Хрустальников всплеснул руками.
– Каков подлец?! Я от него и не ожидал такой прыти! – воскликнул он. – Да ты, брат Стукин, совсем галантный кавалер и таким манером можешь даже совсем отбить у меня Матильду Николаевну.
– Да ведь сами же вы…
– Что я сам?
– Сами же вы сказали, что я должен понравиться Матильде Николаевне.
– Ты? Ты… понравиться? Да разве ты можешь понравиться с твоим вихром на голове, с твоим утюгом вместо носа! – снова воскликнул Хрустальников, но тотчас же спохватился и, понизив голос, прибавил: – Ах да… То есть ты совсем в другом смысле… Ну-ну-ну… Пей… Так как же, Матильда Николаевна, понравился тебе господин Стукин?
– Конечно, с первого раза трудно сказать, но ничего, он человек хороший, добрый, смирный. Только уж вы, Лавр Петрович, очень его затормошили. Вы, мосье Стукин, заходите ко мне чаще. Заходите как-нибудь почаще…
– Каково? Что я слышу! Боже мой, что я слышу! – всплескивал руками Хрустальников.
– Заходите, заходите… – ласково кивала Стукину Матильда Николаевна. – Вам утром некогда, вы заняты, так заходите вечерком, перед театром, так, как-нибудь между пятью и семью часами.
– Лавр Петрович, можно? – спросил Стукин и глупо улыбнулся.
– Ежели, брат, хочешь, то я тебя даже на целый день откомандирую.
От выпитого дорогого хереса Стукин сделался совсем развязным, а Хрустальников, много пивший уже за обедом, становился все пьянее и пьянее.
– Итак, Матильда Николаевна, ты находишь, что Стукин гораздо лучше черта и что ты в состоянии его выносить?
– Да полноте вам, Лавр Петрович… – снова остановила Матильда Николаевна Хрустальникова. – По первому впечатлению я нахожу, что мосье Стукин – очень и очень приятный кавалер.
– Стукин! Кланяйся, кланяйся, брат… Ты заслужил расположение, – проговорил Хрустальников, сбивая прическу Стукина и наклоняя его голову. – Ты успел заслужить расположение хозяйки, а теперь постарайся заслужить расположение ее собачек. Ну, пей за здоровье ее собачек, пей. Это ей будет приятно.
Хрустальников налил еще две рюмки.
– Да когда же вы будете чай-то пить? – спросила Матильда Николаевна.
– Выпьем, выпьем и чаю. Ты вот что… Ты вели подать коньяку к чаю… – сказал Хрустальников.
– Да ведь вам вредно так много пить. Вспомните, что доктор сказал.
– Что доктор сказал? Мало ли, что доктора говорят… Да и о чем ты хлопочешь? Умру – вот этот зверь у тебя мужем останется, – указал Хрустальников на Стукина. – Деньги на твоего будущего ребенка положены. Прислушайся, брат Стукин, это и ты… Слышишь? Две тысячи. На ребенка две тысячи. Ну, пей за здоровье собак Матильды Николаевны, пей и приступим к чаю… Ах да… Ты хотел нам рассказать, как ты тонул в Фонтанке. Как же это так?
– Собаку спасал-с. Пошел спасать собачку и начал тонуть сам, – отвечал Стукин.
– Матильда Николаевна! Слышишь? – сказал Хрустальников.
– Это делает вам честь, мосье Стукин. Что же, вы спасли ее? – спросила Матильда Николаевна.
– Спас-с, но зато и самого насилу вытащили. Иду, это, я по Фонтанке. Дело было в марте. Вдруг в ледокольной майне собачка барахтается… Провалилась. Визжит… Делает лапками вот так, так… Барахтается, хочет выскочить на лед, но тонкий лед под ней подламывается. Жалко мне стало собачонку… За душу хватает… Бросаюсь я на лед, подхожу к майне, вдруг – трах – и сам проваливаюсь. Тут уж бросился народ с досками, с веревками, стали закидывать извозчичьи вожжи. Меня и вытащили.
– А собачку? – спросила Матильда Николаевна.
– Меня вытащили и собачку вытащили. А кабы не я, то собака так бы и погибла, никто бы и не бросился ее спасать.
Бутылка хересу была выпита. Хрустальников был уже почти совсем пьян, сидел и пил чай с коньяком.
– Ну-ка, собачий спаситель, так как же собака-то визжала и лапками махала? Покажи-ка, как она лапками-то?.. – говорил Хрустальников. – Ты так отлично показываешь.
– Известно, как собаки… Ведь она между жизнью и смертью… Жить-то каждой твари хочется.
– Да ты покажи. Ну, изобрази все это в лицах…
– Да вот так…
Стукин замахал руками.
– Ну завизжи по-собачьи. Ну что тебе? Завизжи…
– Лавр Петрович… – Матильда Николаевна дернула Хрустальникова за рукав.
– Оставь… Что тебе! – рванулся тот и продолжал:
– Ну, ну, ну, Стукин… Изобрази-ка собаку.
– Да ведь я изображал.
– Ты ляг на пол и изобрази. Ну что тебе стоит? Ну изобрази…
– Иначе я не умею-с.
– Не умеешь! А не умеешь, так пошел вон! Да и пора тебе… Надоел… Прощайся с Матильдой Николаевной и иди домой.
– А вы-то? Я хотел вас домой проводить.
– Не надо. Я здесь останусь. Я с Матильдочкой останусь. А ты… марш!
Хрустальников был уже совсем пьян.
Стукин начал прощаться.
– Прощай, – сказал ему Хрустальников и протянул два пальца. – Прощай… Хоть ты и свинья, но ты благороднейший человек, ты хочешь прикрыть грех женщины и дать имя невинному младенцу. Ну, довольно… Пошел вон!
– Не обращайте на него внимания, не обращайте. Это он так, – говорила Матильда Николаевна Стукину. – Прощайте… Заходите… Мы поговорим.
– Всенепременно-с. За счастие считаю…
Стукин поклонился и уходил.
– Стукин! Стой! А когда же свадьба? – кричал ему вслед Хрустальников, но Стукин уже не слышал.
Глава VII
Визит невесте
Игнатий Кирилыч Стукин подходил к подъезду дома, где жила Матильда Николаевна.
В подъезде встретил Стукина швейцар. Задобренный в прошлый раз рублевой бумажкой для знакомства, на сей раз он уже не приставал с требованием снять калоши и только сказал:
– Да ведь Лавра Петровича там нет.
– Мне его и не надо. Я к Матильде Николаевне, – отвечал Стукин.
– К Матильде Николаевне? Ну смотрите, примет ли…
– Как же не принять, если она меня сама звала.
– Нет, я к тому, что там у них уж один гость сидит.
Стукин поднялся по лестнице и только что хотел нажать у дверей пуговку электрического звонка, как дверь отворилась, и из нее, пятясь на лестницу, вышел юный кавалерийский юнкер. Не замечая Стукина, он послал в открытые двери летучий поцелуй и стал спускаться с лестницы. Стукин юркнул в отворенную дверь. В прихожей около дверей стояла сама Матильда Николаевна. Увидав Стукина, она несколько оторопела.
– Вы каким манером?.. – вырвалось у ней.
– Я-с?.. Да ведь вы сами изволили звать меня, Матильда Николаевна. Вы сказали: приходите как-нибудь перед театром, после пяти часов. Лавр Петрович изволили на это согласиться, вот я и пришел.
– Ах да… Виновата… Я совсем забыла… К тому же вы так вдруг… без звонка… Я так перепугалась… Милости просим, мосье… Все позабываю, как вас…
– Стукин… Игнатий Кирилыч Стукин.
– Прошу покорно в гостиную, мосье Стукин. Снимайте шубу и пойдемте… А я вот провожала одного моего родственника. Горничная приготовляет мне платье к сегодняшнему спектаклю, так я сама… Добрый мальчик он, но глупенький еще… Я так и смотрю, впрочем, на него, как на неразумного, ветреного мальчика. – Косметики не были в большом ходу у Матильды Николаевны, а потому при свете лампы, хорошо освещавшей маленькую прихожую, можно было видеть, как она, говоря эти слова, покраснела. – Ну, пойдемте в гостиную, – еще раз прибавила она, когда Стукин снял с себя шубу.
– Прежде всего, позвольте мне вам, как даме-с… Дамы любят сладкое… – начал Стукин и подал Матильде Николаевне коробку конфет.
– Мерси. Это Лавр Петрович прислал? – спросила она.
– Нет-с, это от меня… Я сам-с… Лавр Петрович даже и не знают, что я сегодня отправился к вам.
– Скажите, какой вы милый и любезный… Я даже и не ожидала.
– Во мне, Матильда Николаевна, души много. Я все понимаю-с… Только бы меня поняли… Я всегда готов-с…
Они вошли в гостиную.
– Садитесь, пожалуйста. Лавр Петрович здоров ли? Он у меня сегодня не был, да и вчера не заезжал. Разве вот, может быть, сегодня в театре его не увижу ли? – говорила Матильда Николаевна.
– Слава богу-c… Я их видел мельком в правлении, когда они проходили в директорскую, но сам в директорскую не заходил, чтоб засвидетельствовать им свое почтение. У нас, знаете, управляющий этого не любят и сердятся. Им все кажется, что на них жаловаться идут. Это то есть управляющему-то… – пояснил Стукин.
– За что же жаловаться? Разве он нехорошо обращается со служащими?
– Не то чтобы нехорошо-с… У них и не разберешь, ласковы они или неласковы, потому всегда без улыбки и лицо строгое, а они не так поступают. Для себя – все, а для служащих – ничего, особливо для мелких. Сами пользуются, берут под долгосрочные векселя, и много берут, а служащим даже малостью попользоваться не дают. Теперь билеты процентные или акции… Очень многие служащие могли бы извернуться, купить каких-нибудь плохоньких, низко стоящих бумажек и заложить повыгоднее, а они ничему этому не внимают. Дают они попользоваться и своему зятю, двум племянникам, старшему кассиру, бухгалтеру, а уж больше никому… А ведь у нас служащих-то в правлении шестьдесят человек кроме артельщиков. Вот господин управляющий и боится, что кто-нибудь из этих служащих придет в директорскую да и начнет: так, мол, и так, господин директор, дозвольте и нам… Ведь у нас директора в банке ничего не знают-с и ничего не понимают-с… Дела делает управляющий, а они только подписывают. Они только для украшения… Они, так сказать, извините за выражение, все равно что кот в лабазе. Придут, посидят и уйдут.
– И Лавр Петрович, стало быть, у вас в банке – все равно что кот в лабазе? – спросила Матильда Николаевна.
– Нет, они-то еще не так… Они все-таки иногда занимаются, а то у нас есть такие, которые только приезжают для того, чтоб рассказать друг другу, какая новая французская мамзель в Петербурге проявилась, где хорошие устрицы продаются, кто какое пари на бегу выиграл, – вот и все. Приедут с завтрака из фруктовой лавки, поговорят и поедут обедать к Борелю в ресторан.
– Кот в лабазе… Директора в банке для украшения, все равно что кот в лабазе… Прелестное сравнение… – улыбалась Матильда Николаевна. – Да вы большой остряк, Стукин. Я и не подозревала за вами такой прыти.
– Хе-хе-хе… – захихикал Стукин, спохватился и прибавил: – Только уж вы, пожалуйста, Матильда Николаевна, не рассказывайте об этом Лавру Петровичу, что я их котом в лабазе назвал, а то они обидятся и мне может выйти неприятность.
Матильда Николаевна как бы встрепенулась.
– Не рассказывать? Ну хорошо, хорошо… – заговорила она. – Только, мосье Стукин, услуга за услугу. Я не скажу Лавру Петровичу, что вы его назвали котом в лабазе, а вы, в свою очередь, не рассказывайте ему, что вы встретились у меня с этим мальчиком, с юнкером. Я не боюсь Лавра Петровича, он даже, кажется, знает, что у меня есть родственник-юнкер, но, знаете, он старик, а старики все ревнивы. Он и верит мне, а все-таки ревнует. Так даете мне слово молчать?
– Помилуйте, да разве я смею разглашать? С какой стати? – отвечал Стукин.
– Ну вот… Не болтайте… Вообще не болтайте… Что видите – молчок… И тогда мы будем жить с вами в мире и согласии. Ну, чем вас прикажете потчевать?
– Ничем-с. Мне уж довольно одной вашей ласки и вашего упоительного взгляда, – проговорил Стукин.
– Как? Как вы сказали?! – оживленно вскрикнула Матильда Николаевна.
– Ласки и упоительного взгляда. – Стукин повторил и сконфузился.
– Браво, браво… Да вы совсем галантный кавалер, умеете комплименты говорить.
– Отчего же мне и не говорить комплименты? Ведь я, Матильда Николаевна, тоже человек, ведь я тоже чувствую и мне очень приятно, когда я пред такой прекрасной и красивой дамой тет-а-тет. Это только управляющий да Лавр Петрович меня за человека не считают.
– Вы мне нравитесь, мосье Стукин, право, нравитесь, – сказала Матильда Николаевна. – Выпейте что-нибудь. Ну, хотите вина? Хотите мадеры? Ах да… Обедали ли вы? Я хотя уже и пообедала, но у нас всего осталось. Я велю вам накрыть на стол.
– Пообедал-с… Благодарю покорно… Сегодня я даже в трактире за семьдесят пять копеек пообедал, а не дома. Вот разве винца рюмочку…
– Даша! Дай сюда бутылку мадеры! – крикнула горничной Матильда Николаевна. – Отчего же это вы сегодня обедали в трактире, а не дома?
– Жалованье получил-с, и уж с прибавкой: вместо сорока рублей шестьдесят.
– В месяц?
– Конечно же, не в день.
– Ах, как вы мало получаете! Бедный, бедный…
– Что ж вы поделаете? Лавр Петрович только впереди горы золотые сулят, а пока еще ничего я от них не вижу. Дали семьдесят рублей на новую парочку платья, а просил на шубу – отказали. Шубенка у меня очень плохонькая. Придется с вами куда пройтиться, так даже срам… Вы в эдаком прелестном наряде, а я…
– Куда пройтиться?
– Да ежели бракосочетание-то с вами, как желают Лавр Петрович…
– Ах да… Так вы на мне хотите жениться?
