Николай Лейкин "Тщеславие и жадность. Две повести"

– Странно. Тогда с какой же стати самому-то ему ко мне ходить? – Подпругин сделал гримасу и задумался.

Через несколько времени он спросил: – Ольга Савишна, хочешь, я арапа себе в лакеи найму?

– Зачем же это?

– Да так. Вот у Кудаловых-Залесских есть. Езжу я мимо, так вижу, что на подъезде стоит. В красном жилете, в стиблетах, в бархатных штанах. Нанять?

– Выдумай еще что-нибудь!

– У людей есть, так отчего же нам не иметь? Вот тогда генерал Тутыщев посмотрит!

– Брось.

– А то так карлика заведу. Вон в газетах публикуется лакей-карлик. Хочешь карлика?

– Не надо. И так уж всякой прислуги целая свора.

– Свора-то свора, это точно. И лакеев много, и все, и ничего в них, знаешь, нет особенного…

– Не знаю, про что ты говоришь.

– Ростом малы, виду нет. Вон я вижу у аристократов на подъезде… Швейцар – зверь, лакей ростом с каланчу, и бакенбарды – во… А у нас все мелюзга. Нет, я возьму арапа, – решил Подпругин.

– Да полно, не бери. Я бояться его буду, – ответила супруга.

– Чего же тут бояться-то! Живой человек, такой же, как и мы, а только черный.

– Ну, вот видишь, стало быть, и не такой, коли черный. Нет, нет, оставь арапа.

– Какая дикость! Ты смотри, не брякни у меня об этом при гостях, что боишься арапа.

– Ну вот… Будто я не понимаю.

– То-то. На тебя иногда находит. Ты сидишь, сидишь да и выпалишь. Охо-хо-хо-хо!

Подпругин зевнул.

– Ежели не знаешь, что делать и скучаешь дома, то поедем сегодня к брату Амосу Савичу, – предложила супруга.

– Ну вот! Стану я по серым домам ездить! Я совсем хочу от этих Амосов Савичев отстать. Какая такая они нам теперь компания? Только фасон наших гостей портят.

– Уж у кого какая родня есть, а родню надо почитать.

– Им родственное почтение и будет. Вот 2 ноября буду именинник – приходите, пейте, ешьте, жарьте в стукалку. По их серым понятиям будет им и закуска серая весь вечер в углу стоять, дам будем весь вечер душить мороженым и шоколадом, а дня через два закатим вечер для другого сорта гостей, настоящего высшего круга. Они уж и так у меня мои и твои именины отбили, так что я в эти дни не могу настоящую аристократическую публику к себе в гости позвать.

– Напрасно ты это. Право, они ничего. У брата Амоса вон уж и сын студент.

– Сын-то студент, да сам-то он никакой политичности не знает. Помнишь, за обедом, когда еще у нас граф Лобусов обедал?.. Была перед обедом закуска на отдельном столике, все выпили по рюмке водки и закусили и только сели за стол и принялись за суп, а братец твой Амос выскочил из-за стола, подскочил к закуске, схватил от закуски графин с водкой и поставил его перед своим прибором. А нешто это порядок? Нешто это в хороших домах делается? С ног срезал тогда меня старик.

– Полно, никто даже и не заметил, – успокаивала Подпругина супруга.

– Здравствуйте. Граф даже покосился в его сторону. Покосился и улыбнулся. А я-то сижу, а у меня по сердцу словно вот ножом кто… Приятно мне это? Нет, подальше от этих Амосов Савичей! Не компания они нам по нашему нынешнему положению, – закончил Подпругин.

– В клуб поедешь теперь? – спросила его жена.

– Кто теперь в клубе! В наш клуб надо ехать или к обеду, или часов в одиннадцать. Весь настоящий народ теперь кто во французском театре, кто по комиссиям сидит. А встречаться в клубе с разными пустопорожними личностями, так, право, неинтересно. Сядешь в карты, проиграешь черт знает кому – и никакой тебе пользы. В карты я люблю играть с тузами…

– Ну, ты оставайся дома, а я поеду к сестре, – сказала супруга.

– Брось ты эту сестру.

– Да скучно дома. Ну, шутка ли целый вечер глаз на глаз с тобой!..

– Я в контору к себе пойду.

– Ну, одна я тогда буду. Это еще хуже.

– Эх! – с досадой крякнул Подпругин и, махнув рукой, прибавил: – Ну, поезжай куда знаешь!

Ольга Савишна позвонила и велела лакею приготовить карету.

III

Ольга Савишна уехала к сестре, а Анемподист Вавилович Подпругин отправился к себе в контору, находящуюся в том же доме-особняке, но этажом ниже и имеющую свой подъезд. Анемподист Вавилович спустился в контору по внутренней узенькой чугунной винтовой лестнице. В конторе работали бухгалтер, один из его помощников и корреспондент. Они встали и поклонились. Подпругин сел за свой письменный стол, потребовал у бухгалтера кассовую книгу, открыл ее, заглянул на последнюю страницу, придвинул большие счеты, звякнул на них раза три и, зевнув, закрыл книгу.

– Есть у вас мне что-нибудь доложить? – спросил он, ни к кому особенно не обращаясь.

– Ничего нет, Анемподист Вавилыч, – отвечали бухгалтер и корреспондент.

Подпругин еще раз зевнул и отправился снова к себе наверх. По комнатам бродили два заспанных лакея.

– Позвать ко мне сейчас Алтунского, – отдал он им приказ и направился в кабинет.

Вскоре в кабинете показался Алтунский. Это был коренастый маленький человек в отставном военном мундире с поперечными штаб-офицерскими погонами, с седой щетиной на голове и нафабренными черными усами.

– Что такое стряслось с тобой? – спрашивал он, входя.

– Мне скучно. Не знаю, куда деваться. Поговорить с тобой хочу, – отвечал Подпругин.

– Да ведь за обедом обо всем уж переговорили.

– Значит, не обо всем, коли позвал.

– У меня гости. Мы в карты играем. Я уж и так за себя посадил. Мне теперь недосуг.

– Назвался адъютантом, так всегда должен быть досуг. Садись.

– Когда же это я назывался? Во-первых, штаб-офицеры адъютантами и не бывают.

– Ну, состоишь при мне по особым поручениям.

– И то не состою.

– Даровую квартиру с освещением и отоплением от меня получаешь, жалованья пятьдесят рублей в месяц контора тебе отпускает, так, значит, состоишь.

– И тут-то попрекнул! Ах ты, деревня! Ведь это от серого невежества, – проговорил Алтунский. – И кого же попрекнул? Своего приятеля, друга.

– А коли ты друг, то по дружбе не должен и отказываться, коли тебя просят посидеть, – наставительно заметил Подпругин.

– И не отказался бы, да ежели гости…

– Кто такие?

– Землемер один с женой, твой архитектор да еще…

– Ну, птицы не важные, и подождать могут. А мне скучно. Жена уехала к сестре, и я один. Садись. Вон сигары хорошие… Кури…

– Не хочешь ли ты ко мне вниз спуститься и в винт поиграть? Я тебя пустил бы за себя сесть.

– Ну вот… В винт я играю только с основательными людьми, да и то только тогда, когда нужно. А тут какой смысл?

– Сколько в тебе гордости-то! – покачал головой Алтунский.

– Садись, – кивнул ему Подпругин на кресло.

Алтунский закурил сигару и сел.

– Хочется мне журфиксы назначить, – начал Подпругин.

– Так что ж? За чем дело стало? Взял да и назначил.

– А ты посоветуй, как и в какой день.

– Ходить не станут. И побольше-то тебя кто, так и у тех эти журфиксы пустуют.

– Тонкие ужины будем заказывать, восьмирублевый шато-ля-роз станем подавать к столу, так придут. Сегодня стерлядь в аршин, на следующий раз лангуст…

– Нет, и на это нынче не особенно льстятся. Не любят. Родственников, пожалуй, соберешь.

– Что мне родственники! Разве я для них? Вот тоже сказал! Для них нешто стоит лангуста с крокодила величиной подавать? Они не будут даже знать, с какого конца его и есть-то надо. А я про других гостей, про основательных, чтобы хороший круг…

– Ничего не выйдет. Придержись ты лучше званых обедов.

– Обеды обедами, а это особь статья, – отвечал Подпругин и спросил: – Так какой день? Вот с будущей недели и назначим. Прежде всего, надо не в оперный абонемент.

– Отчего? В оперный абонемент-то и назначать. Из оперы прямо к ужину и будут приезжать, – посоветовал Алтунский.

– Так какая же тогда мне корысть-то? Приедут из оперы да прямо за ужин и сядут. Я хочу, чтобы дом показать. Пускай посмотрят, как люди из простых купцов существуют. Я вон новые пальмы и латании для зимнего сада из-за границы выписал. Новый фонтан с разноцветным электричеством поставлен.

– Боже, сколько в тебе тгцеславия-то! – всплеснул руками Алтунский.

– А отчего же и не похвастать? Все трудами рук своих заработал, не жалея пота…

– Ну-ну-ну?! Тухлой-то солониной какой подрядчик на железной дороге своих рабочих кормил? Припомни.

– Попрекнул-таки! Знает один какой-то глупый случай и носится с ним, как с писаной торбой…

– Отчего же уж ты не скажешь: как дурак с писаной торбой?

– Оттого, что я деликатнее тебя. Ты вот мне тухлой солониной в нос тычешь, а я тебе из пословицы слово выбросил, нужды нет, что ты у меня пьешь, ешь и всеми благами пользуешься.

– Да уж очень ты меня раздражил, так оттого это, – сказал Алтунский. – У меня гости, в карты играют, я тебе об этом заявляю и прошу меня уволить, а ты не отпускаешь, и не отпускаешь прямо из озорничества, потому об этих журфиксах можно в лучшем виде завтра поговорить, а завтра я свободен целый день с утра.

– Ну, иди, иди, Бог с тобой, – кивнул ему Подпругин.

– Ну, вот и давно бы так. А завтра я к тебе явлюсь с утра, ты еще почивать будешь, а я явлюсь – вот и поговорим. Прощай.

– Прощай.

– Извини меня, пожалуйста, но, право, гости…

Алтунский протянул Подпругину руку.

– Провались ты, – ласково уже отвечал Подпругин, но, вспомнив, сказал: – Ах да… А к завтрему составь мне, как пригласительные билеты на журфикс напечатать.

– Да кто же на журфиксы по билетам зовет! Про журфиксы ты при встрече со своими знакомыми объявляешь. Встретишься с кем – ну, и скажи.

– Да так ли?

– Верно, верно. Прощай… До завтра.

Алтунский быстро выскочил из кабинета. Подпругин прилег у себя в кабинете на диване и стал мечтать.

«Надо попробовать журфиксы эти устроить, непременно надо… – думал он. – У всех есть журфиксы… Новый сервиз подадим, который на прошлой неделе из-за границы пришел. То-то генерал удивится! Что ни тарелка, то рисунок – и один другого лучше. Хрусталь новый…»

В воображении его заблистал радужными огоньками граненый хрусталь. Блеск все дальше, дальше… Подпругин заснул.

IV

В двенадцатом часу Ольга Савишна вернулась домой от сестры, а Анемподист Вавилович еще спал. Она вошла в кабинет и, увидав лежащего на диване мужа, воскликнула: