Николай Лейкин "Тщеславие и жадность. Две повести"

– Спасибо, спасибо… – благодарил Бутыхов.

– Так уж я в надежде…

Подпругин поднялся со стула, поклонился и направился в столовую. В маленькой диванной, которую он проходил, двое – бакенбардист с Владимиром на шее и усач во фраке, оба серьезные до мрачности, – сидели над шахматной доской. Подпругин им поклонился, протянул руку и сказал:

– Мешать не буду. В столовой, надеюсь, потом встретимся?

– Да, да, сегодня, говорят, есть замечательные устрицы.

Прежде чем пройти в столовую, Подпругин зашел и в биллиардную. Там он встретил генерала Тутыщева. Тот с каким-то молодым человеком играл на биллиарде в пять шаров. Генерал, очень бодрый еще мужчина, седой, с нафабренными усами, на почтительный поклон Подпругина протянул ему руку и проговорил:

– Прежде чем питаться, на сон грядущий вздумал моцион сделать, а то сидел, сидел за картами, и всю спину разломало.

– Доброе дело, ваше превосходительство, ха-ха-ха… – отвечал Подпругин. – Кто нынче без моциона – доктора очень не хвалят. Вот и я, по вашему совету, занялся пассивной гимнастикой и массажем, так свет увидел.

– Ага! Ну и что же? Ну, чирьи больше на спину не садятся?

– Да у меня, ваше превосходительство, чирьев не было.

– Не было? – протянул генерал. – А что же, мне помнится, что вы жаловались?

– Ломота в поясах была – вот на что я жаловался. А вы запамятовать изволили.

– Ах да, да… Желтого в среднюю режу, – сказал генерал. – Фу, подставил! – воскликнул он, отлягнувшись ногой, и спросил Подпругина: – Ну и что же?

– Прекрасно себя чувствую. Ни ломоты, ни геморроя… Денно и нощно должен благодарить вас.

– Очень рад, очень рад.

Подпругин продолжал путь в столовую.

VI

В столовой было многолюдие. Сидела, между прочим, только что поужинавшая компания из трех штатских и двух военных, и между ними был известный актер Черемаев, брюнет с подведенными глазами и с синеватым гладко бритым подбородком. Черемаев был во фраке и, откинувшись на спинку стула и держась левой рукой за спинку другого стула, громко декламировал какие-то стихи. Компания слушала его. Перед ними стояла бутылка шампанского в холодильнике и лежали три груши дюшес в вазочке. Подпругин остановился и тоже стал слушать. Черемаев кончил. Слушавшие сдержанно зааплодировали. Зааплодировал и Подпругин.

– Браво, браво, Петр Петрович, – сказал он и тут же протянул Черемаеву руку.

– Добрейший мой! – подскочил к нему актер и поцеловался с ним влажными губами.

– Когда бенефис-то? – спросил Подпругин.

– Не скоро еще, мой милейший. В январе.

– Смотри, не забудь нас в своих молитвах. Пришли ложу.

– Да уж это первым делом. Как забыть такого…

– Нам бельэтаж и поближе к сцене. Иначе не сидим.

– Да уж само собой.

– Ну, я на свое любимое местечко. Вон там, у дверей, – показал Подпругин. – Освободишься, так приходи, холодненького пососешь. Дельце есть.

– Всенепременно, родной.

Обойдя всю столовую и найдя в ней, кроме актера Черемаева, только еще одного знакомого, Гвоздь Гвоздевского, Подпругин поздоровался с ним и сел за столом у входа в столовую. К нему подскочил лакей и подал карточку кушаний.

– Прибереги для себя, прибереги для себя… – отстранил Подпругин карточку и прибавил: – Должен знать, что я по карточкам не ем. Позови сюда повара.

Лакей побежал. Подпругин одумался.

– Стой! Стой! Не надо! – крикнул он лакею. – Потом… Не с кем есть теперь. Дай мне сначала бутылку редереру…

Появилась бутылка шампанского. Подпругин налил себе стакан, сделал глоток, но больше пить не мог.

– Еще стакан! – сказал он лакею.

Тот подал. Подпругин осторожно наполнил стакан шампанским и приказал:

– Снеси вон на тот стол, бритому глазастому господину, и скажи, что от меня. Ты меня знаешь?

– Никак нет-с, ваше…

Лакей хотел его назвать «превосходительством», но по складке он не походил на такового.

– Странно, как это вы завсегдатаев своих не знаете! – рассердился Подпругин. – Скажи, что от Анемподиста Вавилыча.

– Слушаю-с.

– А не переврешь? От Анемподиста Вавилыча. Повтори.

Лакей повторил.

– Ну, ступай.

Подпругин наблюдал за лакеем. Лакей поднес Черемаеву стакан. Черемаев взял, быстро вскочил, обернулся к Подпругину, держа стакан, быстро послал ему летучий поцелуй и залпом выпил. Подпругин в знак благодарности прижал руку к сердцу и поклонился.

Через пять минут он потребовал третий стакан, наполнил его и послал Гвоздь Гвоздевскому.

Опять обмен любезностями в виде пантомим.

В дверях столовой показался генерал Тутыщев и прямо натолкнулся на сидящего за столом Подпругина.

– Победил молодого человека! Победил! – говорил ему генерал. – А ведь в некотором роде богом биллиардной игры здесь считается. Видит перед собой игрока-простака и стал рисковать. А я-то себе на уме. Что ни удар, то отыгрыш, отыгрыш, а делаю только верные шары – ну и отбил партию.

Подпругин вскочил с места.

– Прошу покорно присесть, ваше превосходительство. Осчастливьте компанией, – сказал он и сам подобострастно отодвинул для генерала стул от стола.

Тутыщев присел.

– А вы тут что делаете? – спросил он Подпругина, чтобы что-нибудь сказать ему.

– Придумываю, ваше превосходительство, чем бы попиваться. Но такая меланхолия в голове, что и придумать ничего не могу.

– Устрицы, говорят, сегодня очень хорошие есть у нашего эконома.

– Не моего романа сия еда, Николай Осипович. Ежели вы осчастливите меня дозволением угостить вас?

– С какой же стати угощение-то в клубе?

– О господи! Да что за счеты! Человек! Тащи сюда две дюжины устриц! – засуетился Подпругин.

– Постойте, постойте. С какой же стати две-то дюжины? И дюжины довольно, – остановил лакея Тутыщев.

– Тащи! Публика-то тут подойдет, так скушает. А мне икорки свеженькой криночку. Постой, постой… Куда ж ты? – остановил лакея Подпругин. – А на второе не прикажете ли ушки стерляжьей, ваше превосходительство? Я бы сейчас сам сходил в кухню и стерлядь выбрал.

– Да что же уж все рыбное?

– А будто грехи замаливаем? Среда сегодня. День постный.

– Разве что уж из-за этого, – улыбнулся Тутыщев.

– Так я сейчас…

Переваливаясь с ноги на ногу, Подпругин побежал за лакеем в кухню, вернулся оттуда минут через пять и торжествующе произнес:

– Через полчаса будет готово. А вот до той поры холодненького не прикажете ли, чтобы не скучать? Стакан! – крикнул он лакею.

– Да что же перед едой-то мы будем пить шампанское? – возразил генерал.

– Э, ваше превосходительство, там внутри все смешается.

Подпругин налил Тутыщеву шампанского и продолжал:

– Ay меня к вам просьба есть.

– Что такое? Что такое? Надеюсь, что такой финансовый туз не денег просит?

– Боже избави. Журфиксы у меня со вторника начинаются для почетных знакомых, так хочу просить ваше превосходительство, чтобы осчастливили вашим присутствием.

– По вторникам? Хорошо, хорошо… Можно заехать как-нибудь.

– Да уж вы в этот вторник, Николай Осипович. Повар у меня хороший. Я его от Донона сманил.

– Боже мой! Да разве из-за этого?

– Одно к другому. Это точно, что посмотрите, как люди из простых купцов у себя существуют, но ведь красна изба не углами, а пирогами. Так уж я в надежде.

– Постараюсь. Слышать я слышал, что вы хоромы себе построили.

– Какие хоромы, ваше превосходительство! Хижину убогую.

– О-го-го! Подпругин хижины себе строит!

– Самую ледащую, можно сказать. Сигарочку не прикажете ли? – раскрыл перед Тутыщевым Подпругин свой портсигар. – Тоже простенькие, по пятачку штучка.

– Знаю, что хороши, но потом, потом… Кто же перед едой курит! Да вон уж и устрицы несут.

Появился лакей с подносом.

VII

Тутыщев выпил водки и уничтожал устрицы.

Уничтожал он их жадно, причмокивая, схлебывая. Подпругин ел свежую икру и говорил:

– Вот эту снедь мой астраханский агент прямо с места два раза в месяц мне присылает. Как около первого или пятнадцатого – сейчас бочонок. Ежели прикажете, ваше превосходительство, могу поделиться.

– А что ж, пришлите когда-нибудь фунтика два, – ответил Тутыщев.

– За счастье почту. А только уж и икра! Ведь прямо из чрева. Выпотрошат рыбину, сольцой слегка икру припудрят, прямо в бочонок и ко мне. После моей-то икры вот эта уж упирается.

Он отодвинул от себя лопаточку с икрой и сказал лакею:

– Иоганисбергеру подай бутылку. Спроси у погребщика, чтобы самый лучший был.

– Ого! Да что это вы, милейший, лукулловский-то пир затеваете! – проговорил Тутыщев.

Он тоже больше десятка устриц одолеть не мог и положил в сторону мельхиоровый круглый ножик. На его замечание относительно пира Подпругин ответил:

– Я славянин своего отечества и по своей славянской натуре люблю, чтоб все было хорошо и широко.

– Устрицы-то вот жалко. Я говорил, что дюжину довольно, – продолжал Тутыщев. – А то вот их открыли, а я и половины съесть не мог.

– Разойдутся-с. Вот прикончат играть, скопируется в столовой публики побольше – и, поверьте, все уничтожат.

Подпругин не ошибся. К столу подошел Самоходов, тот самый мрачный бакенбардист с Владимиром на шее, которого Подпругин видел давеча игравшим в шахматы. Это была новая восходящая звезда в министерстве, где Подпругин имел дела.

– Питаетесь? – спросил он Подпругина в виде приветствия.