Как сопротивляться?
Биение сердца под рукой. Ненавистное. Злость хочет вонзить когти в плоть, а истинность умоляет услышать стук, пропустить через себя чужой пульс.
Надавила ногтями на футболку, вдавливая ее в кожу, повела наверх.
В бассейне Малин прижимал меня к себе и было легче. Истинность не молчала, но и не вопила отчаянным раненым зверем.
Вдруг сработает?
Горячая кожа обожгла. Миллион мелких иголочек-искорок пронзил всю поверхность, включая пальцы. Покалывание в подушечках усилилось и сменилось слабыми импульсами.
Микроток, расслабляющий натянутые до невозможности мышцы, проходит по телу. Разжимаю челюсть и выдыхаю через рот.
Опускаю веки, во рту дикая сухость. Не верится, что крушившее и ломавшее меня изнутри медленно затихает.
Оглушенная собственным тяжелым дыханием, прижимаюсь лбом к твердой груди.
Не хочу снова. Не хочу опять проходить через истинный ад. Безжалостно впиваюсь ногтями в бока Малина. Стальные мышцы под кожей не позволяют продавить. Доставить ему хоть какой-то дискомфорт – уже радость.
– Ненавижу, – выдыхаю, почти не размыкая губ.
Малин не прикасается. Терпит мои ногти, лоб, прижимающийся через футболку, но не трогает. Хорошо это или плохо? Не знаю. Я хочу никогда его больше не видеть и не хочу отпускать.
– Эй, пока мы обсуждаем цену, вы уже тискаться начали? – возмущается блондинка.
Я успела позабыть и о ней, и о Дрейке.
Вдавливаю ногти сильнее, представляя, как сжимаю шею столичной стервы.
– Малая, я тебе не подушка для иголок, – звучит над ухом с не прикрытыми недовольством, – втяни когти.
Делаю наоборот – надавливаю сильнее. Не из вредности, а из-за до боли знакомого прозвища. Тим никогда не говорил «сестра», не называл по имени. Всегда только Малая.
– Я вообще не разрешал тебе прикасаться ко мне.
Отстраняюсь, не убирая рук. Закипая от злости, негодования, под воздействием проклятой истинности каждая эмоция ярче и острее.
Глядя в бледно-желтые глаза, запускаю пальцы под футболку и с маниакальным удовольствием вонзаю ногти в кожу. Малин недобро повел головой, во взгляде если не желание прибить меня на месте, то около того.
– Ты ни черта не чувствуешь, – шиплю ненавистно, – и даже не представляешь, что испытываю я.
– Я в этом виноват? – издевательски приподнимает брови.
– Мне плевать. Я хочу, чтобы ты тоже страдал.
Широкая ладонь обхватывает шею под подбородком.
Сглатываю от легкого давления, вместе со страхом чувствуя кое-что еще.
Возбуждение прокатилось внизу живота. Чужеродное желание, чтобы Малин стянул мои волосы на затылке, поставил на колени и…
Это. Не. Я.
Не я!
– Тебе нравится, – Малин пристально всматривается в мои глаза, чуть сдавливая шею, ослабляя, поглаживая большим пальцем.
Отбросить его руку – не так сложно. Легче легкого. Но я не могу пошевелиться. Смотрю в его глаза и плавлюсь в котле с оловом.
Грубая ладонь отчего-то кажется нежнейшим шелком, наэлектризовывая кожу в месте прикосновения.
– Макс, какого хера? – голос Дрейка доносится будто из другого мира. – Отойди от моего слейва.
В желтых глазах блестит злость. Челюсть заметно напряглась. Он неторопливо убирает руку, перестает касаться моей шеи.
Тонна ледяной воды, не меньше, обрушивается на меня, придавливая к полу. Внутри мгновенно затянуло в паническом недостатке нужного и необходимого.
– Я терпеливо жду, – извещает Дрейк с налетом иронии.
Взгляд Малина осязаемо погладил сгиб шеи, оставляя незримый след. Столичный с легкой усмешкой отступил на шаг.
Захотелось обнять себя руками, чтобы согреться от накатившего холода, пробившего озноба. Недолгого. Холод быстро сменился болезненным пекло.
Обняла лицо ладонями в приступе дикого отчаяния.
Что мне делать? Что?!
Сбежать? А поможет? Как надолго?
Я готова пойти добровольцем на любые эксперименты, лишь бы никогда больше не проходить через это снова.
– Максик, ты можешь взять ее в любое другое время, – тягучий голос блондинки действует на нервы. – Уступи мне.
Уступи!
Мой истеричный смешок растворяется в тишине комнаты.
– Оливия, я на твою плату пока не согласился, – голос Дрейка звучит обыденно.
Пока я была не в себе, они успели обсудить плату? Так нечаянно моргну, а меня уже продали.
– Дре-ейк, ну, не будь врединой. Ты ведь не такой. Ты милый, чуткий, понимающий.
Не буду ждать окончания спектакля театра абсурда.
– Вы бы друг с другом поразвлеклись, у вас для этого все есть, – смотрю в пол перед собой, мечтая раствориться.
– Слышите? – возмущается блондинка. – А я ее научу, как надо разговаривать со столичными.
– Я безнадежна, – говорю безразлично и с протяжным вздохом сгибаюсь пополам от болезненной истомы. – Черт…
Принцип понятен: чем сильнее сопротивление, тем сильнее проявление. Своеобразное наказание за непослушание.
Функционировать вдали от истинного можно – проверено. Выхода как минимум два: согласиться на эксперимент, и если он окажется неудачным, убежать. Далеко, насколько возможно. И жить дальше.
– Я сам хочу развлечься со своим новым слейвом, – безмятежность Дрейка порождает волну тревоги. – Обсудим ее аренду в другой день.
Яростный стук каблуков ритмично вспарывает пространство. Смотрю на белые с желтыми вставками кроссовки Малина, не разгибаясь. Не хочу видеть столичных. Никого из них.
– Знаешь, что она моя истинная?
Вздрагиваю от вопроса. Смотрю на Дрейка из своего положения. Он с легкой усмешкой на губах кивает.
– Ваша беседа у бассейна была не совсем приватной.
Выходит, он слышал.
Понять, хорошо это или плохо, не получается. Для подобных размышлений нужен трезвый подход.
За стеной вновь звучит цокот каблуков. Разговор подвис в немом ожидании. Столичная входит с ведерком для льда, в котором обычно держат бутылки. Ее не наблюдается.
С сочувствующим видом заправской стервы блондинка протянула:
– Кисунь, тебе надо охладиться.
Подернутый туманом разум не позволил рефлексам сработать. Я как в замедленной съемке наблюдаю за переворачивающимся надо мной ведром со льдом.
Кубики больно бьют по голове, закатываются под ворот кофты на спину и на грудь. Шипение с коротким писком – все, что я из себя извлекаю, пока лед скользит по коже, оставляя мокрые дорожки на теле.
Последние льдинки прокатились по щекам, упали на ладони. Руки трясутся, холод пробирает до стука зубов. Загривок жжет. Оттягиваю кофту со спины, вытряхивая остатки. Кубики стучат по полу, а по спине и груди катятся холодные капли.
Столичная с милой улыбкой разворачивается на шпильках и цокает к выходу.
Дрейк наблюдает за мной с приподнятыми бровями, сунув руки в карманы брюк.
Вытянутые вдоль тела руки Малина сжимаются в кулаки. Пальцы напряженно вытянулись и сжались вновь до побелевших костяшек. Он не сводит с меня взгляда. Удивленный, озадаченный, будто пораженный чем-то.
Неужели поведение Оливии растрогало до глубины души?
Сарказм тонет среди невысказанных слов.
Трясусь в ознобе, стягивая кофту. Наружной стороной под пристальными взглядами обтираю шею, грудь, живот. Я не собираюсь заболеть из-за одной конченой стервы.
Сую кофту Малину в руки. Он, по-прежнему словно оглушенный, в немом удивлении выразил вопрос.
Повернулась спиной и грубо бросила:
– Вытирай.
Сжимаю руки под грудью, чтобы меньше трястись. На Дрейка и вовсе не смотрю. Темная стена передо мной интереснее.
Пусть все столичные провалятся в преисподнюю. Тридцать три поноса каждому жителю Амока на голову.
Плечо обожгла горячая ладонь. Вместе с прикосновением пробудилось и затихшее желание. Оно заворочалось, мягко стягивая низ живота. После того, что было, это пустяки. Как легкая щекотка.
Ткань касается спины. Одно плавное движение вдоль позвоночника сменяет другое. Тягучая густая радость от заботы со стороны истинного патокой растекается по грудной клетке.
Заботы, на которую я его вынудила. Заставила. Приказала ее проявить.
Безжалостный здравый смысл заткнул обрадовавшуюся истинность.
Пальцы грубо сжимают плечо и дергают назад. Я с недовольным рыком по инерции дергаюсь вперед, но рука вместе с моей кофтой перехватывает поперек живота, спина вжимается в каменный торс.
Протяжный вдох над шеей всколыхнул все нервные окончания.
«Проклятье, Малин! Все только успокоилось…» – отчаянный стон затихает в глубине души.
Разум бьется в истеричном протесте, а тело натурально плавится под руками Макса. Его ладони хаотично скользят по животу, задевают грудь. Кончики пальцев обводят границу резинки спортивных брюк. Зубы царапают изгиб шеи, запускают мурашки гигантских размеров. Влажный язык зализывает несуществующие следы на шее, срывая стон.
Когда, в какой момент забросила руку назад – непонятно. Сжимаю короткие жесткие волосы Малина между пальцев, выгибаюсь.
– Хочу оставить метку, – шепот опаляет ухо, дурманя, только смысл слов вызывает тревогу.
Метку?
Он сказал метку?!
– Не смей, – рычу я, трясясь всем телом.
Проворные пальцы пробрались за резинку штанов, безжалостно крадя у меня очередной стон.
– Хочу, – ответный рык Малина прямо в шею провоцирует сильнее сжать волосы в кулаке.
Никаких меток! Только через мой труп.
Хлопки в ладони громом обрушиваются на нас двоих.
Я… чуть не потеряла голову и совсем забыла, что мы не одни и… и вообще не должны ничем подобным заниматься!
Тугой узел стягивает живот, подогревая пекло между ног, подсказывая, чем все как раз должно закончиться.
Пальцы-тиски сжали талию с обеих сторон.
Надо сказать, чтобы отпустил.
Надо. Сказать.
– Дайте мне попкорн, и я посмотрю продолжение, – Дрейк продолжил нарочито медленные аплодисменты.
