары? Что она хочет сказать? Я не успеваю спросить, что Брай имеет ввиду, когда она снимает с шеи кулон. На металлической круглой потертой пластине выцарапаны две закорючки в виде изогнутой линии и запятой. Она кладет мне его в ладонь и сжимает его.

– Если настигнет беда, то покажи его людям и они помогут тебе, – шепчет она, – пусть это будет платой за спасение моей дочери, – встаёт и идёт прочь, но я ловко хватаю ее запястье.

Я вижу потерянность на ее лице, но где-то в глубине души чувствую фальшь. Эта женщина всё понимает. Она не та, за кого пытается себя выдавать. Мысли не успевают обдумать решение, когда я выпаливаю:

– Пусть платой за спасение маленькой Линды станут ваши уроки. Научите меня сражаться. Я знаю, кто вы…

Кобыла

Прошлое:

Два месяца пролетают незаметно. Я просыпалась в пять, умывалась и шла на пробежку. Когда возвращалась домой, то завтракала в беседке и открывала учебники. Вместе с бабушкой мы изучали все тонкости работы. Во время обеда мы вместе готовили что-нибудь сытное, дожидались мать и ели.

На настоящих родах мне удалось побыть только единожды. Я смотрела на боли, которые испытывала жена рыцаря Земного Королевства и вновь убеждалась, что детей я не хочу. Мне приходилось бегать за чистой теплой водой, менять кровавые простыни, а потом просто смотреть и ждать. И если в моих глазах был страх и слезы, то лицо бабушки я впервые видела настолько серьезным, но добрым. Она успокаивала роженицу, гладила ее по спине, животу, временами пела тихие колыбельные, успевала приготовить отвар для облегчения боли. Желание становиться повитухой у меня почти исчезло, но больше я ничего не умею.

Временами даже за столом мы продолжали говорить о работе. Бабушка Тоня рассказывала о случаях во время родов, учила заботиться о детях и делилась тайнами легкого материнства. У нее не было детей. Во время своих первых родов в семнадцать лет, она потеряла первенца из-за ошибки повитухи. Так она нашла дело всей жизни. Сбежала от нелюбимого мужа и его семьи, стала путешествовать и набираться опыта. Все это помогло ей научится читать, а спустя время изучить книги, которые прежде казались ей глупостью. Из них ей удалось узнать много секретов успешных родов. Например, она узнала, что в Драконьих семьях используют машины для облегчения рождения малыша. Таких она по сей день не встречала, но продолжала верить, что сможет.

Время шло и об ее навыках начали говорить люди. Многие обеспеченные семьи спешили к бабуле сразу, как только узнавали о беременности. Она давала советы и детки всегда рождались здоровыми и крепкими.

Бабушке Тоне обещали богатства и статус, но она брала лишь малую часть, которой было бы достаточно для пропитания. Она не выбирала кому помогать: богатые или бедные – все равны перед смертью. Так в одной из своих поездок она нашла мою маму, приютила и позволила остаться в своем доме. Подробности мне почти не рассказывают.

***

Я распахиваю глаза из-за болей в животе. Солнце еще не взошло, но снаружи уже светло. Значит, что сейчас где-то 4 часа утра. Еще рано для подъема, но из-за недуга спать не хочется. Мне приходится приложить усилия, чтобы откинуть одеяло и безмолвно взвыть от боли. Любое движение отзывается колющими иглами в области живота ниже пупка. Я оглядываю простынь и почти плачу. Кровь. Пятно в два раза больше моей ладони покрывает кровать.

– Неужели началось? – хныкаю я, встаю и тянусь взглядом за спину проверить заднюю часть ночной рубашки. Мои догадки верны. Бабушка рассказывала про женское кровотечение. Хотя мне уже шестнадцать, я надеялась, что этот момент будет позже или вообще никогда.

Заглянув под кровать, я вытаскиваю свернутое одеяло, в котором нахожу простыни. Бабуля покупала их раз за разом. Затем иду наружу и опускаю руку в бочку. На удивление вода приемлемо холодная. Я бы даже сказала немного теплая. Зачерпнув ее ведром, я смываю с себя кровь, возвращаюсь в комнату и заматываю пах. Этот день мне точно придется провести дома. Ничего другого мне и не остаётся. Боли напоминают о себе с большей силой и я складываюсь в шарик, обхватив живот немного холодными руками.

Я просыпаюсь снова, когда солнце залило комнату, но происходит это из-за низкого, свирепого, но сдерживаемого голоса:

– Какого черта ты лежишь и не помогаешь бабушке? Уже обед! – рычит мать.

Я приподнимаюсь на локти, мысленно прощупывая собственной тело на наличие боли и кривлю рожу, когда десятки игл вонзаются куда-то изнутри живота. Мать игнорирует меня, продолжая нависать и ждать ответа.

Я набираюсь решимости и отвечаю:

– У меня красные дни. Все тело болит. Мне стоять тяжело, поэтому уснула, – мой голос холодный, подобно матери.

Она отмахивается, но я замечаю на ее губах еле уловимую ухмылку:

– В мое время это не было поводом для лени, – чуть мягче произносит она и уходит прочь. Я смотрю ей вслед и мои ладони сжимаются в кулаки.

“Почему она такая дрянь?” – промелькивает в голове то ли из-за хамства родной матери, то ли из-за недуга.

Я ерзаю на кровати, чувствуя слабость, но все никак не могу заснуть. Приподнимаясь на локти, я кривлюсь от боли, сжимая зубы и хмуря лоб, делаю рывок, встаю на ноги, делаю шаг и входная дверь распахивается. В комнату входит раскрасневшаяся бабушка и ахает, когда видит меня.

– Ягодка моя, какого фига ты встала? – она поспешно подбегает ко мне и, чуть ли не подхватывая, возвращает меня в кровать. Я делаю попытку встать, но ее сильные руки блокируют мои старания и я заваливаюсь на подушку, кряхтя, а затем выдыхаю – лёжа болей почти нет.

– Только отдых и ещё раз отдых! – до доброму ворчит бабушка, – ты же знаешь все тонкости менструации. Почему сама повитуха нарушает правила?