Мирелла
Флор Веско
В славном Гамельне жизнь течет мирно: город погряз в грехах, богачи набивают сундуки золотом, а бедняки живут впроголодь. Рыжеволосая сирота Мирелла выросла в детском приюте и работает носильщицей воды в городе. Тяжкий труд и лишения закалили волю Миреллы – она знает себе цену и умеет за себя постоять. Чуткая и сердобольная девушка помогает даже тем, кто стоит ниже нее на социальной лестнице – детям и прокаженным, которые смирились со своей долей и покорились тем, кто выше и сильнее.
Но Мирелла не хочет склонять голову и подчиняться воле других. И когда в город приходят полчища крыс, а вслед за ними – чума в облике незнакомца в черном, Мирелла открывает в себе необычайный дар и узнает тайну своего происхождения.
Французская писательница Флор Веско пишет романы для детей и подростков в историко-фантастическом жанре с немалой долей иронии и юмора. Известная легенда о Гамельнском крысолове в ее произведении обретает новый смысл. Это первый перевод Флор Веско на русский язык.
Премия «Vendredi» (2019 год), премия «Sorci?res» (2020 год), премия «Imaginales» (2020 год).
Флор Веско
Мирелла
Зачин
Tо, о чем речь хочу вести, случилось во время давнее, в городе Гамельне, расположенном, как ведомо каждому, в северных землях германцев, в их Священной империи. Совершилось там дело страшное, невиданное.
Многие языки о том сказывали. И сказ облетел весь мир, и был сотни раз на бумагу положен. С годами жуткие злоключения оборотились детскою сказкой. Побасенкой, какую шепчут малюткам в кроватках, дабы населить сон их всякой гнусью.
В каждой земле сказывают ее отлично, но главная нить всегда едина. Итак! Вот ее суть: град Гамельн заполонили крысы. Вдруг является странник, молодец в пестрых одеждах. Сговаривается с бургомистром. И чарует крыс звуком флейты, и те идут за ним, словно овцы. Чужак ведет их за городские стены и топит, заманивши в реку. Кончив сие, юноша возвращается, дабы забрать оговоренную плату. Но скупердяй бургомистр отказывает в награде. Недолго ждать мести чужака. Ночью он возвращается в город. И новой диавольской музыкой очаровывает сто тридцать гамельнских чад. Дети идут за чужаком и пляшут, а он уводит их за городские врата. Только глухая девочка да хромой мальчуган не могут идти. Лишь они и спасутся: чужак топит детей в реке, как потопил он крыс, а после уходит.
Так гласит сказка. Увы! Не верьте детским небылицам да досужим сплетням. Не так всё приключилось, как толкуют. Что было – то гораздо хуже.
I
Давным-давно
Выше всех в Гамельне, во главе града, стоял бургомистр. То был человек зрелых лет и пышной плоти. Вдобавок знал латынь. Сундуки его ломились от флоринов. Он сумел выгодно родиться и недурно нажиться.
Ниже всех была Мирелла. Но нет нужды ее расписывать. Перечтите, что сказано о бургомистре, выверните наизнанку, и будет вам Мирелла.
В то утро бургомистр пробудился с намерением необычайным и храбрым: облаголепить свой вид. Для чего собирался нарядиться попышнее, дабы во всей красе предстать на вечернем пиру. Пир он давал в своих хоромах, во славу святой Альдегунды, покровительницы вдов и кляч. Вино будет течь рекой, и за курами последуют пироги с оленятиной и поросятиной да жареные козочки.
В то же утро Мирелла утвердилась в намерении не менее отчаянном: держаться как можно незаметней и услужливей. Для чего собиралась пониже склонять голову и сторониться всех, дабы избегнуть неробких взглядов и настойчивых рук и пережить в Гамельне еще один день.
Оба не ведали, сколь трудно будет исполнить задуманное.
Из почтения к чину его начнем с бургомистра. Во всей Священной империи народа германского только пятеро человек имели настоящее зеркало. И бургомистр был в их числе. (Иные, ежели доставала их охота узреть свою наружность, щурили глаз и созерцали размытый образ на натертой до блеска железке.)
Бургомистр купил зеркало у бродяжного торговца, державшего путь из Константинополя. Отдав тысячу звонких золотых флоринов, он возобладал сим чародейским предметом. То был серебряный коробок, в коем лежало стекло, покрытое слоем олова со ртутью. Чуть сдвинешь крышку – чудо: зрящий находил в коробке свой лик, до того четкий, будто столкнулся нос к носу с соседом.
Что не всегда было благом.
Бургомистр склонился над зеркалом и тотчас отпрянул. Со дна коробка взирал на него Диавол. Ибо кто, как не лукавый, мог иметь столь жуткое обличье?
Бургомистр высунул язык, и тут же Диавол явил ему свой, толстый, зернистый и серый. Тогда почтенный муж заключил, что пред ним собственное его лицо, а не исчадия адова.
Сальная кожа с россыпью сочных прыщей – то была его кожа. Ему же принадлежал и череп, на диво схожий с каменистыми южными землями: на песочно-желтой равнине то там, то тут росли редкие пучки лоснящихся клоков.
Зубовный сумбур удивлял неожиданным цветом: темно-зеленым, всё ближе к черноте. Бургомистр поскреб резцы ногтем. Под темной коркой проглянула желтизна.
– Душа моя! Беда! Беда! Спасай меня, выручай!
Заслышав крики, супруга побросала свои труды и, подъяв юбки, побежала на выручку мужу.
Нашла она его в великой печали и страдании: воздев руки к небу, клялся он кровью Господней, что нет на земле твари, что превзошла бы его в мерзости лица. Она как могла укрепила его дух, заверив, что облик у него вполне величественный. Бургомистр не слушал: он нещадно колотил грудь свою и стенал:
– Будь проклят тот час, когда узрел я свой лик! – возопил он.
Повторив сотню раз, что вид у него весьма почтенный, она решилась под конец предложить:
– А не свершить ли вам сегодня ежегодное омовение?
Бургомистр задумался над сим предложением и счел, что оно хорошо.
Он вышел из спальни. В просторной трапезной суетилась челядь, приготовляя всё к пиру: ставили стол, скамьи, стелили на глиняный пол свежую солому, пересыпанную для запаха лепестками цветов. Бургомистр покинул свое жилище – просторный дом из превосходного кирпича и камня, второй ярус коего нависал над мостовой: он любил посмотреть на жителей своего града из высокого окна.
Дом его стоял в удачной близости с каланчой, острогом и главной площадью. Бургомистр обошел помост, где по праздникам плясали, а в прочие дни вешали разных прохвостов. И наконец вошел в мыльню.
Хозяин встретил его многими поклонами и провел меж общих чанов к креслу, куда и пригласил водрузиться. Тотчас же трое цирюльников подскочили к нему. Первый вложил зубочистку меж его десен и покопался средь восемнадцати имевшихся зубов. Второй со всею отвагой взялся кропотно выуживать ногтечисткой грязевые избытки. Третий выгребал ушной сор копоушкой. Ни один изгиб, проход и закоулок господских ушей не избегнул его стараний. Плодом их стал без малого пуд прекрасной желтой серы.
После сего холения мыльщик помог бургомистру снять одежды прекрасных ярких тканей. Освободил его от сорочки и туфель. Затем направил шаг к высокому чану. Бургомистр ступал следом, колыхаясь чревом и задом. Был он невысок, но мясист, так что короткость членов искупалась обширностью торса.
– Вода, мессир, погрета до теплого, ради вашего приятства, – поклонился мыльщик. – Милые девы развлекут вас во время омовения, – прибавил он, указав на трех отроковиц.
На них были длинные прозрачные сорочки. Тонкая ткань, влажная от пара, облегала крутые изгибы и заманчивые груди. Они потрясали вениками, коими натирали посетителям спины.
– Мойтесь, мессир, – продолжил мыльщик, – а ежели вас терзает голод, мы поднесем на доске скромную снедь. Что вас прельстит? Солонина, колбасы, сало, ветчины? Или рыбы сушеные?
Но бургомистр не внимал его речам. Он с подозрительностью осматривал чан.
– Вода-то у вас не чиста! – произнес он.
Хозяин помрачнел. Бургомистр усомнился в порядочности его заведения.
– Вода не чиста?! – воскликнул он. – Лишь пятеро омылись в ней прежде вас. Взгляните сами: и двадцати блох не будет!
Неуступчивый Бургомистр задрал подбородок. Чтобы ступил он в воду после низшего чином – не бывать тому.
Пришлось мыльщику смириться. Он вышел наружу и зазвонил в колокол, дабы призвать воду.
Мы же покамест можем обозреть город. Гамельн походил на чугунок. То было обширное круглое селение с высокими стенами, до краев полное бурлением разного люда. В каждом колене узких и многоизгибных улиц – заторы из повозок, всё кишело лавками да мастерскими.
Стоял шум и гам.
Суконщики, кондитеры, ткачи, стекольщики и сапожники зазывали прохожих с порогов. Их гомон перекрывался натужным ором уличного торга, отловщиков собак, продатчиков кошачьих кож. К тому мешалась болтовня простолюдинов, простолюдинок и их простолюдинчиков, кои с зарей покидали свои лачуги, дабы потолковать под чистым небом.
Вдруг общий гвалт рассек звонкий и ладный напев. То была песнь водоносов. Мыльщик опорожнил чан наполовину и раздул угли. Водонос выплеснул внутрь два больших ведра чистой воды. Лишь тогда бургомистр изволил в него окунуться. Он ввергнул тело свое в воду, довольно воздохнул и воскликнул:
– И где ж моя доска со снедью? А ну отвечай!
Покинув мыльню, водонос уширил шаг. Но вглядимся пристальней: так и есть, то не водонос – пред нами водоноска. Вот ведь! Острый же нужен глаз, чтобы углядеть отроковицу под лохмотьями холстины, коими укрыто ее тело!
Ибо весь наряд ее, с головы до пят, сплошь был из отрепья. Лоскут скрывал волосы, оставя лоб и лицо. Другой обрывок ужимал груди, дабы не цепляла их поперечина, что распирает ведра. И последней тряпкой была она опоясана навроде юбки. Полы она подвернула, пропустив меж бедер по образу брэ, дабы легче было сновать по улицам. Рубище ее имело вид еще печальней, чем у нищих, и по первому взгляду никак было не угадать под оным юницу.
Однако наблюдатель повкрадчивей подивился бы малости босой ноги, черной от пыли. И дивился бы дальше, глядя на поступь девицы – как бы с легким приплясом – особенно когда ведра пусты.
Грязь и смрад тронули ее меньше, чем прочих жителей Гамельна, ибо за день она многократно вступала в реку, наполняя ведра. Худоба тела была обычна для тех, кто недоедает с рождения. Тонкие, но закаленные многолетним трудом мышцы не прятались под мягкостью плоти. Но то была не чахлая худоба нищих, иссушенных годами лишений. Груди ее не отвисали под собственным весом, как у гамельнских простолюдинок, спина не гнулась горбом, и зубы не были желты, ибо хоть и вышла она из детской поры, но еще не стала женщиной. В сей час тело ее хранило свежесть юности, но уже решительно зрели иные изгибы. Она вступала в самый опасный для девицы возраст.
Ходила она вечно потупясь, избегала чужих взглядов и не улыбалась.
Вы, верно, уж догадались, что мы повстречали Миреллу. Но наблюдали ее лишь миг: она спешно двинулась прочь.
Через улицу встретился ей такой же водонос, за тяжким трудом своим. Он скупо кивнул ей на ходу.
Возможно, вам дивно видеть в Гамельне такое круговращение воды. Что ж, надобно сказать: селение сие блистало изобретательными находками. Под просвещенным радением бургомистра Гамельн стал градом воистину передовым.
Вот вам пример. Во всех иных городах Священной империи германской жители выплескивали помои из окон, клича: «Отхожие воды!» По сей причине немыслимо было выйти из дома так, чтобы хоть единожды не быть орошену зловонным содержимым ночного горшка.
В Гамельне же ежегодно во время торжественной обедни священник освящал сточные канавы и ночные горшки всего града, а также потроха всей своей паствы. Благодаря чему если и случалось какому ротозею омочиться или омараться зловонной жижей, то с помоями принимал он и святое помазание, полезное для спасения души.
Другой пример. Во всех иных городах Священной империи германской хождение по ночам было делом опасным. На темных улицах властвовали разбойники и душегубы, кои не погнушаются рассечь горло прежде, чем отнять кошелек.
В Гамельне же улицы имели сродную славу, и душегубства там совершалось не меньше. Но бургомистр, в великой щедрости своей, положил в уплату каждой семье убиенного три флорина вспоможения, но только если ближний их будет мертв совершенно, а не лишь покалечен. Благодаря чему, с тех пор как вышел указ, каждый вечер внушительное число увечных или немощных горожан в почтенных летах находили смерть свою на улицах града. Лишь дивиться оставалось, чего ради сии толпы лишних ртов резвились по ночам?
И последний пример, самый ошеломительный. Во всех иных городах Священной империи германской пожары ежемесячно сжирали по улице, ибо деревянные дома лепились один к одному и живо вспыхивали.
В Гамельне пожары приключались не реже. Но жильцы скоро их тушили, ибо стараниями бургомистра по всему граду бежала вода.
Сим водяным снабжением бургомистр по праву гордился особо. Задумал он его несколько лет назад. Для чего избрал десять водоносов из числа гамельнских подкидышей. Сих беспризорников с малолетства пеленали, кормили, холили и лелеяли милостивые монашки. Может ли что быть честнее, чем отплатить родному граду десятком лет преданной службы?
Бургомистр отобрал чад, кто поменьше хромал да был не так тщедушен. Избранник получал пару ведер и закрепленную за ним часть города для снабжения.
Да, должно признать, по первости вода в Гамельне не бежала, а всё больше семенила, а то и волоклась к исходу дня.
Тогда бургомистр взошел на помост со славною речью:
– Добрые сограждане! Потщимся же ободрить водоносов в трудах их. Ибо если всем миром поможем мы им, вскоре вознаградимся славой первого града Священной империи, орошаемого с достатком. А посему заклинаю, не щадите сил ваших. Ежели водоносы бегут не слишком скоро, возьмите палку и лупите их по икрам со всею строгостью.
Горожане были преданы своему граду и своему бургомистру. А потому охотно исполняли наказ. С годами их благодетельные удары закалили и укрепили водоносов. Они научились обегать свою часть города рысью. С тех пор вода в Гамельне воистину бежала.
Мирелла направилась дальше. Она подошла к городской заставе. Но у самых ворот ее окликнул нищий:
– Эгей, безстыдница! – крикнул он. – А ну воды!
Поелику ничто не ушло от усмотрительной заботы бургомистра, в Гамельне было трое законных нищих. Ибо несомненно, что кишение сих паршивцев на улицах есть верное бедствие. Однако же град совсем без убогих есть град печально неполный. Они в нем служат справедливости в распределении достатка: зажиточные горожане могут подавать им милостыню и тем вернее обрясть место в раю.
Бургомистр провел смотр всех гамельнских попрошаек и отобрал троицу, да так, чтобы всякое убожество было представлено во граде должным образом.
В южной части, обильно озаряемой солнцем, нес службу слепец. Увечные очи его, коим не суждено боле видеть света божьего, чудесно благоприятствовали жалобности горожан. В зажиточную часть назначен был карлик. Так полнотелые господа имели возможность умиляться, взирая на его скудный рост с верхних ярусов своих хором. И под конец измыслил бургомистр изящную шутку. В торговой части, где лавки завалены ходким товаром, побирался хромой – из-за увечной ступни уже не ходок. Само собою, иных неимущих он повыгнал.
Законным же нищим было пожизненно жаловано право: побираться во всех пределах своей части града. И никому, помимо этой троицы, не дозволялось очутиться на улице, равно как и просить милостыни.
В сей час воду у Миреллы требовал хромоногий.
Он подходил ко службе со всем радением. А потому был хил, тщедушен, малозуб и косоглаз, как и подобает побирушке.
Он сидел на голой земле и изгибал шею, дабы узреть под лохмотьями ягодицы мерзавки. Увы! Края ткани плотно прижимались к ляжкам.
На донце ведер еще оставалась вода. Мирелла наполнила нищему флягу. Он осушил ее в пару глотков и велел наполнить сызнова. Она подчинилась не мешкая. Когда фляга была полна, нищий затребовал еще воды, дабы омыть руки. Водоноска плеснула последние капли.
Тогда возжелал он омочить затылок.
